Бифуркатор

– Что-то сегодня Андрюшка такой тихий! – раздаётся голос папы. – Он вообще в доме?

– Ох, – долетает голос мамы из гостиной. – Сегодня Андрей встал не с той ноги. И, кажется, они конфликтовали с Артёмкой.

Газета шуршит и отодвигается. На сей раз из-за неё выглядывают хмурые глаза.

– Вы конфликтовали? – спрашивает отец.

Я растерянно жму плечами. Неприятный разговор угрожает состояться не завтра, а сегодня.

– Я не знаю, что он сказал маме, но он очень странно ведёт себя с утра.

– Как? – ещё больше хмурится папа.

Я поглядываю на мрачный проём гостиной, приближаю лицо к папе и в два раза снижаю громкость, почти шепчу:

– Он голый плясал на воротах.

Глаза отца округляются.

– Маме я этого не говорил, – продолжаю я. – Но когда я стянул его и одел, он увёл меня в сарай, дал молоток и просил разбить ему голову.

– Это… у вас игры что ли такие? – вновь хмурится папа.

– Если бы, – вздыхаю, и наблюдаю, как отец откладывает газету. Кажется, я его не на шутку взволновал. – Он сам меня пугает. Когда он просил ударить по нему молотком, взгляд у него был такой… серьёзный и сумасшедший. Даже я испугался. Мне кажется, он почти плакал. Андрюшка! Который никогда ни разу не плакал.

Отец теперь смотрит в никуда, хмурясь и перебирая в голове известные только ему мысли.

– А что мама? – спрашивает он.

– Я её позвал, а когда она вбежала в сарай, опарыш… Андрей, сказал ей, что я хочу его убить молотком. то есть, понимаешь, он на меня все стрелки перевёл.

Если мама могла растеряться, не понимая, кому верить, то отец, я точно знал, поверит мне. Не то чтобы он не любил мелкого, скорее причина крылась в самостоятельности. Папа считал меня уже почти взрослым человеком, и даже мне было позволено знать некоторую правду, которую он не рассказывал матери. Например, как несколько месяцев назад, когда он сообщил будто премии не будет, хотя он снял премию наличкой, а потом прохлопал глазами и на стоянке у него вытащили деньги прямо из кармана. О подобных мелких историях было суждено знать только мне одному. Я думаю, отцу иногда хотелось кому-то выговориться, но если с мамой его связывала общая жизнь, некоторые обязанности и даже любовь, то меня можно назвать чужим человеком. Нет, конечно, я сын, но по сути перед жёнами у мужей больше обязанностей, как и у жён перед мужьями. А дети, их скорее можно сравнить с близкими друзьями. На отце и матери лежат лишь ответственность за нас, помощь советами, но мы сами строим личную жизнь, и она меньше пересекается с личной жизнью любого из родителей, нежели их пути друг с другом. Поэтому мы с отцом в беседах открывали секреты, которыми не могли поделиться с мамой.

– Ладно, – отец вздыхает и встаёт. – Пойду-ка я с ним поговорю.

Я не сопротивляюсь, но почему-то становится страшно. Отец исчезает за холодильником, а я отламываю кусочек хлеба и отправляю в рот. Перед мысленным взором рисуются самые страшные картины самоубийства опарыша. Я уже жду, как сверху донесутся истошные крики папы, который открывает дверь в детскую, и видит висящего Андрюшку, или порезанного в ванной, или разбившего себе голову, или… фу-фу-фу.

Сфокусировав взгляд на реальном мире, я откусываю кусок баранины. А крика сверху так и не доносится.

По вечерам вторников и четвергов мы с отцом смотрим сериал Блудливая Калифорния, и плевать, что на сериале стоит рейтинг 18+. Когда мама однажды заметила сей рейтинг и даже указала на некоторое количество эротических сцен, отец лишь пожал плечами и ответил: А Артёмка у нас мужик растёт или не мужик???

Поэтому, когда мы уединялись перед телевизором, мама оставляла нас и скрывалась в комнате родителей, где с опарышем смотрел что-то семейное. Вечера вторников и четвергов оставляли в сердце тёплые воспоминания, когда столик перед диваном полон еды, в кружках дымится чай или шипит кола, мы с отцом сидим бок о бок и гадаем, чем же кончатся похождения красавчика Дэвида Духовны. А когда в фильме появлялись полуобнажённые девушки, да ещё мелькали сцены с поцелуйчиками, мы с папой поглядывали друг на друга, лукаво дёргали бровями и хором напевали: Ооооооо! Это как будто своеобразный обряд такой был. Отец иногда ещё присвистывал.

Этот вторник не был исключением. Проведя в детской с полчаса, отец спустился к сериалу. Мама немедля убежала за Андрюшкой смотреть в своей комнате по другому каналу каких-нибудь Букиных. Пока мы разогревали оладьи с клубничным джемом и разливали чай, я открыл было рот, чтобы спросить про опарыша, как он нарисовался в проёме сам. На сей раз хотя бы натянув шорты, но всё ещё в майке. Видок у Андрюшки был не лучший: на лице поселилась смертельная бледность. И искра страха вновь затеплилась во мне.

