Нина. Книга 1. Проклятый дар

– Не напирай! Она – новенькая! Вчера привезли! – крикнул кто-то из коридора.

– А-а-а, – промычала она, – ну, тогда идем! Добро пожаловать, что ли…

Женщина подошла к Нине и буквально одной рукой вытащила ту из кровати и поставила на ноги. Толстая жесткая рука грубо вытолкнула Нину в коридор, а потом схватила за запястье так сильно, что оно заныло. Женщина провела Нину через коридор, они завернули за угол. Наконец, Нина увидела источники гама. Около трех десятков детей примерно одного с ней возраста стояли длинной шеренгой вдоль стены. Нина не успела заметить, как сама стала частью этой шеренги. Она с ужасом смотрела на орущих вокруг сверстников и не могла поверить, что все происходило на самом деле. Мальчик перед ней беспрестанно водил руками из стороны в сторону, словно невидимый кукловод дергал за ниточки марионетки. Девочка позади Нины ковыряла в носу и раскачивалась, как неваляшка, напевая какую-то песню. Еще два мальчугана затеяли драку прямо возле Нины, благо, их тут же разняла все та же тучная женщина. И все это время со всех сторон доносился непрекращающийся плач и всхлипывания.

Шеренга куда-то продвигалась, и вскоре обескураженная Нина увидела пункт назначения. Впереди в светлой комнате, обложенной потрескавшимся кафелем, рядом друг с другом стояли два унитаза. На один садились девочки, к другому подходили мальчики. Нужда справлялась прямо на виду живой очереди. После чего они переходили к стене напротив – к трем умывальникам. Толпясь вокруг одного по двое, а то и по трое, дети чистили зубы. И этот конвейер работал под неусыпным контролем одной из тучных женщин в белом.

– Арина, не балуйся водой! Антон, перестань мазать всех пастой! Степан, я сейчас выпорю тебя! – то и дело кричала санитарка.

Нина с ужасом осознала, что ее очередь к унитазу уже почти настала. Девочка, стоявшая перед ней, подошла к унитазу, с отрешенным видом сняла трусики и села, умудрившись даже хорошо прозеваться, справляя нужду. Нина удивленно смотрела на трех мальчиков, столпившихся возле унитаза, они умудрялись даже играть в перестрелку со струями друг друга. И вот зевающая девочка все также безропотно встала, надела трусики, нечаянно заправив в них платье, и предоставила унитаз следующему. Но Нина не смогла сделать ни шагу. Ее потрясение достигло апогея.

– Эй! Чего застряла? – буркнул кто-то сзади и даже слегка толкнул Нину, но та едва обратила внимание на недовольство.

Зато застой был замечен одной из санитарок, которая краем ястребиного глаза увидела нарушение непрерывного потока. Она грозно прошагала к Нине, расталкивая ребятню, и дернула ту за локоть.

– Давай скорей! Ты всех задерживаешь! – зарычала женщина.

В этот момент на Нину напал первый в ее жизни ступор. Сознание провалилось в темноту, глаза закатились, жевательная мускулатура намертво сомкнула челюсти, шея напряглась и неестественно выгнулась, руки скрючились возле груди. Когда напряжение дошло до спины и ног, Нина уже отключилась. Если бы не толстые руки санитарки, Нина бы шмякнулась на пол, точно срубленное дерево. Но опытная женщина успела подхватить девочку и мягко уложить на холодный кафельный пол.

– Зара! Зови врача! – крикнула женщина.

Тело Нины забилось в судороге. Санитарка аккуратно подняла девочку и отнесла в комнату.

В то время Ян Калев работал в лечебнице штатным психиатром. Именно он пришел на зов обеспокоенных санитарок младшего блока. Он осмотрел девочку. Ввел миорелаксирующий препарат, тело Нины полностью расслабилось, и она впала в глубокий сон. Был сделан вывод, что причиной ступора явился стресс от мгновенного введения Нины в общество. Калев вычитал из истории болезни, что девочка едва разговаривала, была замкнутой, на контакт с людьми шла с трудом и воспитательные учреждения не посещала. Ее форма шизофрении предполагала постепенную социальную адаптацию.

– Она просто не знает, что такое социум, – говорил Калев, – ее пугают люди.

Калев повелел оставить Нину в покое до тех пор, пока она сама не проявит желание выйти из палаты. А пока ее необходимо водить в туалет в индивидуальном порядке и приносить еду в палату. Начать общение, как он предсказывал, Нина начнет со своей соседки.

– Аделаида – неагрессивная девочка, – рассуждал Калев,– ее лунатизм не опасен, а потому они не доставят друг другу много хлопот.

Разумеется, санитарки Зара и Дания были недовольны индивидуальным обслуживанием девочки. Ладно, водить в туалет, но приносить еду из столовой, извольте! Они – не служанки! Но, как бы то ни было, предписания врача следовало выполнять неукоснительно.

И когда Нина очнулась, ее ждал новый мир.

Толстые руки грубо хватали за локоть и больно сжимали запястье, ведя в туалет, где трясущаяся от страха и холода девочка пыталась справить нужду под присмотром огромной женщины в белом, от которой пахло раздражением и злобой. Подносы с едой громко стучали о стол, выражая явное недовольство санитарок установленными правилами «для принцессы», а когда в тарелках оставались недоеденные супы и котлеты, эти тучные фурии бросали озлобленные комментарии в адрес девочки.

Здесь не было любви для Нины. Здесь царствовали безразличие, раздражение и откровенная злоба.

Ночами напролет Нина выплакивала глаза, также беззвучно, как она это всегда умела.

