Горлинка Хольмгарда. Книга 2

– Ну так да. А после того, что случилось сегодня ночью с Вольной, Нег должен будет сурово наказать Диву. Так ведь? – рассудила Умила.

– Да, но…Это же не значит, что он тут же приманится к Аснё, – негромко возразил Арви.

– Ну а почему нет? Все получится. Главное, хорошо подготовиться. А вообще знаешь, Арви, я удручена тем зрелищем, что разверзлось пред моим взором…– Умила вдруг указала Арви на лавку напротив своего стола. Это был жест доверия. – Мои дети…Они не повинуются мне. И они не любят меня так, как бы мне этого хотелось.

– Княгиня заблуждается. Они любят и почитают свою мать…– утешил тиун.

– Это все пышнословные лясы…Единственный, кто еще почитает меня, так это моя Ума, – вздохнула Умила.

– Ума – дочь. А все дочери привязаны к матерям. Так что неудивительно, что она ближе…

– А неудивительно ли тебе, Арви, что после всех своих стараний я почти потеряла моих сыновей? В большей степени меня огорчает Нег…– Умила никогда не могла подчинить старшего сына своей воле всецело. Он прислушивался к ее советам только тогда, когда сам того желал. – Синеус хороший мальчик, хоть и озорник…– для Умилы младший сын оставался ребенком до сих пор, хотя на самом деле уже был далек от детского возраста, как Дорестадт от Новгорода. – Но он все же иногда считается со мной. Но тот…– Умила на миг замолкла, словно припоминая что-то. – А ведь для Нега я сделала больше, чем для остальных своих детей, Арви! – обиженно заметила Умила. – Если бы не я, то мать Харальда до самой старости оставалась бы женой Годслава, и мы никогда бы не смогли претендовать на его имя и наследство. Если бы не я – мой Нег навсегда остался бы в тени этого прохиндея Харальда.

– Княгиня всегда была радетельной матушкой, и дети ценят это, – уверял тиун, хотя на самом деле уже и сам сомневался. По сути, они делают что хотят, эти дети.

– Да что Ингрид! Что Харальд…– Умила задумчиво покрутила кружку с остывающим иван-чаем в руке. – Я бы сто Харальдов смела с его пути, лишь бы только он всегда был дома, рядом со мной…Но ведь самая дорогая жертва, которую мне пришлось принести – это мои материнские чувства. Каково мне приходилось, когда я сама отправляла его в эти опасные походы, из которых он мог не вернуться? Сначала с Дражко, потом с самим Харальдом…Мое сердце умирало каждый день много раз в ожидании его возвращения…– Умила любила Рёрика больше других детей, потому что в нем было то, чего не имелось в остальных и в ней самой – он всегда действовал из необходимости. Иногда нехорошо, но как требуют обстоятельства. И порой он бывал справедлив.

– У княгини не имелось выбора: после потери мужа дому требовались защитники. И княгиня воспитала их…– вторил Арви.

– Я отправила его с Дражко не потому, что мне нужен был защитник. Я бы любое чудовище в мире растерзала б голыми руками, чтобы защитить своих сыновей…Я не о себе беспокоилась, Арви. Я старалась ради них. Я хотела, чтобы Нег с Синеусом выросли сильными. И чтобы, когда меня не станет, на свете не осталось такой беды, которая могла бы их устрашить…

– И у княгини это получилось. Только моя госпожа со своей удивительной силой духа смогла воспитать столь деятельных сынов. Разве то, что сейчас мы стоим у истоков нового государства, не является подтверждением моих слов?

– Является. Но как нелегко мне пришлось! – глаза Умилы заблестели. Не так часто к ней подступали слезы. Но сегодня ей было трудно. Она не видела Рёрика давно, а вчера заметила, как он изменился. – Все, что я делала, было ради них…До тех пор, пока они не возмужали, я всегда была строга с ними. А ведь в действительности мне хотелось баловать и радовать своих малышей, по крайней мере, когда была такая возможность…Как любая мать, я хотела дать им все. Но вместо этого я не дала ничего. Кроме наставлений. Никогда не ограждала их от трудностей. Хотя мне так хотелось помочь им, – грустила Умила. – Но они должны были научиться преодолевать свои сложности самостоятельно. Я боялась, что кто-то сможет их обмануть, обхитрить, обидеть, когда меня уже не будет рядом и я не смогу вступиться за них…

– Сердце княгини должно быть спокойно: они усвоили все материнские назидания, – успокаивал Арви. – Сами боги не в силах обидеть их.

– И вот сейчас, несмотря на все мои жертвы, я оказываюсь для них лицом второстепенным…– открыла Умила истинную причину своих расстройств.

