– Павел Лежнёв. Он же Поль Леже.
– Почему ты так думаешь?
– Я сопоставляю события и вывод напрашивается сам собой. Через три дня после этого письма Сергей улетел в Париж. Эту информацию мне дали в погранслужбе. Вернулся через день. И в это же время Лежнёв поспешно выезжает из своего отеля и скрывается в неизвестном направлении. Буквально за день до появления полиции с ордером Интерпола на его арест. Причём это был не просто ордер, а красный угол…
– Что такое красный угол?
– Так выделятся запросы на особо опасных преступников, обвиняемых и осужденных. Бывает еще белый угол – розыск пропавших без вести. Черный угол – идентификация неопознанных трупов. Желтый угол – похищенные дети. Синий угол – слежка за подозреваемым. Зеленый угол – предупреждение о готовящемся преступлении. Красный угол требует самого быстрого реагирования. Значит, что? Значит, Леже кто-то предупредил. И этот кто-то – Сергей Старостин.
– Логично, – кивнул Панкратов.
– Что же это, Михаил Юрьевич? – растерянно спросил Игорь. – Неужели любовь способна так ослепить человека, что он теряет все представления о долге, о порядочности? Ведь это предательство. Мы ставим на уши международную полицию, а наш товарищ предупреждает преступника об аресте. Я не могу в это поверить.
– Ты забываешь, в каком состоянии он находился. Сергей был уверен, что его возлюбленная ни в чем не виновата, а уголовное дело возбуждено для того, чтобы оттягать у неё бизнес. Так думал не только он. В это легко поверить, когда слышишь о таких историях на каждом шагу. Не вижу, Игорь, причин очень сильно расстраиваться. Это жизнь. А в жизни и не такое бывает.
– Да я не расстраиваюсь, – хмуро отозвался Игорь. – Просто немного не по себе. Я вот о чем подумал. В Париж он летал уже после того, как уволился. Как частное лицо, а не как офицер Интерпола. Может, это не было таким уж предательством? – Он немного подумал и возразил сам себе. – Нет, всё равно было. И он это знал.
– Кстати, почему он уволился? – спросил Панкратов.
– По семейным обстоятельствам. В рапорте написал, что отец очень тяжело болен. Сибирцев подписал рапорт.
– Из полиции так легко уволиться?
– Если бы Сергей окончил Высшую школу милиции, его так просто не отпустили бы. На твоё обучение потратили немалые государственные деньги, так что служи. Но Сергей пришел в Интерпол после МГУ, это другое дело.
– Вы были друзьями. Тебе он что-нибудь говорил?
– Нет, он замкнулся, был уже в своих делах. Теперь мы знаем в каких. Лучше бы мы этого не знали.
Игорь еще немного посидел и пошел в прихожую. Панкратов посмотрел, как он надевает куртку, и снял с вешалки плащ.
– Вы хотите меня проводить? – удивился Игорь. – Мне до машины идти пятьдесят метров.
– Нет, – ответил Панкратов. – Хочу немного погулять. Нужно кое о чём подумать.
– Ночь.
– Ну и что? Ночью хорошо думается.
Тверской бульвар был безлюден, лишь редкие парочки целовались на скамейках. Потоки машин, обтекавшие бульвар, к ночи поредели и не досаждали гулом моторов. Панкратов медленно дошел до памятника Тимирязеву, потом поднялся к Пушкинской площади. Здесь бурлила праздничная ночная жизнь, возле памятника Пушкину тусовалась молодежь, звучала музыка из кафе и баров. Панкратов зашел в какой-то бар, заказал сто граммов коньяка.
– То есть, двойной коньяк? – уточнил бармен.
– А сколько это?
– Восемьдесят четыре грамма.
– Пусть будет двойной.
Бармен зачем-то нагрел пузатый фужер под струёй горячей воды, ловко отмерил в него восемьдесят четыре грамма и поставил фужер на стойку перед Панкратовым. «Вот так можно прожить всю жизнь и не узнать, как полагается пить коньяк», – с усмешкой подумал он.
