Бузовьязы. Люди и судьбы. Книга первая

И этот контраст – жесткой тюремной реальности, с ее культом силы паханства, и мира идеалистичного, с трепетным любованием Природой и лучшим в мире человеческих отношений, – захватывает. Заставляет невольно на сторожко покачивающиеся чаши осмысления на Весах Жизни бросить вместо гирек прописных истин обыкновенный пряный осенний лист осени, который внезапно покажется необыкновенным. Ибо и он – листок – неповторим, как и листок отрывного календаря, уносящий твой рассвет и закат, уносящий день твоей жизни, который мы редко проживаем вровень своим возможностям.

И все-таки лирик в ней побеждает. Ее рассказы покоряют даром сострадательности. Для Булгаковой характерен мелодизм в построении фразы, но это не гасит чутко улавливаемой автором индивидуальности речи ее персонажей, каждый из которых говорит своим голосом, отражая в нем себя – свою психологию, свой взгляд на жизнь.

Изумительны, говоря режиссерским языком, «монтажные стыки» в ее рассказах – переход от описательного эпизода к воспоминаниям. Мышление ее ассоциативно, ибо автор – тонкий психолог, умудренный наблюдениями знаток жизни в разных ее проявлениях и оттого знающий цену вечных ее ценностей.

Есть в татарском языке слов «сэрдэш». Оно означает самого близкого друга, которому доверяют сокровенные тайны. Трогательным «сэрдэш» в рассказе Дили Булгаковой «Черемуховый глаз» неожиданно оказывается… мышка, которую выловил в своей камере заключенный. Этот комочек живой жизни, прирученный в неволе, пробуждает в герое повествования такую участливую сердечность и неожиданные откровения, что трудно не быть покоренным этой трогательной доверительностью человека отчетливо жесткого, острохарактерного, лидерствующего, чьи глаза и здесь, на зоне, способны вмиг мстительно сощуриться для того, чтобы «возвратить должочки».

Захватывает властная драматургия рассказа с трагедийным его финалом, рождающим в душе гневный протест против глумливого торжества немотивированной жестокости стража порядка. А в памяти остаются искрящиеся «черемуховые глазки» доверчивого мышонка, который в тюремной камере-одиночке поверил теплу человеческой ладони, ласке участливости.

Предельно собранная за листом бумаги Диля Хамзиевна Булгакова может иметь «поэтическую» рассеянность в жизни. Однажды с ней случился курьезный случай. Ходила она меж прилавков торгового павильона рынка, погруженная в женские хозяйственные заботы, с распахнутой, как обнаружила потом, хозяйственной сумкой, внутри которой дразняще пестрел кошелек, с которого, оказывается, не сводил глаз один не замеченный ею человек…

Бывший заключенный – из матерых карманников – подошел к ней и доверительно сказал: «Мать, я с полчаса секу, как бы у тебя кошелек не стибрили. Наши вмиг усвистят». И дал совет, куда его понадежнее спрятать. Сказал об этом просто, с житейской рассудительностью профессионала.

А потом она узнала, что он слышал по радио «Шарк» ее рассказ из жизни заключенных, который довел до слез его родную маму.

– Такой «рецензии» я не получу больше никогда, – улыбнулась писательница. – Парень хлебнул в жизни лиха. Запиши его судьбу, какова она есть, сама она – горький, за сердце берущий рассказ.

Ее целительные руки медика бывшие ее пациенты помнят и поныне, а более ста песен на ее стихи исполняют самые популярные певцы. Подхватывают их люди разных поколений, не задумываясь, что строки этих песен родились в сердце моложавой, обаятельной женщины, у которой уже две внучки и внук, что уже учится сочинять под гитару мелодии собственных песен. Одна из двух ее дочерей, подхватив медицинское призвание своей мамы, избрала беспокойную профессию врача и успешно трудится терапевтом, стремительно наращивая свой медицинский опыт, ибо унаследовала подвижнический материнский характер. Обе дочери пишут полные женственного изящества стихи.

