2010: Одиссея Два

– Это в самом деле точная наука – при условии, что учтены все факторы. Но вокруг Ио происходят очень загадочные вещи. Кроме вулканов, наблюдаются электрические разряды огромной мощности, а магнитное поле Юпитера делает полный оборот за десять часов. Поэтому сила тяжести – не единственное, что действует на «Дискавери», и нам следовало подумать об этом раньше. Гораздо раньше.

– Ну, теперь это, к счастью, не твои проблемы.

«Твои проблемы»… Вот так же говорил и Дмитрий. А он, хитрый старый лис, знал Флойда намного дольше Кэролайн.

Возможно, это и вправду не его проблемы. Но за свою работу он отвечает. Да, в ней принимали участие многие, но именно он одобрил планы полета к Юпитеру и руководил их исполнением.

А ведь еще в те времена у него были сомнения… Но точка зрения ученого совершенно противоречила чиновничьим обязанностям. Быть может, стоило заявить о своих сомнениях, выступить против близорукой политики старой администрации… Он промолчал, и в какой степени это способствовало случившемуся несчастью, было неясно.

Пожалуй, лучше всего было бы закрыть эту страницу жизни и сосредоточить весь ум и силы на новом поприще. Но в глубине души он понимал, что это невозможно. Если бы даже Дмитрий не разбудил старое чувство вины, оно проснулось бы само по себе.

Четыре человека погибли, один пропал без вести где-то среди лун Юпитера… Их кровь – на его руках, и как смыть ее – неизвестно.

Глава 3

САЛ-9000

Доктор Сивасубраманьян Чандрасегарампиллаи, профессор вычислительной техники Иллинойского университета в Урбане, тоже постоянно испытывал чувство вины, хотя и совсем другого свойства. Студенты и коллеги, частенько сомневавшиеся, так ли уж много в этом невысоком профессоре человеческого, не удивились бы, узнав, что он никогда не задумывался о погибших астронавтах. Доктор Чандра скорбел только о своем потерянном детище, об ЭАЛ-9000.

Даже после всех прошедших лет и бесконечных проверок данных, переданных по радио с «Дискавери», он не понимал, что же пошло не так. Он мог только строить теории, а необходимые факты были заморожены в цепях ЭАЛа, оставшегося где-то между Юпитером и Ио.

Последовательность событий до самого момента катастрофы была прекрасно известна. Позже капитан Боумен, восстанавливая связь, в ходе кратких передач на Землю добавил некоторые детали. Но знать, что случилось, еще не значит знать, почему.

Первые признаки неполадок появились ближе к концу полета, когда ЭАЛ доложил о скором отказе блока, который поддерживал наводку главной антенны «Дискавери» на Землю. Если радиолуч длиной полмиллиарда километров отклонился бы от цели, корабль оказался бы слеп, глух и нем.

Боумен вышел в открытый космос, чтобы заменить подозрительный блок, но проверка, к всеобщему удивлению, показала, что он в полном порядке. Автоматический тестер не обнаружил ровно ничего. Ничего не нашел также и близнец ЭАЛа на Земле, САЛ-9000, когда информация поступила в Урбану.

Но ЭАЛ настаивал на правильности своей диагностики и отпускал ехидные замечания о «человеческом факторе». Он предложил вставить блок в антенну и подождать, пока тот окончательно не откажет, – тогда станет ясно, где именно была неполадка. Возражений никто не придумал, так как замена блока, даже отказавшего, – дело нескольких минут.

Однако Боумен и Пул беспокоились, чувствовали: что-то идет не так. Но что именно – точно сказать не могли. Многие месяцы они считали ЭАЛ третьим обитателем своего маленького мирка и знали все его настроения. А теперь атмосфера на корабле неуловимо изменилась, в воздухе чувствовалась напряженность.

Как позже рассказал Центру управления полетом удрученный Боумен, чувствуя себя предателями, две трети команды – люди – обсудили, что нужно сделать, если их электронный товарищ действительно неисправен. В худшем случае ЭАЛа пришлось бы освободить от всякой ответственности высокого уровня. А это могло означать отключение, что для компьютера равнозначно смерти.

Несмотря на сомнения, они приступили к выполнению своей программы. Пул вышел из «Дискавери» в одной из капсул, служившей транспортным средством и подвижной мастерской для работ вне корабля. Так как довольно тонкую работу по замене блока нельзя было сделать манипуляторами капсулы, Пул собрался сделать это сам.

Того, что случилось потом, внешние камеры не запечатлели – что само по себе подозрительно. Первым полученным Боуменом предупреждением о несчастье был крик Пула. Затем наступила тишина. В следующий миг Боумен увидел, как Пул, кувыркаясь, улетает в космос. Капсула врезалась в него и, потеряв управление, тоже полетела прочь.

Как позже признавал Боумен, он допустил несколько серьезных ошибок, но все они, кроме одной, были вполне понятны. В надежде спасти Пула, если тот еще жив, Боумен покинул корабль в другой капсуле, оставив его под полным контролем ЭАЛа.

Оказалось, что в космос он вышел зря. Когда Боумен поймал Пула, тот был уже мертв. Убитый горем, он отбуксировал тело к кораблю – и ЭАЛ отказался впустить его внутрь.

