Дом там, где твое сердце

– Мечтайте, если так хочется, – равнодушное пожатие плеча и ледяная улыбка имели целью смутить его. Омар Лалие улыбался.

– Ты красавица, Феризат. Ты мне напоминаешь дикий цветок среди полыни. Пока что твоего шарма хватает на то лишь, чтобы разбивать сердца слугам. Твой ум – ум пятилетней девочки, femme fatale… ты неиспорченна и прекрасна, – уложив, не без некоторого сопротивления, её на подушки рядом с собой, восточный вельможа смочил платок в воде, пахнущей травами, и нежными ласкающими движениями начал стирать с совсем юного личика старящую его краску. Элиза Линтрем ощущала лишь божественную истому, погрузившись в невероятную мягкость ложа, как в птичий пух; она даже не обратила внимания, как осторожно отцепили впивающийся в голову жемчужный венец и Омар Лалие со сжигающей страстью во взоре выкладывает белые пряди длинных волос нимбом вокруг её головы; смочив слюной указательный палец, он медленно обводил контуры нежных губ, когда неожиданно для Элизы, но ещё больше – для него самого, женский рот приоткрылся, зубки слегка прихватили кончик пальца и розовый язычок облизал его. Приглушённый стон Лалие привёл Лиз в чувство; ужасаясь своему поступку, она покраснела, попыталась вскочить, неловко бормоча:

– Боже, простите, простите! Не знаю, что на меня нашло…

Мужчина пытался её успокоить:

– Перестань, Феризат, всё хорошо, всё правильно. Здесь только моя вина, я не сдержался. Я слишком сильно желал тебя, так, что едва не выплеснулся от твоей крохотной инициативы.

– Едва не – что?

Брови Лалие озадаченно сомкнулись на переносице:

– Возможно, я начинаю этот разговор чересчур рано, Феризат, но ты хотя бы знаешь, чем отличается мужчина от женщины?

– Я не ребёнок, – гневно фыркнула Лиз, – у нас в семье восемь детей, старший – брат. Конечно, я знаю, как выглядят парни… наверное, эта штука причиняет им много неудобств.

В темноте над ухом она услышала нечто, напоминающее мягкий смех.

– Это точно. Особенно сейчас, – отыскав руку Лиз, Омар Лалие приложил её к нижней части своей одежды, заставив обхватить пальцами твёрдый пульсирующий столбик. – И так в самые неподходящие минуты. Сама понимаешь, скрыть своё возбуждение мужчине трудно, когда все мысли только о сладком, влажном входе в рай.

Элиза нахмурилась:

– Вы говорите загадками. Я вас не понимаю. Если речь идёт о совокуплении, то разве оно приятно? Однажды, – она покраснела, – я застала, когда была маленькой, на берегу озера парня с его невестой. Она так стонала, что мне хотелось убить его, чтобы он перестал её мучить… – голос её затих, потом шёпот снова прорезался – еле слышный. – Это жестоко – так поступать с женщиной во имя продолжения рода.

Длинные пальцы мужчины перебирали её волосы, он придвинулся к ней совсем близко:

– Ты маленькая дурочка, Феризат. Когда-нибудь ты продолжишь мой род и поймёшь, как это сладко – создавать себе подобное существо.

Лиз полоснула его неприязненным взглядом:

– Похоже, вы убеждены, повелитель, что мир вращается вокруг вас. Жаль, но в ближайшее время ваш ребёнок не входит в мои планы.

– Какие шипы! – нежные пальцы погладили её рот. – Я не настаиваю на рождении сына уже через девять месяцев. Чем больше попыток потребуется для этого, тем лучше.

– Прощайте, мой господин, – ощущая, как полыхают в темноте её щёки, Элиза сделала попытку встать с подушек, затягивающих в свою умиротворяющую мягкость, словно обманчивые пески. Ей уже удалось перенести неподатливую тяжесть тела на четвереньки – не самая изысканная поза для одалиски, потом сесть на колени, когда рука господина обвилась вокруг её левой лодыжки, мягко, уверенно потянула к себе, с усилием, впрочем, не достаточным, чтобы сдвинуть Лиз с места. Пытаясь сохранить равновесие, девушка приняла вертикальное положение.

– Я снова допустила в чём-то ошибку? – смиренно выдохнула она. И скорее почувствовала, чем увидела, утвердительный кивок Лалие.

– Это мне решать, милая, – пояснил он. – Мне решать, когда ты уйдёшь и когда вернёшься. Ты принадлежишь мне. Моё желание для тебя – закон. Слышала когда-нибудь выражение господина по отношению к верному слуге? «Я говорю «прыгай» – он спрашивает, как высоко, я говорю «убей» – он спросит лишь, кого именно…» Отныне это твоя жизнь, соблазнительница, – он ласкал длинными пальцами её ногу так, словно в его руке была, по меньшей мере, женская грудь.