Публикуемые в этой книге рассказы, которые, я уверен, станут преданными «сэрдэш» – самыми верными собеседниками, свидетельствуют: мир человека не замкнуть четырьмя стенами…

Я понимаю, что нежные лиловые граммофончики цветов-вьюнков никогда не обовьют змеящейся колючей проволоки, тянущейся вдоль тюремных стен. Но внезапно подумалось, что трепетно-нежные рассказы Дили Булгаковой с их покоряющим светом Гуманизма подчас предстают в моем воображении именно этими цветами – вьюнками мудрой сердечной участливости, способной в холодный наш век обвить колючую проволоку наших утрат, чтобы не было пугающих трещин в наших душах.

Когда мне довелось снять видеоклип по песне Рамиля Миндияра на стихотворение Дили Булгаковой в исполнении Айдара Галимова, в Казани одна из пожилых женщин, открыв подаренный уфимской поэтессой маленький сборник лирических стихов «Серебристый лес», с поразившей меня ласковостью сказала:

– В ее ладонях свил гнездо соловей…

Может, это было пророчеством? Ведь в 2003 году поэтесса Диля Булгакова за вклад в развитие башкирской эстрады была награждена призом «Хрустальный соловей».

А еще есть у поэтессы неповторимые «изобразительные стихи» – нежно вышитые бисером портреты дорогих ей поэтов, главенствует среди которых неугасимый Габдулла Тукай.

Двенадцать книг ныне у замечательной поэтессы и прозаика Башкортостана, более ста песен написано на ее стихи. Спасибо за щедрый бисер Ваших притягательных строк, дорогая юбиляр! Пусть неизменно радуют Вас успехи Ваших замечательных дочерей, внуков и внучек, Вашего правнука… Пусть щедрым на песни будет радующий нас дивный соловей Вашего дарования!

По материалам газеты “Истоки ”.

Бегущая кинолента жизни

Когда бы я ни приезжал в родное село, в любое время года здесь есть свои прелести. По весне, как только сойдут снега, и солнышко прогреет землю в палисаднике, каждый день улицы обновляют свой весенний наряд. После первых редких островков зелени над домами и подворьями встают целые цветные облака, буйствуя красками и дурманящими запахами. Белоснежной фатой черемух покрываются по весне не только новые, молодые, но и старые избы. С простенькой девчонкой-черемухой соперничают пышные красавицы-яблони. Их перламутровые лепестки тянутся к свету, торопясь завязать плоды. Душистая сирень в капельках утренней росы своими тяжелыми влажными гроздьями ласкается, заглядывает в окна домов. Пусть она не даст плодов на стол, но посеет семена радости и красоты в душу на всю жизнь. За деревней – бесконечные трели соловьев, которые, конечно же, не хуже курских. Над лесной поляной плывет одинокий печальный голос кукушки. Сколько лет она гадает нашему прекрасному краю! Вот и живет он долго…

А вот в середине сельской улицы – колодезный сруб. Над ним тесовая беседка с затейливой резьбой, просторная и прохладная. Колодец этот носит имя моей мамы Магдании Гатаулловны.

Когда я вспоминаю маму, появляется особое настроение – радостное и чуть щемящее, как всегда бывает, когда вспоминаешь самое родное и дорогое сердцу… Этот теплый свет и легкая грусть со мною по сей день, на всю жизнь.

Отец умер совсем молодым. И у матери, Магдании Гатаулловны, остались на руках четверо детей – трое сыновей и дочь.

Она была человеком трудолюбивым. Ведь на четверых детей она одна – и по хозяйству надо, и на государственной службе нужно быть, план необходимо выполнять. А в те времена торговым работникам давали планы и строго следили за их выполнением – в случае неуспеха ругали, лишали премии. Изо всех сил мать старалась успеть все сделать вовремя. Помню, как пятилетним мальчиком я с мамой поехал в Салават на стареньком «газике». Она прихватила еще 8 мешков картофеля. Так как в Салавате в то время было много жуликов, мама брала меня, чтоб я караулил товар. Базарных воров все местные знали в лицо, а таким, как мы, приезжим, откуда их знать? Мама продавала книги, да и нашу крупную картошку быстро раскупали. Я с нетерпением ждал, когда мы закончим дела, и мама купит мне чебуреки за 17 копеек. В городе всегда продавали такие вкусные чебуреки… И я завидовал городским людям. Думал – вот где хорошо живут. А в деревне у нас каждый день была одна и та же пища: картофель, молоко или катык. Когда из города приезжали родственники, то среди гостинцев их были кренделя, булки, а иногда и вкусная колбаса. Но гостинцев много не бывает: отрезали тебе твою долю, вот это и съешь, и лишний раз к столу не подходи.