– Как можно так говорить? Они никогда не обидят свою мать…И всегда исполнят все ее желания. И даже наш князь. Он уже давно не послушное дитя. Но он берет в соображение все слова своей родительницы. Кто подтолкнул его в поход на Новгород, вселив в него всесокрушающую ярость? – напомнил Арви. – Да он сам, может, и не пошел бы сюда за тридевять земель, если б его мать не нашла способ задеть его отказом дочки Гостомысла от женитьбы! Я же помню, как мы вопиюще все приукрасили! Да наш князь готов был разорвать все это княжество на две части вместе с самим Гостомыслом!

– Ну, Нег бы все равно сюда пошел…Даже если бы они отказали нам вежливо…– усомнилась Умила. – Ты же видишь, что случилось с Дорестадтом. Нег и сам понимал, что этим рано или поздно кончится. Ему и без меня было ясно, что пора убираться оттуда…А Гардарики – это счастливая возможность!

– Но именно родительница указала князю на этот верный путь, – подчеркнул Арви.

– Ты прав, Арви. Это все я, – покачала головой Умила. – Если б не мои уговоры, он бы так и остался разбойником, живущим грабежом фризских берегов! И в благодарность за мои радения я теперь на последнем месте после всех его баб! – не сдержалась Умила. – А ты помнишь, что я пережила за тот год, когда мы считали его погибшим вместе с Харальдом? Ведь, кажется, тогда я и поседела…

– Да, княгиня, именно тогда, – согласился Арви. Умила состарилась буквально в один день – в тот день, когда ей сообщили, что Рёрик погиб.

– Разве можно доставить матери большую боль, чем потеря взлелеянного дитя? И я пережила эту муку, Арви! Сколько сил я вложила в него! Сколько страдала и терзалась! Ни одна из этих вертихвосток не содеяла и сотой доли от моих усилий! – сетовала Умила обиженно. Она не могла отпустить своих детей: она по-прежнему жаждала оставаться главным человеком в их жизни. Не понимая, что они выросли. А когда человек вырастает – самым главным для него становится он сам.

– Все эти ничтожные женщины недостойны дум княгини…– напомнил Арви. – Сегодня одна, завтра другая. Не следует волноваться из-за преходящих явлений.

– Как мне не волноваться, Арви? Я воспитывала сына для себя. А пришли какие-то чужие девки и забрали его у меня, отдалив нас друг от друга! – негодовала Умила. – Ты помнишь то время, когда Нег привел Вольну? Я была против! Понеже я предвидела наперед, что он привяжется к этой нахалке и будет внимать ей! А он должен слушать только самого себя! Или меня. А не этих алчущих волчиц! Потому я и хотела поженить их с Любавой: с ней он бы никогда так не…– Умила недоговорила. Но мысль ее была ясна – Любава была бы удобной супругой и снохой. – Я запретила оставлять Вольну в нашем доме, но он не послушал! И мое слово перестало что-то значить! – распалялась Умила воспоминаниями. – Я сразу предварила, что и тройки лет не пройдет, как он сам захочет убить ее за поганый нрав! И теперь она уже тут, в этом городе, в котором ей не место!

– Зато сейчас князь увидел, что его разумная мать была права, – подчеркнул Арви.

– Ничего он не увидел, – покачала головой Умила. – Он уже забыл, о чем я предупреждала его тогда.

– В юности наш князь был куда более влюбчив…– заметил Арви. – Но теперь им руководит здравый смысл!

– Откель ты знаешь, что у него на уме?! – сердилась княгиня-мать. – Теперь даже я не знаю, о чем думает мой собственный сын. А Вольна…Да, она уже не так опасна, но именно с нее все началось. Именно с нее повелось пустотное отношение ко мне! Когда мать можно ни во что не ставить! – вспыхнула Умила. – Я недаром хотела уберечь его от сильных чувств. Не нужно ему такой привязанности! Он должен легко относиться к любви, не становясь ее рабом.

– Легко – то есть никого не любя? – Арви подумал сейчас о самом себе. Слепым рабом любви стал он сам, пленившись Росой, которая разочаровала его так сильно, как ни одна другая женщина до нее.

– Ну, по крайней мере, не любя сильнее матери! – Умила не понимала разницу между любовью к женщине и к матери. Она пыталась сравнить несравнимое. – А Дива? Что за волшебство! Избалованная дочка Гостомысла вдруг сделалась владычицей помыслов моего сына! Разве для нее я растила его? Я старалась не для этой гадюки! – сплюнула Умила в ярости.

– Княгиня, сегодня новгородская княжна отправится вслед за Вольной, то есть в забвение, – пообещал Арви, глядя на поднимающееся на горизонте солнце.

****

Полдень оказался теплым и солнечным. Если бы не пожелтевшая листва, покрывшая ярким ковром остывшую землю, то можно было бы решить, что теперь весна, а не осень. Васса прогуливалась по княжескому дворищу – она никогда не упускала случая приехать сюда вместе с мужем, поскольку дома сидеть ей было скучно, и даже материнство не поменяло этого, а скорее даже наоборот усилило ее желание вырваться на просторы.

Зевнув, Васса поплелась к колодцу. Хотелось пить. Набрав ведерко воды, боярыня зачерпнула ладошкой ледяную жидкость и отпила, чуть облив себя. Пока она отряхивалась, к колодцу кто-то пожаловал. Васса подняла взор. Перед ней стоял красивый статный богатырь. Правда, помятый и утомленный будто, хотя было лишь утро. Потирая заспанный глаз, он подошел к ведерку, которое Васса приготовила для себя, и стал бесцеремонно умываться, обрызгав попутно боярыню. После уселся на лавку возле колодца, щурясь на обманчиво ласковом солнце. Казалось, богатырю даже говорить трудно. Васса заметила, что кисть левой руки у него перевязана.

– Набери еще ведерко, – приказал богатырь. – Жажда у меня сегодня…

Будь на его месте кто-нибудь другой, Васса, вероятно, обратила бы его внимание на то, что она здесь не прислужница. Видно, сей муж вчера изрядно перебрал, раз сегодня он не только себя скверно чувствует, но к тому же и не может отличить, что перед ним уважаемая персона. А это легко определяется по убору: на Вассе много различных одежд из дорогих тканей, в несколько слоев, с накидками и украшениями, в то время как простые челядинки ходят в простом рубище, порой лишь пояском подпоясанном.

Украдкой разглядывая красавца, Васса молча набрала из колодца воды и поставила уже полное ведерко на лавочку рядом с незнакомцем. Она постаралась быть осторожной и не облить последнего бултыхающейся в емкости водицей. Он склонился и принялся жадно пить из ведерка. Казалось, он сейчас осушит сей гигантский сосуд. А Васса все никак не могла отвезти от него взор – такой ладный и статный был этот мужчина. До замужества она не имела привычки разглядывать молодцев. То ли дело теперь.

После всего богатырь принялся разматывать тряпицу, которая овивала его ладонь. Оказалось, что под перевязью – глубокий свежий порез, еще не начавший заживать. Васса не сумела сразу определить, откуда такая рана могла взяться.

– Полей-ка мне на руку, – кивнул богатырь застывшей Вассе, которая и сама не знала, почему еще не ушла. Она не стала отказываться и даже не возразила, а молча принялась поливать из ведерка, дыбы промыть рану.

После этого необходимого действа богатырь поднялся и потянулся, поглядывая на ладонь, которая все-таки постепенно окрашивалась в алый цвет. Видно, рано снял повязку.

– Пойдем-ка со мной. Перевяжешь мне, – кивнул богатырь Вассе, повелевая следовать за ним.

От такой бесцеремонности Васса несколько растерялась. Ее муж, Мирен, никогда не говорил в столь властном тоне. Он всегда был вежлив и учтив. А этот – сущий нахал. С другой стороны, что-то в нем есть…Возможно, именно потому, что Мирен так обходителен, он для нее также и пресен, как трава-мурава. То ли дело этот! От него прямо-таки исходит какая-то невидимая сила, которая манит. Разве можно его не послушаться? Даже самая властная и сильная женщина иногда хочет быть покорной строгому мужчине.

Устыженная Васса отшатнулась от своих мыслей, невольно разглядывая широкую спину незнакомца и его красивые руки. Она даже застеснялась собственных раздумий и хотела тронуться в объяснения, что здесь, мол, куча прислуги, и пусть он к ним обращается за помощью. Но в последний миг слова замерли на ее губах. И уже ручная Васса отправилась за ним следом, даже не зная куда.

В избе богатырь дал ей сосновую смолу и подходящую для перевязки тряпицу. Васса принялась осторожно накладывать лекарство на его израненную кожу. В ее голову, как назло, лезли непристойные мысли, в последнее время все чаще посещавшие ее, впрочем, обычно не нацеленные на кого-то определенного.

– Покрепче затяни. А то я и до конюшни дойти не успею, как слетит, – ухмыльнулся богатырь, когда Васса едва подвязала, опасаясь причинить боль врачуемому.

– Врачую, как могу, – заметила Васса негромко, но строптиво.

– Лучше врачуй. Это ваше бабское занятие, – заметил верзила, разглядывая Вассу, которая, вопреки своему обыкновению, была серьезна. – И как тебя зовут, избавительница?

– Васса, – кивнула женщина. Следовало бы еще добавить «жена Мирена, дочь Добромира».

– Понятно. А я Синеус. Ты очень искусная. Будешь теперь все время меня лечить…– Синеус сразу оценил симпатичную и яркую Вассу. Зачем ему какой-нибудь надоедливый старик-знахарь? Пусть лучше она перевязывает!

– Прошу не серчать, но я не гожусь для подобного…– растерялась Васса. Она сто раз слышала о Синеусе от Вольны и теперь удивилась, как это сразу не догадалась по его властным замашкам, кто он такой.

– Можешь не извиняться. Твое мнение в данном вопросе не учитывается, – усмехнулся Синеус.