Рывок последовал для Лиз неожиданно; он был таким сильным, что девушка не удержалась на ногах и рухнула на лениво развалившегося на подушках мужчину, почувствовав это падение всеми частями своего тела. Встать снова ей не удалось: даже ослеплённый прохладным водопадом укрывших его лицо волос, господин безошибочно охватил руками тонкую талию, колени намертво стиснули податливые женские бёдра. Надёжнее этих уз Лиз не встречала в своей жизни.

– Чёрт побери, что вы делаете? – пробормотала она.

Ответ был для неё неприятен:

– Учу покорности свою женщину. Думаю, придётся немало с тобой повозиться, чтобы ты поняла, кто твой хозяин, милая…

– У меня уже был хозяин! – выкрикнула она. – Он точно так же, как и вы, хотел моё тело, он заставлял меня слушать рассказы о тех вещах, которые мечтал со мной сделать. Возможно, он будет меня искать… – голос её затих, как ручеёк, теряющийся среди песка.

Омар Лалие некоторое время ждал продолжения, но безуспешно.

– И кого бы ты предпочла, появись здесь твой прежний хозяин?

– Андреса!

– Его, значит, – мягко констатировал повелитель.

– Нет, – Лиз покраснела. – Его звали Марис Стронберг. Андрес же – мой жених, человек, которого я люблю.

– Ничего, – житель песков отнёсся к возникшей неожиданно конкуренции совершенно спокойно, – я помогу такой неприятности. Я люблю, когда женщины меняют свои решения, их прелесть – в непостоянстве. Ты поможешь мне скрасить ночи и дни здесь до возвращения на Восток, прекрасный ангел. Я буду твоей Шахерезадой…

– Чем будете? – сдавленным шёпотом переспросила девушка.

Он обратил на неё мечтательный взор своих тёмных глаз, блестящих, как драгоценные камни редкой породы.

– Твоим рабом, о прекраснейшая! Я расскажу тебе тысячу и одну сказку о влюблённых, и ты вознаградишь меня своей нежностью.

Элиза яростно замотала головой, и пряди белых волос снова упали ему, лежащему под девушкой, на лицо:

– Даже и не мечтайте! Если уж я буду вынуждена испытать боль, так пусть это сделает человек, которому я доверяю…

– Так всё и произойдёт, богиня. Ты научишься мне доверять прежде, чем взойдёшь со мною на ложе, – холодный самоконтроль этого человека, его уверенность в будущем начинали смущать её. А он продолжал говорить ужасные по своей сути, непристойные вещи. – Я научу тебя любовному искусству моей страны, расскажу, как женщины ласкают мужчину руками и ртом, благодаря за оставленное в них семя…

Сдавленно пискнув, Элиза рывком вскочила, выбежала из спальни до того, как он успел среагировать. Услышанное превышало меру её возможностей. Господин не собирался догонять строптивую, напуганную рабыню; он рассмеялся, закрыл глаза, взялся вновь пальцами за мундштук кальяна. Надо дать ей время привыкнуть. Никто никогда не упрекнул бы Омара Лалие за принуждение женщины. В ожидании тоже есть своя прелесть…

Глава 14

Запыхавшись, Лиз Линтрем ворвалась в «Покои малой жемчужины», отведённые ей для жилья Рейхан бен Сина на время её пребывания в доме в качестве развлечения господина. Ей не было даже позволено вернуться в маленький дом к остальным женщинам или поговорить с Эдере или Ренатой наедине. «Отныне ты не такая, как они, Феризат, – сказала ей дочь домоправительницы. – Ты другая. Тебя выделил господин». Даже помочь ей переодеться ко сну прислали Полетту, личную горничную французской жены Хусейна Низель. Как свободная женщина могла мириться с положением одной из трёх, даже не старшей жены, казалось Лиз неразрешимой загадкой; Низель Лалие, тем не менее, обожала своего мужа, не желая никаких перемен, и жила с остальными женщинами – холодно-элегантной арабкой Голе-Мохтар и добродушной гречанкой Федой – в спокойствии и в мире. Свою нехитрую философию Низель изложила Элизе месяц спустя во время прогулки по саду, разбитому перед домом расторопными слугами: «Он любит их, но и меня тоже. Хусейн – крепкий мужчина, его любви хватает на всех нас. Отчего же мне испытывать к ним неприязнь?»

