Золото богов

Золото богов
Артур Б. Рив

Из музея пропадает необыкновенный перуанский кинжал, ключ к несметным сокровищам, и становится орудием убийства. Охотников за сокровищем много, но кто же на самом деле вор и убийца? Это и предстоит выяснить ученому детективу Кеннеди Крейгу и его другу Джеймсону.

Артур Рив

Золото богов

Перуанский кинжал

– В этом ограблении есть что-то странное и таинственное, Кеннеди. Они забрали то, чем я дорожу больше всего, – древний перуанский кинжал.

Профессор Аллан Нортон был очень взволнован, когда рано утром зашел в лабораторию Крейга.

Нортон, надо сказать, был одним из самых молодых сотрудников факультета, как и Кеннеди. Однако он уже завоевал себе место одного из выдающихся южноамериканских исследователей и археологов.

– Однако я не понимаю, как они попали в южноамериканскую часть музея, – поспешил он продолжить. – Но то, что они забрали самую ценную реликвию, которую я привез с собой в эту последнюю экспедицию, я думаю, что это определенно показывает, что это было ограбление с глубоко продуманной, преднамеренной целью.

– Больше ничего не пропало? – спросил Кеннеди.

– Ничего, – ответил профессор. – Это самая странная часть всего этого для меня. Это был своеобразный кинжал, – продолжал он, предаваясь воспоминаниям. – Я говорю, что он был ценным, потому что на лезвии были выгравированы некоторые любопытные иероглифы инков. У меня не было времени, чтобы расшифровать их там, потому что возраст металла сделал их почти неразборчивыми. Но теперь, когда все мои вещи распакованы и разложены после поездки, я как раз собирался попробовать – и тут появляется вор и грабит меня. Мы не можем допустить, чтобы Университетский музей был взломан таким образом, ты же понимаешь, Кеннеди.

– Я бы сказал да, – с готовностью согласился Крейг. – Я бы хотел осмотреть это место.

– Как раз то, что я хотел сделать, – воскликнул Нортон, искренне обрадованный, и пошел впереди.

Мы прошли с ним через кампус к музею, все еще болтая. Нортон был высоким, худощавым мужчиной, жилистым, именно того типа, который можно было бы выбрать, чтобы стать исследователем в тропическом климате. Черты его лица были резкими, свидетельствующими о ясном и проницательном уме и склонности извлекать максимум пользы из всего, каким бы незначительным оно ни было. Действительно, я знал, что такова была его история. Он поступил в колледж за пару лет до нас с Кеннеди, почти без гроша в кармане, и прошел свой путь, делая все, от обслуживания за столом до репетиторства. Сегодня он предстал как яркий пример человека, сделавшего себя интеллектуалом такого уровня, как если бы он происходил из расы ученых, и такого практичного, как если бы он ходил на заводы, а не в музеи.

Мы вошли в красивое здание из белого мрамора в форме прямоугольника, выходящее окнами на Университетскую библиотеку, здание, кстати, которое Нортон убедил построить нескольких богатых попечителей и других меценатов. Кеннеди сразу же начал изучать раздел, посвященный Латинской Америке, очень тщательно просматривая все.

Я тоже огляделся по сторонам. Там были сокровища из Мексики и Перу, из каждого романтического уголка чудесных стран к югу от нас: блоки порфира с причудливыми греческими и иероглифическими рисунками из Митлы, медные топоры и керамика из Куско, скульптурные камни и мозаики, кувшины, чашки, вазы, маленькие боги и большие, жертвенные камни, сокровищница знаний ацтеков и инков – достаточно, чтобы занять человека на несколько часов, просто чтобы посмотреть.

И все же, размышлял я, следуя за Нортоном, во всей этой массе материала вор, похоже, выбрал один, на первый взгляд незначительный, кинжал, вещь, которую Нортон ценил, потому что каким-то образом на ее лезвии было что-то, чего он пока не мог понять.

Хотя Кеннеди смотрел внимательно и терпеливо, казалось, что там не было ничего, что могло бы рассказать об ограблении, и он, наконец, обратил свое внимание на другие части музея. Пока он медленно передвигался, я заметил, что он особенно пристально вглядывался в углы, за шкафы, за углы. Что он ожидал найти, я даже не мог предположить.

Далее по той же стороне здания мы подошли к разделу, посвященному египтологии. Кеннеди сделал паузу. Там, прислоненный к стене, стоял ящик с мумией. Для меня даже сейчас эта штука выглядела жутковато. Крейг непочтительно отодвинул каменную крышку и пристально вгляделся в жуткие глубины каменного саркофага. Мгновение спустя он уже стоял на четвереньках, внимательно осматривая внутреннее пространство с помощью карманной лупы.

– Я думаю, что нашел, – заметил он, поднимаясь на ноги и с удовлетворением глядя на нас.

Мы ничего не сказали, и он указал на какие-то почти неразличимые следы в тонком слое пыли, которая собралась в саркофаге.

– Если я не ошибаюсь, – продолжал он, – ваш вор проник в музей днем и, когда никто не смотрел, спрятался здесь. Должно быть, он оставался там до тех пор, пока музей не закрыли на ночь. Тогда он смог совершить ограбление, заботясь только о том, чтобы ограничить свои операции временем между довольно редкими обходами ночного сторожа.

Кеннеди снова наклонился.

