Я – это Я. «Я-концепция»: мотивационные, теоретические, компенсаторные, факторные, социальные, профессиональные контексты. Книга 1

Доказано, что застенчивость – это не безобидное свойство человека, так как имеет отрицательные последствия не только в социальном плане, но и негативно воздействует на мыслительные процессы самой личности. Я знаю это точно, по себе. Важно отметить, что застенчивость сопровождается временной неспособностью мыслить логично и эффективно, а потому у него нередко ощущение неудачи, поражения. Считают, что она убивает память, искажает восприятие. На мой взгляд, самое негативное – это то, что зачастую логика робкого человека не соответствует здравому смыслу. И это мне знакома не понаслышке. В этом аспекте, крайне застенчивый человек – это когда у человека уживаются два психологических типа – «стражника» и «узника» с соответствующими способами мышления. В этом отношении, насколько я себя помню, если и хотел сделать что-то, и знал, как это можно осуществить, но все равно подолгу не решался на действия. Кроме того, если признаться, у меня еще с детства были все признаки человека с пониженным самоуважением, а такие люди, как известно, ранимы и чувствительны ко всему, что затрагивает их самооценку.

Вот-так в человеке замыкается низкая самооценка и обидчивость на окружающих, которые дают соответствующую свою оценку моей личности. До сих пор, я, достаточно болезненно реагирую на замечания или критику, остро переживаю, если у меня что-то не получается в работе или окружающие обнаруживают во мне какой-то недостаток, какое-то упущение в моих поступках и поведениях. Вот почему, я стараюсь выложится, чтобы их у меня не было. В работе меня не нужно было подстегивать, это было излишне, так как, я сам старался сделать все как подобает, тем самым предвосхищая недовольства, раздражения, наказания. Весь этот процесс замкнулся в моем превращении в трудоголика.

Доказано, что таким, человек определенной категории, оказывается, становится не только из-за того, что у него нет хобби и личных увлечений, кроме работы, но и из-за того, что работа помогает ему уменьшить в себе чувство тревоги, депрессии, неудовлетворенности. Многим закомплексованным людям свойственна склонность к психической изоляции, к уходу от действительности в мир мечты. Чем ниже уровень самоуважения, тем вероятнее, что человек страдает от одиночества – это закономерность. Очевидно и то, что понижение самоуважения и коммуникативные трудности снижают и социальную активность личности. Вот-так замыкается патологический круг. В этом аспекте, считаю, что застенчивость для меня была и трагедией, и болезнью, и клеймом судьбы.

Так или иначе, застенчивость, как образно его описывают психологи, «это болевая точка человека, которая может проявлять себя все больше и больше, если на нее нажимают и нажимают». А как известно, таких обстоятельств в жизни множество. В итоге, застенчивость расправляется и оформляется в комплекс неполноценности, которая затем и постепенно подчиняет себе всю жизнедеятельность человека. Моя рабочая гипотеза заключается в том, что главными причинно-факторными составляющими моего чувства недостаточности выступили именно застенчивость, а далее по цепочке стеснительность, отстраненность и неуверенность перед лицом реальной жизни. Психологи считают, что запускающими факторами риска возникновения комплекса неполноценности являются застенчивость, мнительность, ранимость, впечатлительность с чрезмерной фиксацией на своих переживаниях, психологическая травма в виде дискриминации, унижения в социальной группе, а также негативный жизненный опыт, ошибки и неудачи.

Психологи утверждают, что причинами для возникновения этого комплекса у детей являются слишком строгий стиль воспитания или, наоборот, родительская гиперопека, а также социальное окружение ребенка с неадекватной негативной оценкой его личности. Логика такова, что у некоторых людей ощущение неполноценности под влиянием вышеперечисленных факторов может стать чрезмерным, комплексным, проявляемым в виде преувеличенного чувства собственной слабости и несостоятельности в жизни, дефицитом ощущения собственной значимости в мире. В этом аспекте, если честно признаться, у меня с детства было чувство неприспособленности, отсутствие способностей, связанных с ролью и значимостью в мире, как будто я жил в своем надуманном особом мире, никогда не сливаясь с окружающим миром, который мне всегда казался не моим.

