Измена. Расколотое сердце

– Олег. Я не знаю, как это выветрилось из твоей головы так быстро, но ты мне изменил. И после этого думаешь, что все может быть как прежде? Я сделаю вид, что не заметила и дальше буду варить тебе борщи, гладить рубашки и стараться в постели, забивая на себя?

– Будешь, – пугающе твердо и без сомнений говорит он, – Еще и с улыбкой. И танцульки эти твои к черту. Пора уже своих детей рожать, нечего на чужих время тратить.

Если до этого я думала, что его слова мне делают больно, то очень сильно ошибалась. Вот она. Пронзающая, жгучая, острая. По-настоящему черная.

Однажды я решилась заговорить с ним о детях. Он отшутился, что рано. В следующий раз отмазался тем, что сервис, тогда еще самый первый только-только начал приносить прибыль, нужно раскрутиться и вот тогда… “Тогда” так и не случилось. Прошло еще семь лет и ни-че-го. Я не хотела его лишний раз дергать с этим. И наверное, подсознательно, после окончания училища культуры, стала учителем танцев именно у детей, а не у взрослых. Поработав несколько месяцев со взрослыми, я смертельно устала от сплетен и скандалов.

А пятилетки меня заряжают счастьем. Я часто смотрю на них танцующих, кривляющихся, увлеченных и представляю как же мог бы выглядеть мой малыш среди них.

Ответы Олега на вопросы и молчание о детях понемногу убивали меня каждый раз. Сейчас его слова как контрольный в голову.

В носу начинает щипать, а глаза наполняются слезами. Он переломал меня всю, но вот это, самое ценное всегда было спрятано. Сейчас он будто испачкал мечту. Отобрал у меня единственное, за что я держалась. Теперь точно ничего не будет.

– Чтобы когда вернусь, дома была, – плюет в меня этими словами и пока я задыхаюсь в черной вязкой мути, разворачивается и забивая на лифт, сбегает вниз по лестнице.

Кое-как закрываю дверь, ухожу на кухню. Гора салфеток в луже компота растаяла, никак не справившись и розовая ароматная жидкость капает на пол. Не обращая внимания на слезы, начинаю тщательно вытирать липкое озеро.

Где-то в глубине квартиры звонит телефон. Только этого мне сейчас не хватало. Наливаю стакан воды из-под крана, чтобы не пугать людей на том конце провода и выпиваю его залпом.

– Да? – гнусаво отвечаю.

– Ая, здравствуй. Сможешь завтра утром зайти ко мне? – голос руководителя студии, в которой я работаю, звучит очень отстраненно и холодно.

– Татьяна Васильевна, у меня занятия вечером, вы до пяти будете? Может, успею? Не хочется два раза ездить. Не близко же.

– Твои занятия на вечер отменены. К десяти жду.

Она бросает трубку, оставляя меня в растерянности. Это вот что такое было?

В открытое окно врывается горячий ветер с густым терпким ароматом трав, скошенных сегодня утром, сладким – цветущих лип и горьким дымом сигарет, что тянется с балкона этажом ниже. Следом за ароматами в комнату заглядывают звуки разгона троллейбуса, автомобильные гудки, песни под гитару, детский звонкий визг, шум листвы… Обыкновенная суета. Обыкновенного вечера. Обыкновенной жизни.

Нечеловеческая усталость накрыла меня чугунной плитой. Я так и сижу на кровати ссутулившись, смотрю в черное зеркало экрана. Он давно погас, но почему-то не нахожу сил пошевелиться. Внимательно рассматриваю свое отражение. Может, с возрастом во внешности что-то слишком сильно изменилось и меня совершенно невозможно любить?

Мама суетливо и запыхавшись забегает в комнату. Внимательно осматривает, будто сканирует меня на предмет повреждений. Из видимых – только заплаканные, грустные глаза. Она заметно расслабляется. Так сильно спешит, что не дождавшись пока успокоится дыхание после пробежки по ступенькам, между глубокими тяжелыми вдохами и выдохами, спрашивает:

– Я за творогом на завтрак бегала… А обратно шла, Олежку видела. Тут… Тут нормально все? Вы поговорили?

Откровенные разговоры у нас с мамой никогда не складывались. Особенно, после того как умер папа, который помогал нам понять друг друга. Он будто радио с двух сторон настраивал, и мы могли спокойно общаться. Без переводчика в его лице оказалось совсем туго. Мы как-то приспособились, но куча неловкостей и недопониманий нам мешают.

– Поговорили, – киваю я в подтверждение словам и берусь стаскивать одеяло с кровати. Обойдусь простынкой.

– Если разговором можно назвать диалог из оскорблений, упреков и приказов.

Мама кивает каким-то своим выводам и тихонечко прикрыв за собой дверь, выходит из комнаты.

Вместо душа и смены постельного белья, переворачиваю подушку на другую, сухую сторону, и исчезаю из этого мира. Сон забирает меня моментально, не дав как следует подумать… Вернее, помучить себя разбором произошедшего за эти сумасшедшие сутки.