– Смотри, – указал он. – В пыли есть следы обуви, обуви с гвоздями в каблуках, конечно. Мне придется сравнить метки, которые я нашел здесь, с теми, которые я собрал, следуя методу бессмертного Бертильона. Каждая марка обуви имеет свои особенности, как в количестве, так и в расположении гвоздей. Однако навскидку я должен сказать, что эти туфли американского производства, хотя это, конечно, не обязательно означает, что их носил американец. Возможно, я даже смогу определить, какая из нескольких отдельных пар обуви оставила эти следы. Я пока не могу этого сказать, пока не изучу их. Уолтер, я бы хотел, чтобы ты зашел в мою лабораторию. Во втором правом ящике моего стола ты найдешь пачку бумаги. Я бы хотел, чтобы ты принес ее.

– Тебе не кажется, что тебе следует сохранить следы? – услышал я, уходя, намек Нортона. Он наблюдал за Кеннеди с открытым изумлением и интересом.

– Именно это я и посылаю Уолтера сделать, – ответил он. – У меня есть специально подготовленная бумага, которая уберет эти следы пыли и даст мне идеальную копию.

Я поспешил назад так быстро, как только мог, и Кеннеди занялся сохранением отметин.

– У тебя есть какие-нибудь предположения, у кого могла быть цель украсть кинжал? – спросил Кеннеди, когда он закончил.

Нортон пожал плечами.

– Я думаю, что с этим были связаны какие-то странные суеверия, – ответил он. – У кинжала было трехстороннее лезвие, и, как я уже говорил, и лезвие, и рукоять были покрыты странными знаками.

Казалось, больше ничего нельзя было обнаружить при дальнейшем осмотре музея. Было достаточно ясно, что вор, должно быть, вышел через боковую дверь, на которой был пружинный замок, и дверь сама захлопнулась. Ни на одном из оконных или дверных замков не было обнаружено ни царапины, ни отметины; ничто другое, казалось, не было потревожено.

Очевидно, что вор охотился за этим бесценным для него предметом. Получив его, он ушел, оставив нетронутыми другие сокровища, некоторые из которых были крайне ценными из-за металла и украшавших их драгоценных камней. Однако все это дело показалось мне таким странным, что я почему-то не мог не задаться вопросом, рассказал ли Нортон нам всю историю или только половину того, что он знал о кинжале и его истории.

Все еще разговаривая с археологом, мы с Кеннеди вернулись в его лабораторию.

Едва мы дошли до двери, как услышали настойчивый телефонный звонок. Я ответил, и это оказался звонок для меня. Это был редактор "Стар", пытавшийся поймать меня до того, как я отправлюсь в центр города в офис, чтобы дать мне задание.

– Это странно, – воскликнул я, вешая трубку и поворачиваясь к Крейгу. – Я должен поехать на дело об убийстве…

– Интересное дело? – спросил Крейг, прерывая свой собственный ход расследования вспышкой профессионального интереса.

– Да, кажется, в квартире на Сентрал-Парк, на Западе, был убит мужчина. Его зовут Луис де Мендоса, и, кажется…

– Дон Луис де Мендоса? – повторил Нортон с испуганным восклицанием. – Ну, он был влиятельным перуанцем, влиятельным человеком в своей стране и выдающимся ученым. Я… я… если ты не возражаешь, я бы хотел поехать с тобой. Я знаю Мендосов.

Кеннеди пристально наблюдал за лицом Нортона.

– Я, пожалуй, тоже поеду, Уолтер, – решил он. – Очевидно, у тебя не будет недостатка в помощниках в этой истории.

– Возможно, ты также сможешь оказать им некоторую помощь, – сказал Нортон Кеннеди, когда мы уходили.

Это была всего лишь короткая поездка в центр города, и наше такси вскоре остановилось перед довольно богато украшенным входом в большую квартиру в одном из самых престижных районов города. Мы выскочили и вошли, преуспев в том, чтобы подняться на шестой этаж, где жил Мендоса, без вмешательства коридорного, который был полностью поглощен суетой, последовавшей за волнением, вызванным обнаружением одного из жильцов убитым.

Нельзя было пропустить это место. Зал был захвачен репортерами, которые обосновались там, ужасные, как армия, со спрятанными блокнотами и карандашами. От одного из мужчин, уже находившихся там, я узнал, что наш старый друг доктор Лесли, коронер, уже распоряжался там.

Каким-то образом, то ли благодаря знакомству Кеннеди с доктором Лесли, то ли благодаря знакомству Нортона с Мендосами и испанским языком, мы оказались за барьером двери, которая отгораживала моих соперников.

Когда мы на мгновение остановились в красивой и со вкусом обставленной гостиной, через нее торопливо прошла молодая леди. Увидев нас, она остановилась посреди комнаты и с трепетом посмотрела на нас, словно спрашивая, зачем мы вторглись. Это была довольно неловкая ситуация.

Быстро Нортон пришел на помощь.

– Надеюсь, вы простите меня, сеньорита, – он сказал с поклоном на безупречном испанском, – но…

– О, профессор Нортон, это вы! – воскликнула она по-английски, узнав его. – Я так нервничаю, что сначала не узнала вас.

Она вопросительно перевела взгляд с него на нас. Я вспомнил, что мой редактор упоминал о дочери, которая может оказаться интересной и важной фигурой в этой тайне. Она говорила взволнованным тоном. Я украдкой изучал ее.

Инес де Мендоса была невероятно красива, смуглого испанского типа, с мягкими карими глазами, которые притягивали, когда она говорила, и фигурой, восхищение которой в любой менее трагический момент можно было бы простить. Ее нежная оливковая кожа, копна темных волос и блестящие, почти чувственные глаза удивительно контрастировали с тонко очерченными линиями носа, твердым подбородком, изящной шеей и горлом. Здесь можно было узнать девушку с характером и семьей, в глубине души которой тлела вся страсть огненной расы.