Что касается того, чтобы строить планы на взрослую жизнь, я считал за невозможное, так как был совсем не уверен даже в завтрашнем дне. В этом отношении, моей отличительной чертой характера было постоянное сомнение, а это ничто иное, как самый страшный враг любого человека, так как именно из-за него я терял то, что мог бы получить, достичь, но, как оказывается, даже не попробовал, не приступал. Вот-так, я с детства и во все сроки взрослой жизни лелеял и носил с собой свой комплекс неполноценности, лелеял и возился, как со своей вечной тенью. Естественно, за это время выработал защитный механизм типа: «Да! Есть у меня комплекс неполноценности, но это комплекс неполноценности моего противника»; «Да! Действительно, когда-то, еще в детстве, я, встречаясь с уничижительными мнениями и отношениями окружающих и не найдя ответов признал себя каким-то неполноценным»; «Да! С течением времени, это у меня закрепилось, комплекс неполноценности стал моей вечной тенью»; «Да! Я в молодости понимал, что значит жить не так, как все, что мир гораздо больше того, который существует в моей голове, и мне его еще только предстояло увидеть»; «Да! У меня есть такой комплекс. Я из-за этого действительно страдаю и понимаю, однако, сделать с собой ничего не могу. Это не лечится, понимаете? Итак, я уже давно свыкся со своим комплексом, так, что «мой комплекс неполноценности – моя тень».

По утверждению психологов, в основе комплекса, как правило, лежат какие-либо сильные чувства обиды, стыда, вины в качестве систематического травмирующего фактора еще в детском возрасте. Уже потом, когда учился в мединституте понял, что еще в детском возрасте у меня были ряд предпосылок по формированию того самого чувства неполноценности, затем уже переросшего в комплекс. Наверняка, это было в раннем школьном возрасте. Ну, что я могу сказать о том возрасте? Начальная школа крошечного, в шестидесятых годах прошлого столетия, села Кулунду, что в Ляйлякском районе, кстати, самом отдаленном уголке страны, была малокомплектной – всего восемь учеников в одном помещении и одна учительница на все классы. С первого по четвертые классы учились по два ученика в каждом классе. Если мы – первоклашки зубрили алфавит, второклашки – читали по буквам, то ученики третьего и четвертого классов – уже вполне сносно читали, писали, делали кое-какие арифметические вычисления. Я им очень завидовал, а как же. Иметь навыки выполнять действия в уме, иметь способности целенаправленного восприятия, произвольного запоминания. Эти умения учеников меня удивляли, восхищали.

Помню, родители говорили, что до школы я был обычным мальчуганом, но вот, когда уже учился во втором классе, во мне произошли резкие перемены – стал застенчивым, неуверенным и даже пугливым. Наверняка, тому были веские причины и безусловные факторы. До сих пор помню, как мы – первоклашки, второклашки, панически боялись отвечать перед «общим» классом, ибо, любой наш лепет и ляпсус вызывали, мягко сказать, насмешку со стороны учеников «старших» классов. В такой уничижительной ситуации, разве можно говорить о формировании нормальной самооценки учеников на основе не только учительского оценивания, но и оценивания тех самых «старших» учеников.

Вот-так, как мне кажется, все началось еще с начальной школы с кыргызским языком обучения. Естественно, как утверждают детские психологи, каждый раз примерно одинаково переживаемых ребенком стрессов, приводит к формированию у них устойчивого аффективного комплекса – чувства неполноценности, унижения, оскорбленного самолюбия. Теперь я понимаю, безусловно, это был фактором снижения моей самооценки, который действовал на меня, по крайней мере, во все сроки обучения в начальной школе, способствуя появлению во мне не уверенности в себе, неверие в свои силы, а далее чувство неполноценности, фрустрации, снижения интереса к учению.