– Всё те же оладьи. И клубничный джем.

Улыбка появляется на лице опарыша, но она не касается глаз. Механическая, как у робота.

– Да, – вздыхает отец, и я вижу, что тот не смотрит на Аднрюшку, будто не замечает изменений в младшем сыне. Отчаянье бабочкой бьётся в сердце. Неужели? Неужели папа поступил как и я? Он пытается избежать проблемы. Андрюшка здоров, температуры нет, ведёт себя немного иначе. И эта странность оттолкнула отца. Заставила взрослого мужчину махнуть рукой и сказать: само всё решится.

– Ты с мамой сейчас будешь сериал смотреть? – спрашивает он с наигранной озабоченностью изучая панель микроволновки.

– Не-а, – жмёт плечами опарыш. – Надоело смотреть одно и то же. Ладно, вы развлекайтесь, а я пойду позалипаю в компьютер, выясню, насколько ничтожна наша жизнь в просторах времени и пространства.

С этими словами опарыш разворачивается и оставляет нас с отцом наедине. Подобрав-таки челюсть, я гляжу на спину папы и выдавливаю из себя:

– Как прошёл разговор? Он вообще, как? Нормально? Что с ним? Он совсем ку-ку?

– Знаешь, твоего брата будто подменили, – ответил затылок отца. – Он рассуждал о космосе, вселенной и времени. Я-то пришёл поговорить о жизни, о прошедшем дне. В общем, мне пришлось сделать умное лицо и вспомнить знания астрономии, – отец оборачивается. – Может, у него переходной возраст так начинается, – пожимает плечами он.

– Не думаю, – мотаю головой. – А вообще, что он говорил?

Отец вздыхает снова, подчёркивая, что этот разговор его немного напрягает, и достаёт из микроволновки оладьи.

– Я уж и не помню. Отчасти потому, что половину не понял. Что-то про целостность времени и пространства. Такое даже ты, закончивший седьмой класс, не завернёшь. Говорил что-то о циклах и петлях времени. А вообще, давай пошлём всё это нафиг и пойдём уже смотреть Дэвида Духовны!

И мы пошли. Оладьи с джемом улетели за первую треть серии, чай остыл. Мы с отцом четырежды посмеялись и два раза поокали, но как-то вяло, как мне показалось. В головах каждого вертелся наш общий близкий родственник: младший сын и мой опарыш.

Космос. Вселенная. Время. Как часто эти понятия врываются в нашу жизнь? Почти никогда. Иной раз перед сном разум забредает в дебри, стремится к звёздам, тебя охватывает страх, что вот там, далеко миллионные температуры, смертельный вакуум, ионные лучи, радиоактивные пульсары, а вдруг это всё однажды доберётся до тебя? Но потом ты засыпаешь, и утром жизнь продолжается по плану. А когда Космос, Вселенная и Время врываются в жизнь твоего младшего брата, ловишь себя на мысли, что кусочек этого запредельного пространства поселился у тебя в доме. Он сейчас в спальне наверху. И этот кусочек хочется встряхнуть и заорать на него: стань опять нормальным! как прежде!

И думается мне, что если опарыш ещё долгое время будет строить подобные капризы, мать или отец однажды не выдержат и встряхнут его.

******

После сериала я скользнул в душ. Успеваю заметить опарыша за компьютером. Предполагаю, Букиных с мамой он не смотрел.

Под струями воды я нежился довольно долго, а когда вышел, на полных правах старшего брата выдворил Андрюшку из-за компа. Честно, я ожидал реакции и какой-нибудь необычной, впрочем… Она действительно была необычной.

Опарыш, не сказав ни слова, встал и перешёл на кровать, не сказав ни слова против. Через пару секунд я уже забываю о младшем, поглощённый виртуальной сетью. Помню только, что закрыл Андрюшкину вкладку и успел заметить на ней материал о бескрайней Вселенной. Кажется, мой опарыш и впрямь начал интересоваться Космосом. Может и правда переходный возраст, но уж что-то рано как-то. Он у меня-то только-только начался.

В сетях я провожу около часа, пока Вероника не уходит спать. Закрываю глупую переписку двух влюблённых, выключаю компьютер и забираюсь под одеяло. Теперь Вероника уже в аське, и я снова завожу несодержательный диалог, который могут вести только два влюблённых подростка.

Тишину комнаты нарушает шорох.

– Ты ещё не спишь? – шепчет опарыш.

– Сплю, – хмуро отвечаю, высылая Веронике вереницу смайликов.

Андрюшка выдерживает паузу, а потом говорит:

– Я хочу рассказать тебе кое-что. Маленький секрет. Ты будешь первым, кому я это скажу.

– Давай, – отвечаю и уже не слушаю мелкого.

– Можно к тебе?

Некоторое время я молчу, моё сознание с Вероникой, и оно уверено: опарыш там уже лопочет о своих секретах и тайниках за забором, где он закапывает в банке цветные стёклышки из мозаики, представляя, что это рубины, изумруды и… интересно синие осколки у него кодируются каким камнем? Аквамарин? Жемчуг?