Сияние

Миэра бросает в дрожь от этой интонации, но он ведь не может ошибаться!

– Но.. я вижу сияние.. наверху.

– Ты смеешь говорить вопреки?

Последний звук ее слов ломается, заедает и превращается в тупой, протяжный, оглушающий крик. Его крик. Лишь ничье "все хорошо" обволакивает черный вопль и прерывает на корню. Миэр снова видит свет где-то наверху, жемчужины снова катятся вниз, заставляя дышать глубже, но резкая боль заставляет зажмурить глаза.

Боль. Его всегда окружала боль. Заевшая пластинка – боль. Боль для своего искупления. Боль для чужого удовольствия. Боль как обязанность.

Он снова чувствует, как она ковыряется во рту, проникая глубже, разрывая ткани, испещряя и уничтожая. Миэр в ужасе открывает глаза, и в вездесущей черноте прямо перед его лицом возникает багровое лицо хозяйки, обезображенное и искаженное. Этого страшного образа он пугается больше.

– Твоя жизнь – это боль, – ее черный голос звучит нечеловечески ужасно, низкой вибрацией расходясь по телу. – Зачем тебе жить? – вопрос коричневеет в разуме, и, не найдя ничего, за что можно было бы зацепиться, он исступленно повторяет эти две фразы. Голос уже рассыпается, измельчается, уничтожается, а ответов так и нет.

– Ты говорил, что чувствовал благодарность. Твоя жизнь – это не только боль.

Вспышка. И снова голос из ниоткуда – белое сияние недосягаемой высоты.

– Я чувствовал в прошлом.

– Ты почувствуешь и в будущем. Только тебе нужно выбраться оттуда.

– Откуда? – Миэр завороженно смотрит на мягкий свет, переставая ощущать боль.

Тишина. Белая тишина. Даже в ней ему лучше, чем в багровых всплесках звуков, которые возвращаются, приближаются и кружатся с беспорядочными визгами.

– Ты когда-нибудь думал, достоин ли ты жизни? – громкий кровавый всплеск рвет структуру разума, отдаваясь эхом в каждом уголке. – Может, давно пора было уйти?

Уйти?

УЙтИ?

– Ты не достоин жизни, прими же хотя бы смерть достойно!

– Не достоин?.. – кровавые океаны хлещут из глаз, топя пространство, океаны отчаяния и страдания.

– Нет, ты достоин! Все достойны жизни, слышишь?! Ты должен отстоять свою жизнь сейчас!

Громадный вдох, вбирающий оставшийся воздух. Миэр закрывает глаза и, ведомый неведомой силой, падает, падает, падает, летит на самое дно слезотворно созданного им океана. Странно, что он может дышать. Он касается дна и чувствует, как его засыпает чем-то, словно песком. Низший открывает глаза и вновь видит лицо хозяйки, теперь уже искореженное смертью. Трупы. Он засыпан миллионами черных трупов. Низший ставит на повтор услышанные слова, пока не понимает их значения.

– Мне нужно выбраться? – робко спрашивает он, пугаясь объема своего голоса.

– Да, тебе нужно выбраться! Ты видишь выход? – чужой голос – одномерное пространство.

– Нет.. Я вижу только сияние, – Миэр не знает, как стиснуть свое четырехголосие до тонкости полотна.

– Где оно? – но голос, несмотря на опасения, не заглушается и не теряется.

– Наверху.

– Иди наверх.

– Я не могу. Я завален.

– Чем?

– Трупами.

– Чьими?

– Прошлой жизни. Наверное, мое место – здесь, – смирение приносит на руках отстраненность, и глаза покорно закрываются, чтобы распахнуться в ту же секунду.

– Нет, твое место – в будущем. Твое место – в жизни! Ползи по ним, пробирайся сквозь них. Иди к сиянию!

И Миэр следует голосу, поверив в чужие истины. Он медленно карабкается вверх, цепляясь за разлагающиеся конечности и головы, которые он узнает. Ему страшно видеть, как тела рассыпаются, стоит ему встать на них, чтобы лезть дальше.

– Тела рассыпаются.. – ему очень страшно, и он закрывает глаза, пытаясь идти на ощупь.

– Это ничего! Продолжай идти.

– Но.. Часть моей жизни – рассыпается. Они ведь – все мое прошлое, – уровень океана беззвучных слез снова повышается.

– Это все равно! Сейчас ты должен выбраться к своему будущему. Иди.

И Миэр идет, плача теперь уже навзрыд, открывая глаза лишь на пару секунд, чтобы уцепиться за что-то, он послушно пробирается сквозь рассыпающиеся тела, пока не видит

свое собственное.

Легкие обтекают кровью, низший не может дышать. Широко распахнутые глаза исступленно смотрят на самого себя – в сохранности, почти живого себя. Он понимает – если пойдет дальше, то его тело тоже.. рассыпется.

– Я не могу идти дальше, – захлебываясь багровыми рыданиями, Миэр садится напротив, не отрывая взгляда от самого себя.

– Почему? – голос, набирающий обороты, звучит непривычно взволнованно, заставляя поднять глаза к белому сиянию, что просачивается сквозь горы тел.

– Здесь мое тело.. Если я пойду дальше, оно рассыпется, – вместо тела рассыпается последнее слово, шепот которого сквозит отчаянием. – Я не могу-

– Но если ты остановишься, ты навсегда останешься там! Тебе нужно выбраться!

Кто этот голос? Почему он так эмоционален?

– Если я разрушу все до основания, что от меня останется? – Миэр опустошенно смотрит вверх, заставляя слезы прыснуть из чужих глаз.

Ироторид не понимает, как себя чувствует. Это уже слишком. Все, что происходит внутри этого низшего – нашло отражение в его прошлой жизни. С каждым словом в погибающем Западном он видит погибающего себя. Последний безнадежный вопрос разбил высшему душу, потому что

это вечный вопрос Ироторида

к самому себе.

За эти четыре часа двадцать семь минут Ироторид переосмыслил столько, что новых истин хватит на всю оставшуюся жизнь. И он не может спокойно смотреть на то, как низший умирает, цепляясь за прошлого себя, умирает, боясь разрушить все до основания ради своего будущего. Спасая низшего сейчас, Ироторид спасает себя. И он не может, абсолютно не может допустить его смерти, как не может допустить и своей собственной.