Были и другие факторы. Так сложилось, что наша семья, когда я заканчивал второй класс, перебралась в райцентр, где не было кыргызской школы и мне пришлось идти в русскую школу. Похоже, уже там в начальной школе села Кулунду, я уже болел «школьным неврозам» и с таким «багажом» я пошел в следующие классы, но уже с русским языком обучения уже в райцентре Исфана. Как мне кажется, именно тот год для меня стал роковым в отношении закрепления и прогрессирования того самого «школьного невроза». Мне навсегда запомнился один злополучный случай. Это произошло во второй или в третий день моего пребывания в новом классе. Шел урок природоведения, каждый из нас был занят раскраской различных рисунков. Мне понадобилась стиральная резинка и я, обернувшись к однокласснику на задней парте, спросил, как мне по-русски попросить ее у своей соседки по парте. Ничего не подозревая я обратился к ней, сказав то, что мне шепнул он. Видели бы, какая случилось у нее истерика, вопли и рыданиями. У меня в голове сверкнула догадка – наверное, мой одноклассник подсказал мне совсем не то слово. А я…, а я сидел в оцепенении, теряясь в догадках о причине такой реакции моей соседки по парте. Сквозь плач моя одноклассница по парте рассказала все учительнице, а та – молодая, жутко строгая, начала беспощадно ругать и совестить меня перед всем классом, что якобы я попросил у нее вместо стиральной резинки общеизвестное интим-резиное изделие. Меж тем, весь класс хохотал и топал ногами, потешаясь над моей выходкой. Я же сидел, потерянный, ошарашенный, озираясь и теряясь в догадках. В чем дело? Почему такая реакция на обычную просьбу одолжить стиральную резинку? А класс продолжал потешаться надо мной. От такого позора готов был сквозь землю провалиться. Выбежав на улицу, расплакался, шел домой, не разбирая дороги, твердя о том, что больше в этот класс ни ногой.

Разумеется, дома о случившемся в классе рассказал, родителям твердо заявил, что в русской школе больше учиться не буду. Отец, выслушав меня отчеканил: «Ничего с тобой не случиться! Перетерпи, привыкнешь!». Два дня прогуливал школу, а на третий к нам домой пришла завуч школы. Я долго отнекивался, но она настояла на том, что бы я продолжил школу. Естественно, в классе нас рассадили с моей соседкой по парте. Конечно же было обидно, что ни одна девчонка в классе демонстративно не захотела сесть за парту в пару со мной. Скажу, что в классе меня так и не приняли за своего, сторонились, да и у меня появилась боязнь прямого общения с одноклассниками. Вот-так, начиная уже со второго класса в школе оставался робким одиночкой, застенчивым и отстраненным молчуном.

Разумеется, со временем многое забылось, сам я не навязывался в тесную дружбу с одноклассниками, привык и все последующие годы, вплоть до окончания школы, вел себя отстраненно, живя в собственном мире. Этот злополучный год врезался в мою память навсегда. Да и потом, не счесть, сколько было унижений, оскорблений, недоразумений из-за моего незнания элементарных русских слов и выражений. Если до того слыл обычным, в меру открытым мальчуганом, то уже через год превратился в обидчивого, замкнутого, даже озлобленного мальца. Дедушка З. Фрейд (1856—1939) посчитал бы мой пример, как отчетливое проявление того самого чужеродного, разрывающие единство сознание, аффекты бессознательного [Фрейд З. Психология бессознательного, 1990]. Уже потом, обучаясь в медицинском институте, штудируя психологические труды, понимал, что это было, по сути, защитной реакцией моей психики на травмирующее сознание аффекты.

Разумеется, были и другие причины, другие факторы. Жили мы тогда в районном центре, на одной из центральных ее улиц, на которой забор к забору расположились ведомственные усадьбы тогдашнего районного истеблишмента – секретаря райкома компартии, председателя райисполкома, председателя райкома народного контроля, прокурора района, начальника раймилиции, председателя райпотребсоюза, главврача райбольницы. Так-вот, на фоне семей с высоким достатком, наша многодетная семья среднего достатка, выглядела патриархальной и простонародной, мы содержали хозяйство – десяток овец, пара дойных коров, лошадь, два десятка кур. Моему отцу, испытавшему все трудности сиротской жизни, активисту с неукоснительными коммунистическими идеалами, личности со строгими взглядами на проблему ответственности, трудолюбия, заслужившему на этом поприще достаточно высокий и непререкаемый авторитет, казалось, что дети с раннего возраста должны расти в заботах и трудах.

