Нина. Книга 1. Проклятый дар

– Давай скорей! – рявкнула Дания, – у меня и без тебя забот хватает!

Перед глазами стоял унитаз. Отвратительный запах ударил в нос, заставляя представить сколько девочек садились сюда до нее. Мысли снова увели сознание от реальности. Нина представляла утреннюю и вечернюю шеренги детей, тянущиеся от противоположного конца коридора. Непрерывный поток орущих и ревущих сверстников, теряющийся в обшарпанной холодной уборной, где огромная черноволосая фурия с орлиными глазами следила за пациентами, точно надсмотрщик.

– Ты что, оглохла?! – мощная рука опять дернула за локоть.

Внезапный резкий гнев кольнул внутри, словно иголка вонзилась в грудь.

– Богоборная потаскуха! – прошипел детский голос.

Дания опешила. Она отчетливо услышала каждое слово, и это заставило ее застыть на месте. Глаза женщины становились все шире, по мере того, как она осознавала услышанное.

– Что ты сказала? – голос Дании едва дрогнул.

Нина не ответила. Девочка смотрела в упор на женщину, и ее лицо не выражало ни единой эмоции.

Через несколько секунд Дания, наконец, заставила себя выйти из оцепенения, упрекнув за проявленный момент слабости. Она воспрянула духом и приготовилась снова рыкать на девочку. Но Нина словно почувствовала разгорающиеся силы в женщине и снова окатила их ледяной водой.

– Богохульная мерзавка!

Дания снова застыла. Кажется, что реакция ее вполне нормальная, ведь слышать такие слова от пятилетнего ребенка, который месяцами хранит молчание, было более чем ошеломляющим. Но не по этой причине Дания потеряла самообладание. Эти слова…. Почему девочка произнесла именно их? Совпадение ли? Случайность? Господи, тогда что за пугающая случайность? А серебристые глаза продолжали сверлить растерявшуюся санитарку пристальным взглядом. Дания была готова поклясться, что видит в детских глазах адский огонь.

– Как ты смеешь так говорить со мной…– голос женщины едва был слышен, она даже не заметила, что вопрос прозвучал не как вопрос, а как некое опасение.

– Сидит она на звере багряном, преисполненном именами богохульными…– голос Нины был ровным, стеклянным, словно она была не человеком, а подобием бездушной куклы, – и держит она золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства её, – продолжала Нина.

Дания в ужасе отшатнулась. На морщинистом лбу проступили капли пота, дыхание участилось, а стуки сердца были такими громкими, что казалось, их слышно в коридоре.

– Господи Иисусе, – шептала женщина, – Господь просвящение мое и Спаситель мой…

Нина улыбнулась. Она почувствовала страх женщины, как если бы он был физически ощутим. И ужас, в котором пребывала сейчас женщина, доставлял неописуемое удовольствие.

– Кто глуп, обратись сюда! – продолжала Нина, голос ее становился все громче и увереннее, – и скудоумному сказала она: "воды краденые сладки, и утаенный хлеб приятен".

Маленькая девочка бесстрашно ступала к женщине, которая продолжала пятиться, пока не уперлась в стену.

– И он не знает, что мертвецы там, и что в глубине преисподней зазванные ею! – лепетал детский голосок.

– Дьявол… – шептала обезумевшая санитарка, – изыди… изыди Сатана…

– Последствия от нее горьки, как полынь, остры, как меч обоюдоострый! Ноги ее нисходят к смерти, стопы ее достигают преисподней…

Дания сползла по стенке и уже сидела на полу, когда Нина приблизилась к ней так, что могла дотянуться до нее рукой.

– Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него, – шептала Дания, слезы катились по ее щекам.

Наконец, Нина замолкла. Она смотрела на запуганную заплаканную женщину, но та не вызывала у нее ничего, кроме отвращения. Синяки на локтях заныли, напоминая о причине их появления. Нина наклонилась к Дании. Она чувствовала тяжелый запах губной помады, который так раздражал ее. Серебристые глаза смотрели в заплаканные глаза санитарки, в которых читался безумный страх.