Одна мысль не давала ему покоя. Она появилась еще тогда, когда он только знакомился с делом, но лежала в сознании без движения, как в анабиозе. То, что адвокат Ирины Керженцевой не верил в её виновность и умело это доказывал, понятно, ему за это платили. Но в это не верили и подполковник Клямкин, и диспетчер Смирнова при всей её нелюбви к таким дамочкам. Даже молодой следователь Молчанов не усомнился бы в её невиновности, если бы не факты. Не тот психотип, не тот характер. А если все факты лишь случайное стечение обстоятельств и она оказалась его жертвой? В жизни бывают и не такие случайности.
Панкратов никогда не видел Ирину Керженцеву, и это мешало ему составить своё представление о ней. Он даже съездил на улицу Правды в центральный офис медиахолдинга, но там сказали, что госпожа Керженцева уехала лечиться за границу и никто не знает, когда она вернётся. И сейчас Панкратов задумался, кто из людей, хорошо знавших Ирину, мог бы его просветить. Никого в голову не приходило. Миры, в которых они жили, никак между собой не соприкасались. И только когда он возвращался домой по тёмному Тверскому бульвару, вспомнил: художник, с которым она жила до замужества с Вознюком и который после разрыва с ней заперся отшельником в своей мастерской. Панкратов однажды видел его на открытии его выставки в галерее Гельмана, куда вытащила его жена, страстная поклонница современного искусства. Фамилия художника была Ермаков, а звали его Артём. Это Панкратов выяснил уже дома, не без труда отыскав в старых бумагах каталог его выставки.
XII
Мастерская Артёма Ермакова находилась в мансарде старого пятиэтажного дома на Новослободской улице. Звонок работал, из-за двери приглушенно доносились его трели, но никакого движения не происходило. Понажимав кнопку минут пять, Панкратов понял, что этим ничего не добьётся. Он осмотрелся. На лестничную площадку было выставлено с десяток пустых водочных бутылок. Пыли на них не было, запах не выветрился. Значит, вынесены недавно. Панкратов спустился вниз, проехал к ближнему универсаму и купил литровую бутылку водки «Абсолют». Прибавив к ней пару нарезок из семги и ветчины, попросил положить покупки в фирменный пакет магазина. Вернувшись к мастерской художника, снова принялся звонить и стучать ногой в дверь. Это продолжалось довольно долго. Наконец внутри что-то зашевелилось, недовольный голос спросил:
– Кто?
– Из универсама, – ответил Панкратов. – Доставка заказов.
Дверь приоткрылась, высунулась голова с густой запущенной шевелюрой и черной бородой, кое-как обкорнанной ножницами.
– Я ничего не заказывал.
– Квартира 35-а?
– Ну?
– Извините, что-то напутали в столе заказов.
– Погоди, мужик, – сказала голова. – Покажи, что привёз.
Панкратов продемонстрировал бутылку. Голова проявила интерес.
– Годится. Давай.
– Но это не ваш заказ?
– Может, и мой. Не помню. Заходи.
Художник провёл Панкратова по темному коридору в просторную мастерскую. В центре её стоял мольберт с холстом, закрытым темной тряпицей, а все стены и простенки увешены портретами. И на всех портретах была Ирина Керженцева. Панкратов понял, что попал куда надо.
Художник выгрузил всё из пакета на захламленный стол, на котором выдавленные тюбики краски валялись вперемешку с грязными стаканами и окурками. Нарезки с рыбой и ветчиной он равнодушно отложил в сторону, а водку открыл, понюхал, повторил:
– Годится. Сколько с меня?
– Заказ оплачен.
– Как это?
– Вы уже заплатили.
– Да? – удивился художник. – Блядь, ничего не помню.
Только сейчас Панкратов его рассмотрел. Он помнил, каким Ермаков был на открытии его выставки в галерее Гельмана: в черном фраке, с ухоженной бородкой, высокий, представительный, с породистым лицом. Сейчас это был совсем другой человек: в синем халате, перемазанном красками, от водки не опухший, а как бы усохший, ставший даже меньше ростом, с лицом какой-то нездоровой смуглоты, на котором горели желтые сумасшедшие глаза. Он налил себе водки в первый попавшийся стакан, другой стакан протер полой халата, предложил Панкратову: