Лизавета Синичкина

– Давай скорей, – протрезвел Коля. Шатаясь, встал на ноги и довольно лихо заковылял в противоположную сторону верх по переулку подальше от дочери, соседки, расправы и неприятностей.

– Если дочь захватит, – жаловался на ходу Коля, – жизни не станет. В кухни закроет. У нее дело не станнит. Вся в мать! А Верка там живет, – на ходу сообщил Коля и показал в сторону, в которой спал и откуда сейчас пришел, словно он затем сюда только плелся чтобы встретиться с язвой соседкой, чтобы проветриться от ее нападок и трескотни. Но уже скоро Пономарев выдохся, остановился и снова стоял на четвереньках. Если мысли старика от прогулок вверх и вниз по переулку собирались во что-то единое целое, и он мог более или менее ясно начинать соображать, то во всем же остальном был противоположный печальный эффект. Старик быстро устал. Он тяжело дышал и обливался потом. Состарившиеся больные ноги не выдерживали крепкого крупного старика. И Галя поняла, что если она сейчас хоть на себе не дотащит старика до дома подруги, ночевать ей на улице, потому что, где искать дом матери Веры, она и вовсе не знала. И стала в очередной раз помогать подняться старику и тащиться вверх по переулку туда, где, по словам старика, жила Савельева.

– Пришли, – сказал Коля, подведя Галю к окнам старинного двухэтажного дома. Вся улица Гулаева была в старинных особняках и в прошлом богатых казачьих и купеческих домах девятнадцатого века. Это была одна из самых старых и красивых улиц в прошлом станицы Аксайская, а ныне ни богатая отрезанная от центральных нарядных улиц современного города.

Старая каменная церковь, почтовая станция девятнадцатого века, мемориальный комплекс площадь героев и когда-то знаменитый, а нынче заброшенный кинотеатр с таким важным для каждого сердца названьем «Родина» (а сейчас и вовсе снесенный с земли) и люди, доживающие свои непростые жизни на старинных улицах. Островок для многих так и оставшийся станицей, район прозванный «Низом» иза того что сам город с его высотными зданиями и проспектам устроился на горе, а в прошлом казачья станица как водилось у казаков тянулась над берегом реки. И здесь люди все также как сто лет назад заранее не договаривались, что придут в гости. Могли прийти и запросто остаться пожить, не имея за душой ни гроша. И Коля бесцеремонно заколотил в окно так словно в свое собственное.

– Верка! Верка, выходи, – кричал Пономарев и стучал по стеклу, так что еще немного, и оно разлетелось бы вдребезги.

– Кто?! – раздался мужской голос в форточку в ответ на грохочущий зов старика.

– Верка, выходи.

– Савельева, выйди, – сказали громко в доме и спустя лишь секунду тихо:

– Карлыч с бабой какой-то.

– Почему сам не заходит? – спросил женский голос.

– Почему не заходишь? – спросил мужской голос в форточку. Заходи!

– Верка! Верка, выходи, – не унимался Карлыч, так многие местные обзывали Пономарева и как будто не слышал приглашения зайти в дом или хотел, чтобы его встретили лично, продолжал колотить в окно.

– Да заходи уже! – не выдерживал мужской голос и отвечал на шум раздражительно.

– Верка, выходи.

– Савельева, выйди! Иди, а то я за себя не вручаюсь!

– Иду, иду!

– Верка!

– Да иду.

И Коля кричал, пока Вера не вышла из калитки.

Савельева была ровесница Гали, но выглядела моложе и ухоженней с химией на голове. Налитая здоровьем и силами, красивая крепкая казачка в бархатном голубом халате.

Подруги не узнали друг друга. Если бы встретились на улице, прошли бы, наверное, мимо.

Но теперь благодаря Карлычу, Галя знала, как изменилась ее подруга за двадцать с лишним лет, и как-то само собой получилось, все припомнилось. Как бегали босиком по Мечетке, как бойкая Вера никогда не давала ее в обиду и могла самому разбитному мальчишке за Галю огреть подвернувшейся под руку палкой.

– Верка! – с укором встретил Карлыч соседку. – К тебе подруга приехала, а ты глухая тетеря.

Вера недоверчиво смотрела на некрасивую, но отдаленно чем-то знакомую женщину.

– Подруга, говорю.

– Здравствуй, Вера. Не признала? Я Галя, дочь Гаврила Прокопьевича.

Вера удивилась:

«И в самом деле, прошептало же о чем-то сердце. И как сразу не узнала. Вот и мать говорила, что крестный умер».

Женщины, расплакавшись, обнялись.

– Что же я тебя на улице держу, – спохватилась Вера. – Ты, наверное, устала.

– Ночевать мне негде.

– Как негде? – удивилась Вера. Ты же ко мне приехала!

Галя замялась и долго собиралась с силами.

– Говори, что случилось. Ты прости, что вот крестному не смогла.

– От мужа я ушла, Вера, – сказала Галя тяжело, словно смертельно раненая, на последнем издыхании.

– Тоже мне, горе! – весело восклицала Савельева. Мы тебе нового мужа найдем. Есть один, правда, не клад какой. Попросился жить, а толку как от козла молока. Пойдем, познакомлю, хоть какая польза будет.

Галя в страхе попятилась за калитку.

Савельева рассмеялась.

– Да не бойся, не понравиться тебя насильно никто не заставит. Да пошли, сдурела. Сорок лет скоро, а как девчонка.

Вера взяла Галю за руку.

– Пошли, все равно идти, не на улице ночевать же. И что я потом матери скажу. Встретила, называется.

– А мне куда же? – спохватился Коля, когда подруги стали уходить. Мне домой нельзя. Дочь закроет. Она у меня, когда выпью…

Савельева махнула рукой.

– Знаю я Тоню твою, не придумывай, и правильно делает, что пить не дает. Но все равно не пущу и не проси, сказала Вера. Ты мне, как в прошлый раз, белье попортишь. Мочится под себя, – стала объяснять Вера подруге. – Я и ведро ставила и будила. Бесполезно.

– Я не буду. Я перестал.

Вера рассмеялась.

– Что перестал?

– Все перестал. Не помню, когда уже и ходил в последний раз.

– Ну, фантазер! Врать начнет, вся улица за животы хватается.

– Я в кухне лягу.