Признаться, я по молодости не всегда разделял его взгляды. Меня обижало то, что ему было невдомек, что я ужасно стыдился своей участи заниматься хозяйством, когда мои сверстники по двору вели вполне, как мне казалось, нормальную светскую жизнь – ничем не озабоченные, целыми днями предоставленные самим себе, своим увлечениям. Однако, перечить или ослушаться отца, пропагандировавшего, как и многие в его поколении, социалистические лозунги типа «Все люди равны в своих возможностях», «Чтобы добиться успеха, главное – желание». Помню, как с глубокой завистью смотрел я на своих обеспеченных сверстников, в глубине души мечтая когда-либо избавиться от своих, как мне казалось в то время, «позорных» трудовых забот и обязанностей, и как они вольно кататься на велосипедах, ходить в кино и на танцы, заниматься фотографированием, гонять футбол, иметь личные интересы и другие увлечения.

Естественно, сравнивая себя с ними, я чувствовал глубокую свою ущербность, а потому, наверное, все больше и больше замыкался в себя. Свободная бесшабашная веселая жизнь, катание на велосипедах, увлечения музыкой, танцами, фотографированием – это и было то самое «вознаграждение» для моих сверстников по улице, когда как для меня «вознаграждением» были лишь чтение книг. В этой ситуации, разумеется, степень удовольствия у меня в силу своего комплекса неполноценности был на порядок ниже, чем у них. Все это способствовало тому, что во мне прижился целый «депрессивный набор» – негативное мышление об окружающих, склонность винить в этом только не себя. Кроме того, я был подвержен навязчивым мыслям, расплывчатым и чрезмерно обобщенным чувствам личной ущербности, социальной несправедливости и пр.

Другим важным фактором моей слабой социальности было то, что в те годы практически, все мои сородичи, проживающие в далекой горной окраине района, работали чабанами, пасли совхозные отары. Их простой быт, трудовые заботы и, вообще, жизнь целиком были посвящены животноводству и ни о чем больше они и не помышляли. В этом отношении, прав М. Монтень (1533—1592), который писал: «Те, кто содержит животных, должны признать, что скорее они служат животным, чем животные им» [Монтень М. Опыты, 1580]. Наблюдая за своими сородичами, да и над самим собой в те моменты, мне думалось, что заботясь об овцах, мои сородичи сами стали таковыми. Представьте себе, что в те годы в нашем роду не было ни одного человека даже со средним образованием, в селе не было школы и детворе приходилось идти в школу в соседнее узбекское село за пятнадцать километров отсюда.

Помнится, в годы юности я осознавал и то, что и одевался намного проще, чем мои сверстники или одноклассники, не было у меня и какого-либо увлечения, вот почему, наверное, всегда чувствовал свою неуверенность, причем, как в кругу одноклассников, так и дворовой компании. Естественно, злился – злился на вес мир, на самого себя. «Не надо завидовать людям, отягощенным властью и богатством. И власть, и богатство – преходящи в этом мире, тогда как ум, честность, порядочность – вечное сокровище», – сказал отец, почувствовав во мне печаль и зависть, – «Каждый проживает свою жизнь и, если хочешь достойно прожить свою жизнь, то постарайся и все у тебя получится». С той поры, я больше завидовал успешным в жизни и работе, искренним и открытым людям, очевидно, не закомплексованным, которые вели себя так, как советовал Марк Твен – «Танцуй так, как будто на тебя никто не смотрит. Пой, как будто тебя никто не слышит. Люби так, как будто тебя никогда не предавал, и живи так как будто земля – этой рай».

Естественно, с тех пор я глубоко не возлюбил чувство элитарности вообще, вплоть до глубокого отталкивания и жажду полного разрыва с ними, то есть с «буржуазией, при малейшем проявлению у них чванства, горделивости своим положением, чувства вседозволенности и презрения к низшим. Именно с той поры я возненавидел всех тех, кто смотрел на меня сверху вниз и разговаривал со мною сквозь зубы или через нижнюю губу. Не скрою, при виде богатых и надменных, как говорится, невольно руки мои тянулись к «булыжнику пролетариата», я не любил ловкачей и проходимцев с «джокером в рукаве», которые в любой момент жизни могли, как говорится, вынуть «карту с бубновым королем». Хотя, я им где-то в глубине души завидовал. Вот-так, у меня внутри закреплялось чувство неуверенности, слагалось нечто такое, постепенно отодвинувшее меня от таких людей на некоторую дистанцию. Так или иначе, ни в школе, ни в компании соседских детей, у меня так и не выработалось серьезные товарищеские чувства, и это имело последствие для всей моей жизни.

