Истопись. Eistopeis

В ходе оценивания выступления спортсменов внушаемые рефери и их подвижные референт-фильтры обнаруживают ровно тот же «парадокс» и ту же ловушку, что имеет место на экзит-поллах и предварительных «замерах» общественных настроений: различные службы или методики, даже предположительно добросовестные пополам с менее выверенными, разнятся в оценках, тогда как по результатам выборов картина должна предстать однозначной. Это подобно тому, как апостериорная вероятность тождественно единична либо нулева (так сказать, «чистая» стратегия в игре с системным или случайным игроком) независимо от Бейес-обновлений и априорных начальных условий, природы распределений или предположений о таковой. Но именно на основании разброда в предварительных оценках обнаруживается потенциал для манипулирования, брожения, хаотизации – с требованием пересмотреть, переголосовать, переиграть, пересудить, а то и «пересажать».

В самом деле, имеют ли «право» разные методики допускать несуразицу в виде структурно-пропорциональных несоответствий, когда предполагаемые победители или прочие не просто недобирают или перебирают, но тем самым смещаются в сравнительных статусах? Этот вопрос задаю себе лет уж семнадцать, а то и двадцать два (если вспомнить метафору скольжения вдоль поверхности истины, как обобщению локально-взаимного движения двух графиков, истинного и ложно-приближающего). И ответ однозначен: так быть не должно!

Рефери, арбитры, социологи и политтехнологи вольны ссылаться на особенности методологии: голосования, подсчета, оценивания, вынесения эстетских и субъективных суждений. Но коль скоро процедура выдает структурный абсурд и хаос, не позволяя ошибке даже стать системной (а не то что – сойти на нет), то их можно и должно приводить к ответу – судить судей и самые критерии. (Напомним: именно системное смещение, как потенциал существования некоего алгоритма восстановления, восполнения или опрощения, позволило сблизить дотоле разрозненные теории струн посредством двойственности, как соотнести и гипотетические системы L и L*.) Судьи могут пытаться снизить балл за ничтожную помарку одним и не снизить за крупный недочет (потерю спортивного снаряда и пр.) – другим; но они не смеют и не должны сметь при этом влиять на распределение совокупных оценок, а тем паче – их структурных, относительных или сравнительных разностей. В противном случае дух войны за правду начинает реять в воздухе, так что малый нюанс – это уже не нечто игнорируемое либо диверсифицируемое как «шумовое» отклонение (что слепая и самонадеянная метода делает обычно и с крупным, видным аутлаером-выдающимся/вне-лежащим), а среда, остро на само его присутствие реагирующая – вовсе не признак сложности либо иррациональности. Так что и изменения напрашиваются не маржинальные, но фундаментальные и экзистенциальные, касающиеся самих оснований и эталонов.

Блюдение сверхдостаточного как иррелевантная альтернатива репугнантности

Талеб не раз выступает с выдвижением правдоподобно-сопряженных и где-то неотразимых критериев правды: «рисковать шкурой», знать о чем говорить прежде изучения ради изложения. Все верно – внешне; но что этим гарантировано? Сам, к примеру, невольно и вольно сему следовал задолго до ознакомления. Хоть и понимал: это не столько необходимость, сколько сверхдостаточность; не прагматический гарант рациональности, но скорее этическая желательность. В самом деле, мы привыкли предпочитать, чтоб человек, чему-то учащий, сам был в том докой, а желательно – и топ-экспертом. Но гарантировать сие можно лишь авторам новых теорий и парадигм (что мы и пытаемся предлагать, а вернее, не можем этим не поделиться – смысла не видим таить далее). И крайне желательно, чтоб эти самые теории не оказались self-serving – чтоб их точки зрения не отражали «точку сидения, и только», как в случае талебова смирения с положением вещей, которое его устроило самим фактом личного благостяжания: лишь малая толика авторов пробивается до кафедры (не говоря уж о деньгах), и поскольку ему посчастливилось, то вздумалось ему и оду написать, да и во всей общности, незримому механизму, что сие попускает, пусть и ценой вящего неравенства, а также, – что куда хуже да вовсе вразрез с рациональностью системы, – [ценой] структурных несоответствий распределения барышей разностям или сравнениям людского капитала, как и результирующего сравнительного и абсолютного качества теорий.