Детский голос прошептал:

– Ну что, плечевая, скольких обошла сегодня?

Это было последней каплей. Дания выбежала из туалета, крича во все уста:

– Дьволица! Сатанинская приспешница!

Нина проводила женщину взглядом, пока та не скрылась за поворотом, потом заперла дверь и, как ни в чем ни бывало, начала утренний туалет. Как же было здорово, когда никто не стоял над душой и не следил за каждым движением. Никто не бросал в ее адрес недовольных высказываний о том, как долго она чистит зубы. Она могла сидеть на унитазе столько, сколько ей было нужно. Она была одна. Никто ею не командовал. Как же это здорово!

А тем самым временем рыдающая взахлеб Дания рассказывала медсестре какую-то непонятную историю о том, что дьявол вселился в одну из пациенток.

– Клянусь Вам! Она одержима! – рыдала Дания. – Она говорила то, что не могла знать!

– Прошу Вас, дорогая, – успокаивала медсестра, – многие дети растут в религиозных семьях, они наизусть знают строки из Библии.

– Нет, нет! Вы не понимаете! – спорила санитарка. – Она говорила то, что не могла знать! Она не могла этого знать! – повторяла Дания.

– Дания, я понимаю, очень странно, что ребенок цитирует тексты про блуд, но откуда нам знать, какими были ее родители?

Но Дания была безутешна, она не могла донести до медсестры смысл своих слов. Она не могла выдать свою тайну, которую хранила вот уже тридцать лет. Как бы она смогла рассказать работнику лечебницы, что долгое время работала проституткой в приватном заведении далекого отсюда города? Да какая организация захочет иметь дело с человеком такой репутации? Пусть даже это было в далекой молодости, и с тех пор прошло немало времени, репутация человека становится запятнанной на всю жизнь. Потому Дания могла только рыдать на плече медсестры, толком не объяснив свои страхи.

Но то было не единственным пугающим фактом в произошедшем. Слова Нины…то, что она говорила… ведь эти же строки давным-давно повторяла изо дня в день мать Дании – глубоко религиозная женщина, страдающая истерическим расстройством личности. Зная, чем зарабатывала им на жизнь Дания, она каждый день изводила дочь упреками, обвинениями, угрозами сдать дочь в полицию, а в очередном припадке цитировала строки из Библии и предсказывала грядущее наказание божье за блуд Дании. Те самые строки, которые сегодня произносила Нина.

– Ну что, плечевая, скольких обошла за сегодня? – так встречала ее мать, когда Дания возвращалась домой под утро.

Мать уже двадцать пять лет, как скончалась, но, разумеется, этот жизненный эпизод оставил отпечаток на всю последующую жизнь Дании, которая в скором времени после кончины матери переехала в другой город, поступила на медицинские курсы для санитаров и начала новую жизнь здесь в лечебнице, стараясь забыть и скрыть неприличный факт из биографии.

Как бы ни успокаивала ее медсестра, какие бы аргументы она ни приводила, Дания была уверена – Нина одержима бесом. Иначе как, как она могла узнать о ее прошлом образе жизни? О, это не совпадение, девчонка определенно знала. Богоборная потаскуха – так ее называла только мать. Богохульная мерзавка… в памяти резко возник образ матери, сидящей в кресле, укутанной в клетчатый плед. Нина не просто так произносила эти речи, которые Дания уже давным-давно выучила наизусть, слушая их каждый день из уст больной женщины. Нина словно знала, за какие ниточки дергать, чтобы пошатнуть самообладание санитарки. В серебристых дьявольских глазах читалась усмешка. Она нашла опухоль внутри ее души и надавила на нее так, что теперь та стала ныть и кровоточить.

Чтобы поддержать обезумевшую женщину, подбодрить ее и доказать, что Нина – это всего лишь ребенок, медсестра пошла с Данией. В туалете никого не было. Женщины заглянули в палату. Нина сидела на кровати, как ни в чем не бывало, и ждала, когда появится Дания, чтобы отвести ее на детскую площадку. С недавних пор Нина начала гулять под присмотром санитарки, и девочке очень нравилось находиться на свежем воздухе. Она ни за что не пропустит прогулку. Серые глаза малышки как никогда шире раскрывали невинность детской души. Нина слезла с кровати, стянула со стула шерстяной кардиган, который тайком вытащила из чемодана Аделаиды после ее смерти, и подошла к женщинам, показывая всем своим видом, что она готова идти гулять.