Лиз Линтрем удивлялась её рассказам, но ещё более её ставило в затруднение поведение собственного господина. Омар Лалие был непредсказуем. В общении с ним Лиз с самого начала избрала не самую подходящую тактику поддразнивания и бегства в критический момент. Менее выдержанный человек давно бы уже преступил черту и удавил бы её на месте, но не очаровательный тёмноглазый молодой араб. Не раз ей казалось, что он готов нарушить своё обещание и ночью прийти к ней; однако Омар Лалие никогда не догонял свою рабыню, не упрекал и не наказывал её, а в его глазах привычно стояла смесь любопытства и лёгкой иронии, отчего Элиза ощущала себя порой несмышлёным ребёнком или ручной зверушкой, выходки которой лишь веселят хозяина. И он был прав в тот, первый вечер: с каждым днём она избегала общения с ним всё меньше, наслаждаясь его великим даром рассказчика восточных преданий, сказок; он умел играть на самых необыкновенных, причудливых инструментах, названия которых Лиз не могла даже повторить. В зависимости от настроения, менявшегося у него, как погода на озере, он пел на разных языках – французском, английском, на языке своей родины, а Лиз в свою очередь учила его некоторым шведским словам и выражениям. Он схватывал знания на лету, словно родился в Швеции, не забывая ни на секунду при этом, где его настоящая родина. Его описания шумных и красочных восточных базаров заставляли широко раскрываться глаза Лиз, а Улугбек, древний правитель великого Самарканда, король-учёный, которым восхищался Омар, завоевал и сердце Феризат по его рассказам. Она говорила ему о Нордах, валькириях и Валхалле, а он смеялся над предрассудками, объединяющими все религии мира: в мусульманский рай женщины тоже не допускались, для преисподней исключения не были так строги. Омар Лалие наполнял её жизнь каким-то потайным смыслом, он был очарователен, искрился весельем и остроумием… больше не покушался на её тело; Лиз всё чаще ловила себя на пугающей мысли, что молодой господин стал более для неё реален, чем Андрес Ресья, он заслонил собой лицо Андреса, и почему-то облик её возлюбленного, приходивший к ней по ночам, уже имел густые тёмные волосы, смуглое тело, насмешливо кривящийся красивый рот. Не замечая того, Лиз отдавала Омару своё сердце… Ну разве мог сравниться с великолепным космополитом провинциально-ограниченный Андрес, никуда не выезжавший за всю свою жизнь дальше Стокгольма! Успокаивая совесть, поначалу Лиз представляла себе, что Омар Лалие – это огонь, звезда, которая вскоре исчезнет за горизонтом и никогда не вернется вновь, а Андрес… Андрес был верным и тёплым светом костра, без обмана зовущим к себе во мгле. Он был надёжен, чего так не хватало красивому господину Востока! Но Омар не переставал её удивлять, обнаруживая день за днём всё новые черты характера, каких Лиз у него и не подозревала. Он страстно любил детей, умел обращаться с ними – Элизабетта своими глазами видела, как ловко однажды он перепелёнывал грудного ребёнка одной из служанок, не обращая внимания на расползающиеся по его парадной одежде слюни. Он хотел иметь много детей. Упоминание о малышах являлось единственной критической точкой в их отношениях – не было никакой возможности убедить Омара Лалие в том, что матерью его сыновей может стать всякая женщина, а не только Лиз Линтрем. По счастью, тема эта в их разговорах появлялась не часто. Больше всего он хотел знать о её бывшем хозяине, их взаимоотношениях, собираясь, наверное, учиться на чужом опыте, чтобы не допускать промашек Стронберга, которыми тот отпугнул от себя Лиз.

– Не понимаю, – расположившись, как и в первый раз, на подушках, он прижимал к себе упругое тело девушки так, что её волосы покрывали его сильные бёдра. – Почему ты обиделась на его слова? Он сделал тебе комплимент, сказав, что хочет тебя.

– В этой стране так себя не ведут. Шведские девушки воспитаны по-другому. То, что говорил мне Стронберг, чаще всего было пошлостями.

– Вот как? – задумчиво повторил араб. – А если я скажу, что твои волосы похожи на жидкий жемчуг и сияют так, словно в них запуталось солнце, а твои глаза, – он потянулся к её лицу и запечатлел лёгкий поцелуй на губах, – такие загадочные и тёмные, говорят об ожидающих нас ночах наслаждений – это тоже окажется пошлостью или дерзостью?

– Нет, наверное, – Элизабетта растерянно пожала плечами.

– Тебе приятно это слышать?

– Каждой женщине приятно услышать о том, что она красива.

– А о том, что она соблазнительна – разве нет?

– Опять то же самое! – Лиз покраснела. Ему очень хотелось знать, от ярости или стыда. Он предпочёл бы ярость.