Ввиду того что родители были трудолюбивыми, нам не приходилось голодать. У нас был большой сад-огород. Выращивали и фрукты, и овощи. Каждое лето бочками солили огурцы, капусту, помидоры. Чтобы все это вырастить, требовался колоссальный труд деревенского мальчика. Воду для огорода таскали ведрами – ломило спину, отекали руки. Но если не поливать каждый день, то и такого урожая не будет. Кроме того, и сено для скота надо приготовить на зиму, и дров привезти, наколоть, и решетки покосившиеся починить. В деревне работа никогда не заканчивается, особенно летом, – и детям, и родителям хватает забот и хлопот.

С приближением очередного школьного года родителям добавляется еще одна очень важная забота: подготовить детей к школе. Одежда старшего ребенка остается следующему за ним, а самому ему, подросшему за лето, надо покупать новую одежду. Мы, дети, всегда знали цену обновкам и искренне радовались, когда «вне плана» кому-то из нас покупали сандалии, рубашки… И я всегда мечтал о том, чтобы у меня были нештопаная одежда и незалатанная обувь. Но пока мы вырастали, донашивали одежду старших.

Работала мама в книжном магазине села Бузовьязы. Но много ли заработаешь от продажи книг в деревне? Да и сельчанам в те трудные годы было не до книг. Поэтому, будь то зимняя вьюга, летний зной или осенняя слякоть, невзирая ни на что, она ездила на рынок в Стерлитамак продавать книги. Я тоже с ней ездил. Какой-никакой, а помощник.

В школе учеба давалась мне тяжело, но я изо всех сил старался быть в числе «хорошистов». Первые дни учебного года в нашей школе почти всегда начинались с мордобоя. Мальчишки любые споры и разногласия разрешали на кулаках. Сначала, когда меня били, было обидно – до слез. Но потом я научился постоять за себя и дело до драки не допускал.

Из школьных предметов сердце лежало к английскому языку и ботанике, также я любил уроки географии и литературы. В душе я был романтиком. Когда учитель географии по карте «водил» нас по странам и континентам, я мечтал объездить весь свет. Старательно изучал географическое и экономическое положение каждой страны. Если меня сегодня среди ночи разбудят и попросят назвать столицу какой-нибудь страны, я моментально отвечу.

Замечательные были учителя в нашей Бузовьязовской школе, каждый из них был фанатично влюблен в свой предмет и старался донести до наших сердец и умов те знания, которые накопил сам. Например, начальные знания, которые закладывала в нас первая учительница Наиля Насибулловна, пополнялись с каждым уроком других талантливейших деревенских учителей. Спустя годы, став уже взрослым человеком, я вновь и вновь буду возвращаться в свою родную школу. Зная нужды деревенской школы, буду делать для нее все, что в моих силах.

Я, наверное, был очень сентиментальным мальчиком. На уроках литературы всегда переживал вместе с героями. Когда читали рассказ «Муму», я не мог удержаться от слез, текших по щекам и капавших на страницу учебника. Чтобы никто этого не заметил, я сидел, облокотившись на руки и опустив голову.

Иногда в кабинете физики нам показывали фильмы про войну, про белогвардейцев. Помню, всем классом смотрели «Повесть о настоящем человеке». Мы, мальчики, восхищались мужеством Мересьева, тем, как он, безногий, управлял самолетом. В этом фильме есть щемящий до боли эпизод, где безногий летчик учится танцевать на протезах. Он хотел доказать врачебной комиссии, что если он танцует, то может и летать. Вот на таких людей хотели мы равняться, такие фильмы учили нас преодолевать трудности и не унывать ни при каких обстоятельствах.

Да, мальчишки моего поколения обожали кино. Чтобы ходить в клуб, у нас не было денег. Но каждый раз мы находили способ заработать 5 копеек (билет на односерийный фильм в нашей деревне стоил именно столько). Весной и летом ходили в небольшой лес Каратал, который находился в 5 км от нашей деревни. На делянке собирали ветки. За это лесхоз каждому платил по 10-15 копеек, а иногда мы зарабатывали даже по рублю. Рубль в те времена был целым состоянием!