Разумеется, медсестра ничего не могла более сделать. Она увидела ребенка, вполне здорового, без обострений симптомов, без отклонений в поведении. Медсестра похлопала Данию по плечу в попытке подбодрить и спешно удалилась.

Дания же с опаской поглядывала на Нину, не видя в ней ничего, кроме обманчивого беса. Нина протянула руку Дании, и той ничего не оставалось делать, как взять девочку за руку и отвести на улицу.

С тех пор санитарка стала обращаться с Ниной более ласково, терпеливее. Дания перестала грубо хватать девочку, она, вообще, старалась ее не трогать, если только Нина сама того не желала. Она осторожно спрашивала, хочет ли та погулять, хочет ли идти в игровую. Дания оставляла Нину одну в уборной и покорно ждала, пока та закончит туалет. Она уже не ворчала каждый раз, принося поднос с едой, и старалась поставить его как можно тише, лишь бы Нина не заметила ее. Страх перед Ниной смело использовал воображение бедной женщины, уверенной, что одержимая дьяволом девочка видела Данию насквозь. Поэтому, в присутствии Нины женщина старалась изо всех сил не допускать даже мелкой грубой мысли, ведь бесовка определенно умеет их читать.

– Она обманывает всех, – бубнила Дания, наблюдая через стекло двери за тем, как Нина в игровой рисовала за столом в стороне от остальных детей.

Зара обеспокоенно взглянула на Данию. Она уже восемь лет работала с этой женщиной и была уверена, что Дания – абсолютно нормальная, адекватная женщина с сильным характером. Теперь же при виде испуганной Дании, Зара и не знала, что думать обо всей этой ситуации. Следует ли доложить медсестрам? В практике было много случаев, когда доктора психиатрических лечебниц сами становились пациентами. Неужели этот случай из их ряда? Но из чувства солидарности к пенсионерке Зара так и не осмелилась рассказать кому-либо о нелепом страхе Дании перед маленькой девочкой. Зара и сама через год выйдет на пенсию, а с теми крохами-подачками от государства, что она будет получать, можно только выживать, и потому терять работу не хотелось никому.

Дания вошла в палату после обеда. Нина старалась над очередным рисунком. Поднос стоял в стороне, Нина едва похлебала суп, зато съела целое яблоко. Дания протянула руки к подносу, взгляд женщины упал на рисунок Нины. Девочка возила зеленым карандашом по альбомному листу, закрашивая траву, на которой лежал человек. Но что это? Похоже, девочка нарисовала, как кровь сочится и его грудины, заливая цветную лужайку, а над ним возвышался другой человек, в руках которого определенно мясницкий тесак. И вдруг Данию осенило. Сколько подобных рисунков, выходящих из-под карандашей Нины, она складывала в ящик стола? Их там набралось уже сотни! Дания едва обращала внимание на сюжеты, но теперь вдруг вспомнила, что Нина только и делает, что рисует мертвых людей! Как же она не додумалась раньше?!

– Аделаила… Это сделала ты… – тихо произнесла санитарка и тут же осеклась.

Карандаш остановился. Дания замерла. Они были вдвоем в палате, их никто не слышал. А в коридорах стоял такой гам – Зара разгоняла малышей по койкам на тихий час – что никто и не услышит женский зов о помощи. Дания оцепенела от ужаса и не могла сделать ни шагу, а так хотелось выбежать из палаты, точно из комнаты с электрическим стулом, предназначенным для нее. Неподвижная Нина определенно раздумывала над тем, как бы по-тихому прикончить женщину.

– Она обижала тебя, – Дания заставила себя произнести эти слова в попытке доказать Нине, что она бы сделала с Аделаидой то же самое. – Она обижала тебя, и получила по заслугам…

«Не трогайте меня, и я не трону вас».