Отдайся, не пожалеешь!

Губа трескается еще больше. Но не улыбаться, когда я смотрю на ее лицо, кажется кощунством.

– Вот как?

Айя не задерживает взгляд долго на одном месте, она неспешно скользит им по моему лицу, волосам, спускается к шее, плечам, скользит куда-то за спину и вновь возвращается к лицу.

Как будто ждет продолжения сказанного. Из меня неведомой силой вываливаются слова. Все неуклюжие. Да и сам я будто кое-как сложенный пазл, рассыпаюсь при неосторожном движении.

Тогда в клубе, под парами алкоголя, под злобой и раздражением, было легко к ней подкатить. Потом меня подхватил кураж возбуждения, на этом волне скользил, как опытный серфер.

Но сейчас – полный штиль.

И я все-таки здесь.

Тупо сексом ее не взять. Злости на бывшую больше не осталось.

Мне и бравировать нечем.

Я пробил, кто такая Айя Наумова, и в моей карте чувств к ней добавился еще один штрих – какая-то гордость, восхищение за ее успехи, за творчество, за полет мысли и упорные шаги к мечте. Я из тех, кого мотивируют успехи других, просто – вау, чирк, искра загорается и на этом энтузиазме, что можно сделать не хуже, я готов горы сворачивать. Наверное, поэтому и поднялся. Почему нет? Только на чужие успехи и можно было смотреть, задрав голову как можно выше, чтобы не видеть грязь, из которой выполз.

– Да, – киваю. – Я поздно говорить начал. Почти в пять. До этого ничего. То есть ноль. Я хорошо помню, когда впервые заговорил. В голове каша, язык словно распухший, и звуки такие смешанные, – выдыхаю. – То же самое я сейчас испытываю, когда смотрю на тебя.

Айя переплетает пальцы, потом прокручивает золотой браслет на левом запястье, там россыпь летящих ласточек. Самая первая и крупная – в изящной золотой клетке, остальные разлетаются вдаль. Торговый знак ее бренда – летящая птичка.

Я за этот месяц столько разных мелочей о ней узнал. Важных или не очень, толком не рассортировал. Но разрозненные факты толпятся в моей голове и просятся на бестолковый язык, ставший вновь слишком болтливым и слишком вареным, чтобы сказать что-то крутое и цепляющее, а не факты из сраного и стремного детства.

– Снимай куртку. Можешь пока сесть на кухню. Я переоденусь, вымою руки и посмотрю, как поживает твой глаз. Он у тебя слезится.

Айя отходит подальше. Если бы она до сих пор не прокручивала браслет на левой руке, я бы сказал, что ей похрен: здесь я или где-то в другом месте.

Но она крутит его туда-сюда, и я думаю: хэй, она тоже волнуется. Но следом приходит циничная мысль, что это может быть просто привычкой.

– Если захочешь догрызть яблоко до ужина, ради всего святого, вымой его хорошенько! Мне не хочется выхаживать гостя, слегшего с пищевым отравлением.

Улыбаюсь ей вслед. Все-таки заботится. Да похрен, что это может быть простой вежливостью.

Стягиваю через голову толстовку, оставшись в черной футболке. Джинсы не рискну стягивать, под ними только трусы с одеревеневшим членом и посиневшие от холода ноги.

Не самая привлекательная картина, пожалуй.

* * *

Айя появляется в домашнем платье, которое напоминает халат. По крайней мере на груди оно так же затягивается, а спина до середины открытая, и задние бретели – широкие, кружевные. По тому, как спереди в декольте покачиваются ее полушария, я понимаю, что она без лифчика. Хочется тут же сдохнуть и усадить ее на свой хер сверху, просто, чтобы уткнуться лицом между классных сисек!

В ее руках аптечка.

– Давай, – командует, встав между моих широко разведенных бедер. – Закрывай глаза и подними лицо вверх. Посмотрим, что у тебя?

– А ты справишься?

Руки так и тянутся вверх, к ее талии.

– Сомневаешься, можешь вызать скорую и сгонять к окулисту, котрый принимает экстренно. Приглашение на ужин действует только один раз – сегодня, – тут же четким, прохладным голосом рисует границы, осторожно промокая ватным диском жидкость, что стекает из уголка глаза.

– Пожалуй, доверюсь, – шиплю, когда становится чуть-чуть больно.

Терплю ее осмотр, Айя закапывает мне глаз, признается, налепив пластырь сбоку, у виска:

– Я немного перестаралась. У тебя покраснел глаз, даже кожа треснула сбоку. Не думала, что удар перчаткой выйдет таким хлестким.

– То есть ущерб на лицо! – перехватываю ее стан покрепче, тяну вниз, чтоб присела мне на колени. – Как будешь вину заглаживать?

– Вот еще, – упирается в мои плечи.

Я чувствую гладкость кожи ее обнаженных ног и точно знаю, что трусики на ней совсем невесомые.

– Я приготовлю тебе ужин, на этом и сочтемся.

Айя выдыхает свой ответ мне в губы. Так близко. Порочно близко. Выстрел практически в упор.

Я тянусь навстречу. Шалея от мысли, что вот сейчас… Сейчас…

Но она не позволяет себя целовать, выскальзывает из объятий.

– Я тебя хочу.

Снова невпопад. Да пофиг! Пусть знает…

– Очень хочу. Из головы не выходишь… – поедаю ее взглядом, замечая, как она плотнее сжимает бедра. – Хочу киску твою. Дашь?

Айя с трудом отводит взгляд в сторону и переключается на пакет с продуктами. Мне приходится ждать ее ответ.

– У нас был уговор, Тарас, – наконец, говорит она. – Надеюсь, в твоем огромном рюкзаке найдется справка о том, что ты чист и ничем не болен?!

Глава 18

Айя

Я бы соврала, сказав, что не хочу Тараса. Хочу… Очень. Такой сладкий соблазн. Но мальчишкой сейчас язык не поворачивается его назвать. Его страсть, задор, настойчивость – очень бурные, резкие. Почему-то я верю его словам. Он не успевает их облечь в упаковку, как для продажи. Поэтому они выходят угловатыми, резкми, непоследовательными и… искренними.

По крайней мере, Тарас точно не врет, что голоден – огромное яблоко сожрал за минуту и снует голодным взглядом по кухне, явно ища, что бы еще перехватить перед ужином. И он точно не врет, говоря, что скучал. Когда присела на его колени, почувствовала, как забилось чаще его сердце, жар тела возрос за секунды. Его дыхание, расширившиеся зрачки… Все одно к одному.

Я ему по-настоящему нравлюсь…

Этого хватает, чтобы и в моей голове возникло чувство, когда тебя кружат в танце, а туфельки отрываются от пола.

Но я не могу броситься в этот жаркий роман, забыв обо всем.

Ты же помнишь, чем кончились прошлые отношения?