Если говорить о некоторых наследственных свойствах характера нашей патриархальной семьи, то нужно сказать, что отец был излишне строгим, а мать, наоборот, мягкой и доброй. В такой ситуации, как доказывают психологи, дети в большинстве случаев, вырастают неуверенными, застенчивыми, закрытыми. Так оно и было, все девять детей в семье страдали этими недостатками. Так, что в жизни мы сполна почувствовали негатив застенчивости, стеснительности, склонности к индивидуализму, выражая слишком большую чувствительность, честность, проявляя неприспособленность к реальной жизни, ощущая какой-то надлом своей личности. При этом оставаясь честными, трудолюбивыми, порядочными. Помнится, мама всегда наставляла – «Будьте честными, как ваш отец! Он рос сиротой и испытал все лишения в жизни. Практическим у него не было детства. Несмотря, на четырехклассное образование, лишь благодаря своей активности, трудоспособности поднимал колхозы, новые совхозы, возглавлял сельские советы».

Когда я учился в третьем-четвертом классе, я ужасно стыдился того, что отец, вернувшись с работы уже вечером уходил на учебу в вечернюю школу. Об этом знали все – соседи, родственники, мои сверстники. А ведь тогда он возглавлял комитет партийного контроля в Ляйлякском райкомпартии. Вот-так, понимая, что образование всему голова он в пятьдесят лет закончил вечернюю среднюю школу и поступил на заочное отделение Джалал-абадского кооперативного техникума, после окончания которого по поручению райкома партии вплоть до выхода на пенсию возглавлял районное сельэлектро. «Все годы Великой отечественной войны ваш отец работал военкомом в районе, занимая майорскую должность, а после окончания войны – на партийных должностях в районе. Вот вам живой пример достойной жизни, честной и добросовестной работы», – рассказывала мама.

Нам выпало совсем другое время – время мира и доступного образования. В пятьдесят лет я уже был дважды доктором наук, профессором. Я мысленно представлял, чего достиг бы мой отец в таких условиях работы и образования. Наша мама всегда была рядом с отцом, кочуя за ним из одного колхоза в другую, живя в трудах и лишениях. Это сейчас мы понимаем, каково было им в те года трудного становления советского государства. Мама была само доброта и народной мудрости. Мы не припомним ни одного злословия, ни одного обидного для нас слова с ее стороны. Роднее и добрее, чем мать в мире нет. Для своих детей она и есть рай. Таким для нас была наша мудрая и добрая мать, которая прожила простую, трудную, но светлую жизнь. Хотелось бы сказать, что мы в вечном долгу перед родителями. Да, была и будет у нас вечно работа, проблемы, были и будут дежурные фразы, пустые слова, обещания. Однако, нам бы сразу и раньше понять, что мама не вечна. Единственное утешение в том, что мои родители продолжают жить на страницах моих книг «Тегерек: Мифы. Тайны. Тени (2021), «Сущность теней» (2022) под одноименными прототипами – Ашим-бава, Айслуу-эне.

Есть такое выражение: «Среди множества мнений обо мне самым верным является мнение того человека, который больше всех меня любит». Речь конечно же идет о чувствах родителей, в первую очередь. Ну, а если тебе в это время покажется, что этого-то любящего, понимающего и принимающего человека в твоей жизни нет и никогда не будет… То есть, больше нет тех, кто ободрит и соберет тебя тогда, когда жизнь вынесет тебя на обочину? – было, было такое в жизни, когда родители уходили в небытие. Нам – их детям было далеко не просто снова выстроить вертикаль внутри себя, найти самого себя, своего «Я». Я бы хотел, чтобы и они восприняли торжество философизма моего отца – «Верь лишь себе!».