Однажды десятки мальчишек с нашей улицы собрались на «заработки». Нам в лесхозе обещали заплатить каждому по рублю за чистку делянки, среди нас были и мои ровесники, и дети помладше. Еду и воду с собой не брали, а в лесу пришлось работать до вечера. Мы так увлеклись, что даже не заметили, как начало темнеть (а в лесу быстро темнеет). Тут все дружно вспомнили, что пора возвращаться по домам – встречать стадо. Начали пробираться сквозь лес в деревню. Никого из взрослых не было. Шли мы долго, но никак не могли выйти на проселочную дорогу. Тут мы и поняли, что заблудились. Младшие начали испуганно плакать и хныкать. У кого-то живот разболелся. Кто-то пить захотел, кто-то ногу поцарапал… Все мы были голодные, уставшие, и всех охватила паника. Казалось, что из-за всех кустов и зарослей за нами наблюдают мифические чудовища, про которых мы читали только в сказках…

Чтобы как-то успокоить ребятишек, те, кто был постарше, младших детей взяли на руки. Вдруг меня осенило: «Можно же найти дорогу домой по приметам!». Наблюдая за кронами деревьев, мы все-таки определили, где север, а где юг. Например, вспомнили, что южные стороны крон деревьев густые, а те, которые смотрят на север, – редкие. Когда мы, наконец, добрались до дома, оказалось, не только наши родители – вся деревня поднялась на ноги. Искали нас с фонарями по всему лесу…

А когда уже был студентом, долгожданные каникулы проходили в заботах и трудах. Брат Марат работал в городе, а братишка Айдар и сестренка Фаниля были еще малы. Главной целью было помочь матери – ей и так доставалось одной. Поэтому все огромное хозяйство мамы на летнее время ложилось на мои плечи. И сенокос, и выгон скота, и огород, и ремонт покосившегося сарая или ветхого забора – все было на мне. Вставал чуть свет, пробегался от дома до речки, купался в утренней прохладной воде и принимался за работу. Трудно было. Но все равно моему поколению повезло: молодость наша впитала идеологию патриотизма, жажду свершений для страны и народа. В стране шли самые бурные поиски, пробы, эксперименты. И многое пробовалось, начиналось, создавалось именно в нашу молодость. Перед глазами жизнь моей мамы – как бегущая кинолента. Увлеченная, вся в порыве, неутомимая, она – то на работе, то в хозяйстве, все хлопочет, что-то делает.

Заработать на хлеб насущный простому человеку всегда было нелегко. Она всю себя посвятила воспитанию нас, своих детей. Но дети вырастают и улетают из-под родительского крыла…

Сажусь я на дощатую скамейку возле неиссякаемого колодца, гляжу в синеющие дали, и меня охватывает неистребимое и теплое чувство – я вспоминаю… Как будто по тропам памяти, мальчишкой-школьником пробегаю я босиком по околицам села. Здесь мой дом. Здесь папа с мамой впервые объяснились в любви, в скором времени поженились. Поблизости, в соседней деревне, жил мой дедушка Гатаулла Асянов. Хорошо помню, как я ходил навещать его. Днем мы то рыбачили на речке, то собирали на лесных полянах душистую землянику. А вечером, при свете луны, дед рассказывал мне о нелегкой жизни крестьян, тяжелой работе на земле. Здесь же, в Бузовьязах, жил мой дед Сулейман. Кстати, во время ВОВ он был председателем колхоза.

В далеких сумерках прошлых веков мне видится мой предок Башир Мукаев, который не пожелал когда-то сменить веру и принять христианство. За это противодействие властям он был лишен дворянского звания. Сейчас я ни на малую толику не сожалею и не печалюсь, что предки мои вышли из дворян. Были они работящими людьми, любящими землю, умеющими работать, не покладая рук. А человек, не гнушающийся тяжелой работы, всегда найдет свою стезю. Говорят же, что Михайло Ломоносов пришагал в Москву с северных окраин Руси в одних лаптях.

Наше немалое семейство Сулеймановых, сколько я помню себя, было всегда в работе. И оба деда моих трудились на земле, и отец с мамой не знали передыху в труде. Сижу сейчас у колодца имени своей матери и думаю не только о ней, а о тысячах матерей, о судьбах их семей, из которых и сплетается судьба народа.