Но ЭАЛ недооценил человеческую изобретательность и решимость. Боумен, оставивший шлем скафандра на корабле, пошел на отчаянный риск. Выйдя в открытый космос без шлема, он прорвался внутрь через аварийный люк, не контролируемый компьютером, и лоботомировал ЭАЛ, отключив модули его мозга один за другим.

Восстановив контроль над кораблем, Боумен сделал пугающее открытие. Пока его не было, ЭАЛ отключил системы жизнеобеспечения трех других астронавтов, спавших в гипотермических камерах. Теперь Боумен был одинок, как никто и никогда за всю историю человечества.

Другой на его месте мог бы впасть в отчаяние, но Дэвид Боумен доказал, что те, кто избрал его, сделали правильный выбор. Он продолжал поддерживать «Дискавери» в рабочем состоянии и даже иногда ненадолго устанавливал связь с Центром управления, ориентируя корабль так, что заклиненная антенна была направлена на Землю.

По предопределенной траектории «Дискавери» в конце концов достиг Юпитера. Здесь Боумен, облетая вокруг лун планеты-гиганта, обнаружил черную плиту точно такой же формы, как и монолит, откопанный на Луне, в кратере Тихо, только в сотни раз больше. В капсуле он вышел в космос, чтобы обследовать ее, и исчез, оставив последнее загадочное сообщение: «О боже, он полон звезд!»

Но об этой загадке было кому волноваться. Доктора Чандру волновала только судьба ЭАЛа. Если и существовала на свете вещь, способная вызвать ненависть в бесстрастном ученом, это была неопределенность. Он не мог успокоиться, пока не выяснит причин странного поведения ЭАЛа. Даже сейчас он отказывался называть инцидент неисправностью. В лучшем случае – «отклонением от нормы».

Крохотный кабинет – его святая святых – был почти пуст: вращающееся кресло, стол с пультом управления и школьная доска с двумя фотографиями по бокам. Мало кто из обычных людей мог бы узнать изображенные на них лица, но любой из допущенных в кабинет мгновенно узнал бы богов компьютерного пантеона – Джона фон Неймана и Алана Тьюринга.

На столе не было ни книг, ни даже бумаги и карандаша. Все тома всех библиотек мира были у Чандры под рукой – стоило лишь нажать на клавиши, а блокнотом для зарисовок и записей ему служил дисплей компьютера. Даже доску он использовал только для посетителей – полустертая блок-схема была начерчена на ней три недели назад.

Доктор Чандра закурил одну из крепчайших чирут, которые ему доставляли из Мадраса. Пристрастие к ним, как совершенно справедливо полагали все вокруг, являлось его единственным пороком. Пульт никогда не выключался. Чандра проверил, не мигают ли на экране значки важных непрочитанных сообщений, и сказал в микрофон:

– Доброе утро, САЛ. Нет ли у тебя новостей для меня?

– Нет, доктор Чандра. А у вас для меня?

Голос мог бы принадлежать любой культурной индийской леди, получившей образование и в Соединенных Штатах, и у себя на родине. Акцент в ее голосе появился не сразу: за годы общения с доктором она переняла манеру его речи.

Ученый набрал на клавиатуре код, перенаправив входящую информацию на запись в наиболее защищенные блоки памяти. Никто не знал, что по этому каналу он разговаривает с компьютером так, как никогда не говорил с человеком. Неважно, что САЛ понимала лишь небольшую часть сказанного – ее реакции были так убедительны, что даже ее создатель иногда обманывался. И это его откровенно радовало – тайные беседы с САЛ помогали сохранять душевное равновесие, а может, и душевное здравие.

– САЛ, ты часто говорила, что мы не можем решить проблему аномального поведения ЭАЛа без дополнительной информации. Но как нам добыть эту информацию?

– Но это же очевидно. Кто-то должен вернуться на «Дискавери».

– Совершенно верно. И это, похоже, произойдет скорее, чем мы думали.

– Рада слышать.

– Я знаю, – ответил Чандра.

Он действительно знал это. Он давно прекратил общение со стремительно сокращающейся группой философов, считавших, будто компьютер не может испытывать эмоции, а только имитирует их.

– Как только вы сможете доказать, что не имитируете раздражение, – отбрил он как-то раз одного из таких скептиков, – я приму ваши аргументы всерьез.

Имитация раздражения, последовавшая в ответ, была весьма и весьма убедительна.

– Теперь я хотел бы рассмотреть новую возможность, – продолжал Чандра. – Диагностика – это только первый шаг. Процесс не завершен, если не ведет к излечению.

– Вы думаете, ЭАЛ можно восстановить для нормальной работы?

– Не знаю, но надеюсь. Возможно, ему нанесен необратимый вред, а потери памяти в любом случае весьма велики.

Он в задумчивости замолчал, сделал несколько затяжек и выпустил аккуратное кольцо дыма, в конце своей траектории точно совпавшее с широкоугольной линзой экрана САЛ. Человеческое существо не сочло бы это дружеским жестом – в этом и заключается еще одно достоинство компьютеров.

– САЛ, мне нужно твое содействие.

– Конечно, доктор Чандра.

– Возможен определенный риск.

– Что вы имеете в виду?

– Я предлагаю отсоединить некоторые из твоих контуров, а именно те, что отвечают за высшие функции. Это тебя не тревожит?