Уже обучаясь в мединституте понял, что сильные неосуществленные желания, которые не осознавались, способны порождать именно комплексы. Причем, такой процесс может складываться даже во взрослой жизни. Помню свой трепет и страх перед отцом, перед необходимостью проявить самостоятельность, настоять на своем. Во мне закрепилось молчаливо-соглашательская линия поведения не только в семье, а и вообще. Я боялся конфликтов, мне невдомек было вставать поперек чужой воли, выдерживать чей-то взгляд, враждебный или просто неодобрительный, чей-то напор. Мне невдомек было поступать по-своему, естественно, при этом остерегаясь того, чтобы невзначай кого-то задеть, разочаровывать, обидеть. Как себя помню, мне всегда было неловко, неудобно, акцентировать внимание, возражать чему-то или кому-то, требовать что-либо, у кого-либо, терпя неудобства и лишения, только бы не противостоять. С возрастом я приспособился самым необычным образом, представ уже настоящим конформистом. Хотя, мое «в принципе я согласен» – означало, что я отнюдь не намерен этого сделать или допустить.

Вот-так складывался мой конформизм вынужденного типа. Одно меня утешало, что, если речь идет о непринципиальном, не столь значимом, я проявлял снисходительность и занимал соглашательскую позицию, однако, когда речь заходило о принципиальном, важном, причем, не только для меня лично, то я все-таки преодолевал «тормоз» внутри себя, становясь более смелым, активным, настырным, но совсем-совсем не на долго. Такую линию поведения и поступка преподал мне отец, для которого было важным в жизни быть снисходительным в малом, но сохранить во чтобы-то ни стало свою честь и достоинство в большом.

Ж.-П. Сартр (1905—1980) категоричен в оценке комплекса неполноценности, утверждая, что любое чувство неполноценности, против которого человек борется, является с самого начала его выбором. «Человек признает себя неполноценным, выбрав из массы возможностей именно эту и тем самым он определяет свое будущее, поскольку он как бы ставит себе цель – быть таким. Точнее, не просто быть, а становиться таким», – пишет автор [Сартр Ж.-П. Бытие и Ничто, 1943]. Получается, что комплекс неполноценности человека является ничем иным, как проектируемым планом будущего, изначально предполагающий жизненные неудачи. Между тем, это и есть предвосхищение своего места в мире.

Разумеется, когда осознал эту истину, лично я был глубоко расстроен вот таким вот своим выбором. Разумеется, комплекс неполноценности воспринимается как негативный тренд. Считая себя слабым, нерешительным, обделенным, тем самым я оказывается выбрал не только характер отношения ко мне окружающих, но и свое отношение к самому себе. Отец часто упрекал меня в прямолинейности, что у меня нет логики, как он говорил, «скашивать» углы, чтобы быстрее и короче добираться до своих целей в жизни. «Ты пойми! По прямой летают только вороны! – увещевал мне отец. Психологи утверждают, что человек, обрезающий себе будущее, не видящий перспектив и не ставящий себе целей для дальнейшего развития, замыкается в узком мирке настоящего, ограничивает себя в своих желаниях и стремлениях.

Продолжая свои рассуждения о причинах формирования моего комплекса неполноценности, хотелось бы отметить и следующее. Жизнь в нашей семье была несколько напряженной в виду излишней строгости отца. Почти всегда сдержанный, более того суровый, он, почему-то вселял нам тревожность и беспокойство. Попадая в дома своих сверстников, я больше всего поражался благой атмосфере, покою, спокойствию, доброжелательности. Уехав из дома на учебу в столицу, я увез такое настроение с собой, на много лет, да и сейчас часто возвращаюсь к тому, детскому своему ощущению настороженности, тревожности, боязни. Хотя с детства твердил самому себе, что надо быть более спокойным, самостоятельным, независимым, а потому не раз пытался соблюдать, некогда услышанный мною же девиз: «Никого не бойся, ничему не верь! Ничего не бойся, никому не верь!». Не раз пытался, наперекор обстоятельствам, мнению окружающих, жить, как считал правильным, заниматься тем, что считал нужным. Однако…. Однако, жизнь оказалась куда сложной и непредсказуемой, как мне думалось, ибо, многое, что думалось и мечталось, в жизни не удалось, не случилось.

Мое активное стремление быть самостоятельным, начиная с шестнадцати лет, когда я поступил в мединститут, на мой взгляд, несколько отдалило меня от родителей, родных и близких, а также сородичей. Уже потом пришло ко мне понимание того, что вообще глупо гордится своей самостоятельностью, возведя ее в Абсолют. Мне очень запомнилась трагедия американского паренька, который, сам себя называл «Александром-супербродягой». Так-вот, этот молодой человек, мечтая о самостоятельной жизни, выбросил диплом об университетском образовании, перечислил все свои сбережения в детский дом, и сбежал из дома, общества. Предоставленный самому себе автостопом путешествовал по всей Америке, мечтая дойти до Аляски, где он хотел бы прожить отшельником свою оставшуюся жизнь. Никакие лишения, трудности не остановили его в своих исканиях самостоятельности, разве только трагическая его смерть в одиночестве.