Послушать его – не смел-де Высоцкий петь про горы-войну, как и не мог (правдоподобно!) Самому Талебу должно бы остановиться на трейдинге, причем вычурными деривативами – предмете, заведомо чуждом большинству специалистов рынка, а не то что – широким массам. Вещать же отваживается, выходит, лишь фактом преуспеяния, т.е. рекуррентно-циклически, словно по заглядывании в будущее. Так, словно не бывало великих тренеров, что учили, едва будучи в состоянии превзойти учеников.

Но правда куда ужаснее – и отраднее: Тюринг-неотличимость, или техническая эквивалентность. В малых-локальных соприкосновениях графики схожи, и на фрагментарных сюжетных вкраплениях профан едва отличим от «гуру».

Как частное, но едва ли не доминирующее приложение – ложная или неучтенная каузальность, касательность причинности и следственности. К примеру, недавно «наука установила», что потепление «связано» с тем, как таянье многолетней мерзлоты сопровождается выбросом метана. Биометан на порядок токсичнее окиси углерода. Но что этим объясняется? Плотность, ускорение потепления или накопление карбон-следа? Но об этом наука молчит. И даже не учитывает: нагрев ли ускорил таянье и эмиссию – или последняя усилила нагрев? Скорее всего, так и этак, причем именно здесь, в двойном эффекте, удобно искать ускорение. Однако в любом случае речь идет о наивных регрессиях, корреляциях, AN/C/OVA, dummy variables в благостном сценарии, плюс возможно Гранжер-каузальность (формальный учет сравнительно-вероятного направления влияния) и эндогенность. Но не о модели объясняющей; а если и модели, то не в чине стройных физических или хоть упрощенных экономических, и даже не нагромождения вроде Стандартной модели с ее подробными классификациями. Пожалуй, о чем-то вроде грандиозной «симуляции», основанной на мощи анализа огромных массивов данных и калибровочно-обучающей подгонки. Эмпирически все или многое «ляжет», пазл сойдется; но ведения это не прибавит. Тем паче, напомним, что еще недавно эконометрика неспособна была строго различать эмпирические кривые спроса от предложения, как некогда ПВО – луну от вражеской боеголовки.

Плавающие системы координат или точки отсчета при жесткой привязке к таковым – чем не потенциал революции, войн, хаотизации и схизм? Но возможна и более мирная и даже стройная аналогия, возникавшая в самом начале повествования («Таутентики»): эллипс. А значит, и расслоение центра, консолидации и монолитности на фокусы, или фокальные распределения. Всего мира, всей геополитики, – как накануне крушения Римской империи. Или ее преобразования.

Кроме того, ро-отношение областей деятельности или дисциплин внутри триумвирата новейшей (исконной) политологии (как и более широкий, заранее не определяемый излишним сужением спектр таковых, соответственно, мотивированные в «Таутентике» и позднее в «Резидули») также являет [обобщенный] эллипс. Задумайтесь об этих чудесных, отнюдь не случайных стечениях!

Наконец, интерпретируя нашу Теорию Б в новом свете, нетрудно заметить: спонтанные распределения вроде Ципфа и ими подразумеваемые индивидуальные функции полезности типа Кобба-Дагласа, при простом учете возможности связей и связности, предстают CES-эллипсоидами, в рамках коих само наличие выбора (без какого-либо уточнения или предположений о распределении выплат или построении стратегии, как в Теории А, что также эндогенизирует игру до единого паттерна выбора пути) в нормальных условиях «спрямляет» контекст, опрощая до линейно-заместительного (эквивалентного Теории А), а в случае ухудшения привносит комплементарность (эквивалентную минимизации, или максимизации обратного), так что и конвенциональная оптимизация предстает частным случаем, тенью, сужениемрезидуализации!

Разумеется, это касается и отношения (совместимости, сравнимости) систем-в-рамках-гипотетической-полноты: rho {L,L*…}.

Но уж коли взяли эту метафору (модель; пожалуй, и парадигму) эллипса на вооружение, то отметим: в этом свете категории вроде « [много] полярности» не совсем точны, так как изначально полярное мышление предрасполагает к поляризации, если только речь не идет о вертикали основной – выборе меж добром и злом, полнотой простой – и сложнокишащим копошением. [Мульти] фокальность, разумеется, способна выродиться до полярности как частного случая – по мере взаимного удаления фокусов влияния или ценностных матриц, так что эллипс оплощается, а фокусы смещаются к поверхности. Но в любом случае многофокальность означает не то, что всякая страна-участник вольна определяться с орбитой вращения, выбирая один из аттракторов-фокусов – напротив, двигаться придется вдоль би- или мультифокальной орбиты (последнее, кстати, может быть не так ясно и наглядно визуализуемо геометрической интуицией, а не то что – концептуально-пространственной). И не в том дело, что всякая страна у себя внутри способна будет поддерживать чистую или смешанную стратегию ценностного выбора меж двух и более альтернатив. Но если прежде, в переходный период, два остальных фокуса – Русь и Поднебесная – не выказывали вящего отдаления от гегемона прежнего, так что и эллипс напоминал круг (гиперсферу), и вращение осуществлялось словно по регулярной, краткой орбите, то отныне все может оказаться весьма неудобно и накладно.