Снится мне что-то приторно-сладкое. Слишком нереальное, для моего нынешнего положения почти разведенки. Что-то такое желанное, что я просыпаюсь только с третьей попытки будильника достучаться до меня и вся в слезах.

Нервные сборы заканчиваются пролитым чаем, порезанным пальцем и, кажется, нервным срывом. Посреди всего этого дурдома я плюю на все и усаживаюсь рисовать себе новое лицо. Темные очки на половину лица меня спасут на улице, но не в кабинете с Татьяной Васильевной.

В этот день, как ни крути, все против меня.

Решаю вызвать такси, потому что безбожно опаздываю. Но первый таксист, приехавший на вызов, не открывая двери, сообщает, что по всем пробкам на другой конец города не поедет и срываясь с места попросту уезжает. Следующая машина находится быстро, но мне попадается удивительно общительный водитель. И вместо отстраненного разглядывания вида за окном мне приходится выслушивать историю развития его бизнеса и рассказ о том, почему же пришлось переехать в наш южный город.

Но с другой стороны, большое ему спасибо. Не дал мне сожрать саму себя.

Тихонечко шагая по коридорам нашего дома культуры, я все гадала зачем же Татьяна Васильевна дернула меня так рано. Вцепившись лапками в ручку двери, я и представить не могла, что именно она мне скажет.

Тяжелая деревянная дверь кабинета открывается с тихим скрипом. Я попадаю в место, где всегда по-домашнему уютно, пахнет ранним утром и крепким сладким чаем.

Самое притягательное место – уголочек с горчичным креслом, обрамленным яркой зеленью каких-то необыкновенных цветов в горшках. Рядышком, создавая теплый круг света, стоит светильник на длинной ножке. Его ярко-желтый абажур украшен длинной бахромой . На конце каждой ниточки висит крошечная бусинка-капелька.

Так и хочется, сдаться в объятиям кресла, устроиться поудобнее. Всего на минуточку. Провести пальцем по бахроме, чтобы послушать, как звонко друг о друга ударяются стеклянные бусинки. Несмотря на тридцатиградусную жару, погреться пот теплыми лучами светильника. И, возможно, даже уснуть под тихое урчание увлажнителя воздуха, который мягкими облачками обнимает листья удивительных цветов.

Жаль, что я здесь не за этим.

Сегодня даже стены царства уюта не в силах меня успокоить. Пытаюсь пристроить нервные пальцы, поправляю непослушные кудри, перебираю звенья цепочки на длинной ручке сумки, считаю бусинки на браслете.

– Марина, ну вас же трое в отделе, как никто не заметил? – Татьяна Васильевна ругаясь с кем-то по телефону, устало снимает очки и, удерживая их на одном только мизинце за дужку, трет переносицу.

Я подхожу поближе и хочу сесть на стул у ее стола, но она резко вскидывает голову и машет своими очками в мою сторону как назойливой мухе. Чтоб не располагалась тут.

Становится еще интереснее. И страшнее.

– Ты у меня спрашиваешь, что вам делать?! – Она вздыхает тяжело и обреченно, будто произнося фразу "ну что вы за идиоты, это же элементарно". Только в очень нецензурных выражениях. Но вслух она произносит совсем другое.

– Идите в типографию, упрашивайте, чтобы напечатали новую партию. Откажут – ищите новую. Да хоть сами сидите рисуйте! Но чтоб к вечеру афиши с правильной датой были на местах! – со злостью нажимает кнопку отбоя, но откладывает телефон уже спокойно.

Возвращает очки на нос и сквозь стекла осматривает меня как ту самую муху, которую только что пыталась отогнать от стула.

– Ну что, Аверина, на долго я тебя не задержу, – ее голос непривычно холоден и строг. – Я приняла решение тебя уволить. Подпиши заявление, – достает распечатанный бланк из принтера и отправляет по полированной поверхности ко мне.

В центре груди скручивается тугой комок из страха, отчаянья, растерянности и немного стыда.

– Как уволить? За что? – шепчу онемевшими губами и цепляюсь за цепочку от сумки еще сильнее.

– А то ты не знаешь? – говорит, будто это самая очевидная вещь на свете. Все же знали. Ну чего ты, Ая, опять все проспала?

– Подписывай, пока по-хорошему прошу. Откажешься – мне проще твой детский сад вообще расформировать, он денег почти не приносит, а тебя сократить. Или ты по статье хочешь?

– Я никак не хочу!

– А я разговаривать с такой грязью как ты не хочу. Не то что работать.

Вот тут уже никаких сомнений не остается откуда такое отношение. Неужели любимый крестник успел гадостей наговорить? И, судя по всему, так вывернул реальность, что обычно спокойная и рассудительная Татьяна Васильевна, разговаривая со мной, переходит все границы.

– Что ты моргаешь стоишь? Подписывай и на выход. Трудовая и расчет тебя ждут в бухгалтерии. Барахло своё в зале и раздевалке не забудь. Свободна.