Примерно такую судьбу в детском и юношеском возрасте и я носил в своих мечтаниях и грезах, зачитываясь приключениями Робинзона Крузе, Монте Кристо. Помню, мой подростковый возраст был не из гладких, несмотря на работу над собой, я продолжал оставался рассеянным, отстраненным, а в быту и жизни непрактичным, неумелым. Попади я в необитаемый остров или в ситуацию инкогнито, я, разумеется, не выдержал бы испытания жизни и ее обстоятельств. Меня утешает то, что я в жизни научился господствовать над своими страстями, владеть собой в минуты лишений, обид и дасады, не подавать виду, уходить в себя. Среди заблуждений Н. Мальбранш (1638—1715) различает следующие заблуждения: чувств, воображения, чистого мышления, понимания, наклонностей, старстей. Я всегда ненавидел тех, кто не умеет умерить именно заблуждения наконностей и страстей, демонстрируя свою природную испорченность.

Я печально осознавал, что у меня даже к позднему подростковому возрасту так и не сложилась самостоятельность, продолжая оставаться по-детски наивным и внушаемым тихоней, ведя себя отстраненно и стараясь держать дистанцию даже от своих одноклассников, дворовых ребят-ровесников. Вот-так, застенчивость, неуверенность в себя, нерешительность постепенно способствовали формированию у меня комплекса неполноценности. Возникали сменяющие друг друга увлечения – футбол, фотографирование, велосипед, но все это как-то без интереса, мимолетно, несерьезно.

Как известно, именно в подростковом возрасте резко повышается интерес к своей внешности, формируется новый образ физического «Я». Из-за его гипертрофированной значимости подросток остро переживает все изъяны своей внешности. В школьные годы внешне я был маленького роста, худой, угловатый. Помниться, в классе седьмом-восьмом решил заняться гантелями, нарастил, как мне показалось, себя мускулы, часами висел на турнике, но ростом я по прежнему оставался самым низкорослым в классе. Меня это здорово удручало и комплексовало. Ощущение безнадежности – один из самых серьезных симптомов комплекса неполноценности с исходом в депрессию. Как известно, депрессия сопровождается скрытой стратегией, позволяющей избежать разочарования. В жизни нередко бывает, что мы даже боимся питать надежду. Имея надежду, можно восторгаться будущим, строить какие-то планы на перед, пробовать что-то новое, экспериментировать, рисковать. А если цель не достигнута и время потрачена зря? Но хуже потраченного времени – разочарование и отчаяние.

А что это в эволюционном отношении? В безнадежности, когда человек как бы замирает в жизни, не находя выхода, наступает какое-то облечение, покой и, время от времени – утешение. Я часто говорю об утешении, когда я чувствую, что не только одинок, когда я остаюсь один на один со своими чувствами, потому, что никто, крове самого себя, не поймет, насколько все безнадежно в действительности.

Общеизвестно, что в юношеском возрасте происходит открытие «Я», собственного мира мыслей, чувств и переживаний. Юношеская любовь. Помню, помню, как у закомплексованного школьника екнуло в сердце, когда узнал, что одна девчонка позволила ему любить ее издали. Воспоминание об этом чистом и мимолетном чувстве до сих пор вызывает у него нежность и улыбку. Джессика Кански (2001) пишет: «Считается, что первые романтические отношения закладывают основу наших ожиданий в будущих отношениях. И если наш первый опыт будет качественным, то мы с большей вероятностью будем удовлетворены нашей дальнейшей личной жизнью». Наш кыргызский поэт Шайлообек Дуйшеев на своем творческом вечере признавался, что в школе, несмотря на свою невзрачность, угловатость и застенчивость, был влюбчивым. Он пишет: «Кого я полюбил – в этом моя грусть и печаль, а кто меня не полюбил – это их удача и счастье». Так и у меня.