Но метафора множественной орбиты предполагает возможность перехода к полноте вне полюсов или фокусов, преодолению эллипса хоть в смысле перемещения на эллипс следующих уровней возможностей, меж V-изоквантами.

Цена ведения – и неведения (вольного так и этак)

Давайте-ка взглянем повнимательнее на то, что же предлагается талебовостью в части сдвоенного фильтра-критерия: «рисковать шкурой» (skin in the game) и «ведение прежде авторства». Последнее (в нашей обобщающей стилизации) само по себе выглядит почти тривиально: в самом деле, необходимо быть знакомым с источниками, и компетенции должно предшествовать озвучанию мнения. Все так – и, ах, кабы демократия памятовала сие последнее: понимание, мышление прежде выражения «собственного мнения» (зачастую бесструктурного, несуразного, да и не своего – привнесенного извне даже на уровне предпочтений или грез-направлений).

Но он имеет в виду нечто конкретное, и потому менее интуитивное или заранее очевидное (это как с сужением общего уравнения к конкретному значению параметра с целью извлечения нетривиальных, видимо курьезных следствий там, где общие либо технически трудно получить – решения лишь численные или приблизительные, – либо непросто осмыслить, либо следствия нетривиальные трудно извести из видимо «ставшего на место», из парадокса представшего чем-то тождественным, в порядке вещей). Талеб имеет в виду, что необходимо не по ходу написания книги (ведения семинара и проч.) нагонять и добирать знаний, но иметь их прежде. Правдоподобно, и даже неловко возражать.

Но приглядимся: оба принципа в общем-то указывают на нечто единое: заплатить цену, прежде нежели нечто получить. Рискнуть многим, или же посвятить время изучению, – и тогда получаемое понимание якобы будет или должно оказаться более достоверным – субъективно-психологически и даже объективно, эпистемически. С первым, субъективным, спорить не станем; но второе, «твердое», едва ли гарантировано, даже если к сему монотонно приближаешься: чем больше предведения, тем-де яснее понимание – или дальнейшее постижение.

Но ведь это во многом частное представление пути, нами изначально формализуемого как уступка талебовости, в рамках «проделывания работы за оппонентов» (позволили себе этакую сверхфору, игру в благородство там, где на взаимность не рассчитываем): остаток пути во многом определяется предшествующим следованием. Как обобщенным инвестированием. Ведь и он предлагает некую модель инвестирования, где, кстати, возможен расчет на получение много более вложенного – к примеру, «антихрупкости» как золотой жилы. Но разве не должно ему быть готовым заплатить за нее всем, вплоть до «хрупкости» во всем остальном, включая предшествовавшее?

Более общо: его принцип – не представляет ли всего лишь частного случая простого восполнения и резидуали? Когда опрощение включает, среди прочего, и совлечение всего, кроме выбранного (в лучшем случае, дабы не «продешевить», – главного). Быть готовым заплатить всем остальным, рискнуть всем вплоть до прочего оставшегося, так что среда (в т.ч. как игрок случая) решит, пользовать ли сей опцион. По слову писаному, найдя драгоценнейшее, пойти и все остальное продать.

Если приглядеться, сверх сего талебовость не предлагает ничего, ибо выходит за зону интересного, заметая ниже необходимого и сверх достаточного (т.е. требуя излишнего в меньшем). Тем самым это либо правдоподобная пустышка, либо химера, едва касающаяся зоны интересного – континуум или спектр меж необходимым и достаточным. В лучшем случае предлагая вспоможение либо «дом на песке», в худшем же – «бремена неудобоносимые», дополнительное ограничение к преизбыточному числу, что и без того трудно удовлетворить без ущерба прочим пунктам закона.