Да, наши предки, россияне, горюшка хлебнули немало. Какая бы власть ни управляла в разные годы, простому народу легко никогда не жилось. Оба деда моих, и по отцовской, и по материнской линии, вели крестьянский образ жизни. Утратив свои поместные земли, растеряв немалую собственность, они постепенно перешли в статус крестьян. Вели свое хозяйство, арендовали бросовые земли. Поливая их обильным потом, превращали в пахотные угодья, стараясь получить обильный урожай. До революции 1917 года уже бытовал в народе совсем не оскорбительный термин: лапотные дворяне. Таковыми были и мои далекие предки.

Отец мой, Мударис Сулейманович Сулейманов, родился 7 апреля 1927 года. Он – участник Великой Отечественной войны, на которую ушел совсем мальчишкой 7 ноября 1944 года. И хотя война близилась к концу, немало ему пришлось пройти и проползти по фронтовым дорогам да полям. Был неоднократно и контужен, и ранен. Тем не менее, провалявшись какое-то время в полевых госпиталях, вновь вставал в строй.

Молодым солдатам в победном 1945 году недолго пришлось держать «безработными» свои автоматы. В мае закончилась война, а уже к концу лета их, обстрелянных и пропахших порохом, посадили в эшелоны и увезли на Дальний Восток. С ними был и мой отец. Пешим ходом они одолели пустыню Гоби и с боями дошли аж до Порт-Артура.

Сдержанные, короткие рассказы отца о войне я помню смутно, так как был еще совсем маленьким. Их часть – 32-й стрелковый полк специального назначения – командование направляло туда, где японские самураи дрались с особой жестокостью. Помню фразу отца: «На жестокость мы отвечали вдвойне жестоко».

– А ты тоже стрелял в них? – боязливо спрашивал я.

И отец отвечал: – Война же была, сынок. А у нее свои законы: если ты не убьешь врага, он убьет тебя.

Всплывают в памяти обрывки фраз из рассказов отца о событиях фронтовой жизни. Вот он рассказывает соседу о боях в какой-то далекой Маньчжурии, а мне кажется, что я это видел своими глазами. Их полк в спешном порядке двигался вслед за отступающей Квантунской армией – добивать. Отец запрыгнул в кузов штабной машины, которая ехала вслед за войсками. Вскоре остановились на короткую передышку у обочины. По обе стороны дороги – настоящие заросли чумизы и сои. Стояла нестерпимая жара, гарь и пыль клубились над всем степным пространством. Отец, так и сидевший в кузове, вдруг заметил вдали, метрах в двухстах от дороги, колебание чумизы. Он спрыгнул на дорогу, подошел к командиру: мол, странное дело, ветра нет, а чумиза качается. «Дуй туда, выясни, что там, – может, японец засел», – сказал командир. Отец мигом сиганул с дороги, затаенно пополз. Обогнул подозрительное место, чтобы зайти сзади. Так, на всякий случай… А то мало ли что может стрястись, война же кругом. Опасно… Стал подкрадываться. И когда совсем близко от цели оказался, глядит – это коза приблудная в чумизе стоит. Глаза вылупила и смотрит, не моргая. Встал во весь рост, расхохотался и даже прикрикнул на рогатую. И вдруг – бах! Выстрел! Пуля совсем рядом прошла, сорвала погон с плеча. И тут он увидел японца – по виду пацан совсем, но уже карабин в руках…

Закончилась короткая, но суровая война с Японией. Отец продолжал армейскую службу. Только в 1951 году он вернулся домой.

Сегодня я часто задумываюсь: какие же надо было иметь духовные силы, физическую закалку, чтобы преодолеть все тяготы земные! И потому мне, сыну фронтовика, вдвойне неприятны глупые выкрутасы некоторой части нынешних молодых людей. Мне противны их шатания по улицам с неизменной бутылкой пива в руках, дымящиеся сигаретки в раскрашенных губах бледнолицых девиц. Так и зреет мысль в голове: вилы бы вам в руки, лопаты бы вам в пухленькие ладони!

Но что поделаешь – у каждого поколения своя жизнь, своя война. Не мной это придумано, и не мне изменить течение нынешних будней…