Рыжая всадница, и Чуть грустно…

Рыжая всадница и чуть грустно… Сборник рассказов
Артур Шатиль

Лирические, трагические, абсурдные, фантастические и глубоко ироничные истории о тоскующей и одинокой душе…

Артур Шатиль

Рыжая всадница и чуть грустно… Сборник рассказов

Пушкин и джаз

Александр Сергеевич, председатель приёмной комиссии и заодно ректор консерватории, страдал от духоты и тяжести в груди. «Сердце…» – думал он с тоской. И с не меньшей тоской глядел он на своего единственного друга Сержа. Который был и единственным, кто остался с ним в приёмном классе в этот час перерыва.

Серж, маленький, худенький и лысеющий, больше известный среди студентов и коллег как «тишайший выпивоха», сидел, опираясь локтями на стол. И всё ниже и ниже склонял свою белёсую голову.

«Наклюкался», – незлобно и устало заметил Александр Сергеевич.

Ему было уже под пятьдесят. Грузный, много курил и в последнее, особенно в это «приёмное» время мучился от тоски и скуки. Когда-то, лет пятнадцать-двадцать назад, они бацали джаз, так бацали… Он всё и жил этим воспоминанием, словно это кончилось вчера.

Серж давно уже не был музыкантом. Временами пальцы у него дёргались так, что его гордость – ручка с золотым пером плюхалась и плюхалась на пол, пока он разводил теорию джаза. А теоретик это был что надо. Философ от бога, эрудит. Не пропил. За теорию и перо золотое получил.

В коридоре раздался смешок. Александр Сергеевич отвлёкся в приоткрытую дверь. Там вовсю суетился Аркаша – «молодой» профессор.

С ненавистью и завистью глядел ректор, как этот новоиспечённый лепит очередную абитуриентку. Этот гад всех любовниц увёл у их крохотного мужского педсостава, не оставив без внимания и жён. Даже его секретаршу Катю, которую он сам полгода водил по всем зачуханным и пьяным кафе их областного городка. А этот за один час. За один час!

Александру Сергеевичу захотелось встать, распахнуть дверь и с разбегу зафутболить этому профессору по мордасам. Сердце не замедлило откликнуться. Вот-вот рассыплется, как песочный пирог. Хоть плачь!

Ректор застонал. «Лильку бы сейчас! Этого бессменного зама. Она бы позаботилась! Да отпустил её, молодожёнку, в свадебное, в Грецию. Курам на смех, на десять лет моложе мужа взяла. Пацан, студент. Бросит! Лильку бы!»

Александр Сергеевич, изнывая от боли и необъяснимой тоски, оглядел пустые столы, выставленные в ряд через весь зал.

«Словно на пьянку грандиозус готовятся… Комиссия, – усмехнулся ректор, – шестёрки…»

Боль становилась невыносимой.

«Воды! Воды!» – отчаянно зашептал Сергеич (так называл его в редкие минуты вдохновения Серж).

Не в силах подняться с места, он стянул галстук, рванул рубашку… По столу зацокали пуговицы, со стола на пол…

Сергеич потянулся рукой в сторону окна и в надежде на прохладу как бы позвал вовнутрь хоть немного свежести. Но всюду стояли пыль, духота и скука.

«И так ясно, кого примем. Не надо было этого часа на обсуждение. Обсуждение чего? Глупость. Ясно и так. Все свои, да пару с улицы, и те свои. Скука. Какая же скука!»

Внезапно стало что-то меняться в этом мире. Над зданием повисла тяжёлая чёрная туча. С ней пришла и прохлада. Сначала по тополям за окном, затем и по спине ректора. Угадывался ливень. И в сердце вошла тишина. Впервые за эту прожаренную неделю пришли в душу просветление и лёгкость.

В приоткрытую дверь просунулась коричневая голова. Голова молодого негра.

– Комиссия? – спросила голова по-русски с большим акцентом.

Ректор молча смотрел на эту голову. Он устал от сердца, от пыли, от жары. Не чувствовал ничего, кроме скуки. Он верил, что уже ничто не в силах взволновать его в этом мире, по крайней мере сегодня. И тем более эта стриженая голова. Александр Сергеевич глядел на неё без всякой мысли. Единственным его желанием было, чтобы его оставили в покое хотя бы на этот проклятый час. Он сделал едва заметный знак рукой, означающий что-то вроде «иди-ка ты, душа моя, куда подальше…».

Голова, по всей видимости, не очень была знакома с русской неофициальной коммуникацией и вошла в класс всем телом. С ним ввалился и сквозняк. Дверь отлетела на всю свою широту, глухо стукнув о стену.

В открывшемся обзоре обозначился Аркаша во всей своей молодецкой удали – с подтянутым задом и двумя по лошадиному гогочущими абитуриентками.

В нестерпимом приступе ярости со всей мочи Сергеич хлопнул по столу кулаком и, срываясь на хрип, заорал:

– Дверь закрой, ты!

Хотел он добавить ещё и про чёрный цвет гостя, да сдержался. Вошедший только растерянно улыбнулся. И быстро-быстро, по-воровски, не на всю ступню, в два прыжка закрыл дверь.

Наступила пауза. Тоненький, чёрненький, да в тёмном костюмчике и в непонятного цвета сероватых туфельках годов сороковых малазийского происхождения, этот сын Африки продолжал глуповато улыбаться.

– Чего надо? – совершенно без всякой грубости спросил ректор. В голосе слышалась только вековая скука и больше ничего.

– Я на джаз, – вежливо ответил парень.

Александр Сергеевич ещё раз оглядел гостя.

– Театральное через две улицы, – без какой-либо иронии произнёс ректор, даже с некоторым сочувствием.

– Я на джаз.

Сергеичу захотелось раздавить этого чёрного таракашку. Раздавить и физически, и морально.

– Ну давай, сджазируй что-нибудь.

Африка запела. Запела странно, звонко, с завываниями, что-то на своём, с притопами. В общем, полная тумба-юмба.

Ректор дослушал до конца. Он решил очень и очень испортить настроение этому самородку.

– Всё? – мягко спросил Александр Сергеевич. – Больше ничем не порадуешь?

– Я барабаны ещё знаю и вот это, – указал парень на белый рояль.

Инструменты были все старые и, честно говоря, не очень настроенные: всем лень. Клавиши, ударники, сакс – всё на свалку бы. Отбирали в классы ударника и сакса. Да на ударник никто не шёл, а на сакс приходили со своими.

– Давай-давай, – повеселел Сергеич, – бацай. Только воды дай, душа моя. На раковине стаканчик.

Африка очень тщательно прополоскал стакан, оглядел его на свет. Наливая воды, дал ей некоторое время сбежать и с какой-то торжественностью поставил эту, наконец отмытую, ёмкость с водой перед ректором.

– А ты кто? Как зовут? – спросил Сергеич, польщённый таким вниманием.

– Я Пушкин, – с какой-то чересчур готовностью прозвучал ответ этого новоявленного гения.

– Ну да… – через паузу произнёс ректор. – Я Лермонтов. А может, в театральный?

– Я на джаз!

«Правнук, что ли», – думал Александр Сергеевич. Но ему стало впервые за весь день, нет, за неделю или даже за весь месяц нескучно.