Талебовость так и не подбирается к принципу симметрии, что заложен и в златом правиле, и в кантовости как мета-императивности (потенциале создания императива, по определению равно обязательного к исполнению всеми сторонами, включая автора), притом что последнее лишь подражает первому, одновременно заимствуя из руссовианского царства целей (где даже животные обладаю правами и не должны рассматриваться исключительно как средства). Тем паче странно, что талебовость метит угодить в область супер-асимметрии: может быть, для того и говорит о вводных или предварительной компетенции, что рассматривает сии как средство повышения шансов выхода на «квадрант антихрупкости», включая растущую отдачу к масштабу (IRS)? Но тогда нет нужды сводить успешность в сем (или чем-либо помимо области познания как такового, помимо его прагматичной роли или инструментальных заменителей) к эпистемическому улучению и улучшению.

Следуя себе-империрующему, говорить (опираясь на свой же этический и эпистемико-прагматический фильтр) Талеб волен только о риске и даже не о его расширении в смысле природы неопределенности. Хотя бы потому, что посвятил время «практической» деятельности в области опоры на риск. (Очевидно, именно трейдеры, вообще торговцы и маркетологи любят сводить «практику» к своей области, а офисный планктон так и вовсе мнит себя «трудягами» исключительными, через определенный артикль). Его «цена» или залог собственной шкуры – это обмен фантиков на фантики же (желательно – меньшего их числа на большее), с вложением некоего эмоционального напряжения и времени.

А теперь сравним, представив иной профиль: человека, отдавшего лучшую часть жизни – юность и молодость – на исследование познания, а также его особенностей, следствий и приложений в конкретных областях науки, как и вне ее. Даже притворяясь (в том числе в собственных глазах) «полупрактиком», не был ни подмастерьем, ни реэкспортером, оставаясь производителем [смыслов]; был исследователем вопросов, а не наследователем ответов. Познавая и испытывая область знания как такового, он и говорит об этой широкой области. Тем самым – возвращающаяся ирония! – удовлетворяя невольно и талебовому критерию, и перекрывая таковой многократ. Не так уж удобно требовать мены лучшей.

Но есть некто (одним представлявшийся куда горемычнее, иным – тождественно всеблаженным), удовлетворивший и автоморфности, и простой полноте сполна – и просто. Дав закон, Бог оказался и подзаконным, одним из нас; а восполнив и опростив закон до любви, возлюбил вплоть до предельной цены, принеся в жертву самое дорогое – Себя, – тем исполнив и дополнительную заповедь: «несть большей любви, нежели если положить душу (жизнь) свою за други своя». Разумеется, все это – в презумпции Троичности как реализации Единства (включающего и формулу тождества «Есмь Якоже Есмь», или «Я это Я»), что не гарантированно для инославных мод: божества всенаслаждающегося, или его подменяющего просветленного (чередующегося с пустотой вместо Абсолюта, словно и сам от пустоты), или совершенно неизреченной сингулярности (Единства как тривиальной единичности, даже не уникальности), или хладного и произвольно-безотчетного самсарико-кармического механизма воздаяния (в т.ч. платежа как перехода в следующую игру). Во всех этих случаях не наблюдается ни полноты аксиоматизации (имеются как неотвеченные вопросы из серой зоны, так и «темные аяты»), ни простоты симметрии (любовь к нелюбящему или нелюбовь к любящему трудно исключить).

***

Так размышлял автор коротенькой прогулкой (пристрастие к коим – из того немногого, в чем у нас с носителем талебовости полное единодушие, за вычетом бесед: им отвожу свое время, когда, исчерпав внутренние ресурсы интроверсии, вновь – апостериорно и в зависимости от компании и ее профиля или ее нужд – предстаю экстравертом). Так вот, ход мыслей и планы по запечатлению прервал даже не порыв ЛЭП – это случится несколькими часами позже и продлится сутки, – но компания в лице нашей доброй знакомой, матери друга детства, и ее горе. Вернувшись домой, застал ее самое и собственную маму безутешными: умер ее муж, отец моего друга. Умер третьего дня, причем от коронавируса и, надо думать, одного из наиболее небезопасных его штаммов. О чем та предпочла умолчать или попросту не догадалась упомянуть, будучи убита горем. Книгу и так затеял как нечто спешное и не требующее отлагательств ввиду бушующей пандемии (кажется, даже Ньютону и Смиту проще было переждать чуму в собственных поместьях), а тут еще повод представился ускориться: невесть сколько времени остается и… нам, после объятий и слез в непосредственном соприкосновении. (Надо отметить, данную главу дописываю одной из последних основных, причем несколько позже выводов. Так бывает, хоть и нечасто, и списать придется многое на экстраординарные обстоятельства, а впрочем, – не качество исследования: здесь не прошу скидок и послаблений.)