– Мамочка, где же ты? – шептал ребенок, – мамочка, пожалуйста, приди.

Слезы лились нескончаемым потоком из серебристых глаз, маленький опухший носик краснел от всхлипов, тело девочки сотрясалось от немых рыданий. И уже под утро истощенная слезами Нина, засыпала на мокрой подушке с молитвой на устах: «Мамочка, пожалуйста, вернись…»

Но дни безостановочно сменяли друг друга, а для Нины не менялось ничего. Нескончаемый шум и крики в коридорах, грубые хватания за плечи, огрызания фурий, стук тарелок. Единственным светлым лучиком в этом бесконечном аду были визиты медсестры. От молодой девушки всегда пахло фруктами, травами, цветами. Приятные ароматы тотчас же возвращали Нину домой. Она представляла, какой бы сегодня был запах дня, кого бы она в этот вечер взяла «на небушко».

– Ванильный… сегодня был бы ванильный день, – шептала себе под нос Нина и вспоминала, как они с мамой вычищали из стручков ванили черные зернышки.

Пока Нина витала где-то в облаках, медсестра давала ей таблетки, ласково просила запить их водой, потом гладила девочку по голове и уходила. Это были единственные приятные и недолгие моменты, которые Нина ждала каждый день.

После визита медсестры, в палаты возвращались дети с обеда, принося с собой привычный грохот.

– Если ты тронешь мои карандаши, я тебя убью, – злобно сказала однажды Аделаида, заметив, что Нина не спит во время тихого часа. Потом, пнув тапочки Нины так, что те разлетелись по разным углам, плюхнулась на кровать и по обыкновению отвернулась к стенке.

Нина и не думала прикасаться к карандашам Аделаиды. Она очень боялась эту толстую девочку. Та верно подметила интерес Нины, которая то и дело бросала взгляды на наборы для рисования на столе. Нине очень хотелось рисовать, но у нее не было ее собственных карандашей и красок. У нее, вообще, ничего не было. Даже одежда была не ее. Она получила ее еще в детской больнице, где оказалась после того кровавого вечера.

Тихий час тянулся бесконечно. Нина занимала себя тем, что вспоминала стишки, которые они разучивали с мамой.

– Поросенок, поросенок,

только вылез из пеленок.

Тут же, свинка, грязь нашел,

Мимо лужи не прошел, – рассказывали они, пока Нина купалась в пенящейся ванне.

– Приходите к нам, барашки,

Мы расчешем вам кудряшки.

Нет спасибо, бе—бе—бе,

Расчешите их себе, – проговаривала Нина, а мама расчесывала мягкие волнистые волосы дочери.

После тихого часа детей уводили на полдник, а потом на прогулку, и Нина вновь оставалась одна. Лишь Дания изредка заглядывала в палату, чтобы проверить девочку. Но тишина длилась недолго. После вечернего подноса с кашей кошмар возвращался. Знакомые крики вонзались в голову как гвозди – дети возвращались с ужина. Еще долго Нина слушала раздражающий плач, громкий смех, меланж из рева и ссор где-то на этаже. А потом на улице темнело, и дети разбредались по палатам. Время – ложиться спать.

И так повторялось день за днем, счет которых Нина перестала вести после восьми. Нина продолжала ждать маму. Она не выходила из палаты, кроме как в туалет, потому что боялась, что если мама придет, то не сможет найти ее посреди толпы детей. А мама придет! Обязательно придет! И отведет домой, где ее ждет папа, и все станет как прежде. Ведь тот старик сказал, что она побудет здесь немного. Наверное, мама заболела, но скоро она выздоровеет и обязательно придет. Ведь врач сказал, немного…

Время шло, мама не появлялась.

Через три недели пребывания Нины в лечебнице настал неизбежный момент. Три недели. Всех двухлетних беспрестанных и упорных усилий Лили в борьбе с шизофренией хватило на три недели. Это должно было случиться, ведь болезнь никуда не исчезала, а таблетки, что давали ребенку, были абсолютно бесполезны. Нина отчетливо помнит ночь, когда ушел обманчивый туман из головы, и она, наконец, поняла, даже скорее приняла суровую правду.

В ночной темноте она, как всегда изводимая бессонницей, сидела на кровати и старалась разглядеть пуговицы на пижаме, как вдруг, снова услышала знакомые до боли голоса.

«Мы здесь. Мы всегда были здесь. Мы всегда будем здесь. Мы все, что у тебя есть. Мы – твои единственные друзья. Ты наша, Нина. Слушай нас, Нина. Бойся нас, Нина. Мы здесь».

Эти мерзкие, но в то же время родные голоса, перебивая друг друга, говорили с ней. Слеза скатилась со щеки, потом другая, потом еще одна, и Нина снова тихо плакала. Они вернулись, значит, мамы нет.

Первое время Нина отчаянно боролась с ними придуманными мамой методами. Ее несколько раз находили на полу в туалете, где она закрывала уши и произносила одну лишь фразу:

– Монстры, уходите, оставьте малышку! Монстры, уходите, оставьте малышку!

Разумеется, об этом доложили врачам. В то время ее курировал некий доктор Полак, которого она ни разу не видела за все время пребывания в лечебнице. А когда ему сообщили о новом симптоме болезни Нины, он посетил ее лишь однажды. Бегло осмотрел, пролистал карту, создавая напыщенный вид, и выписал аминазин против неопределенного рода галлюцинаций. Он даже не стал уточнять, что именно она видела, сделав пометку в карте «Начата терапия нейролептиком». Терапия, которой не будет конца.

Так бы она и осталась забытой эгоистичным доктором Полаком, если бы не случился первый припадок. Девочка забилась в угол игровой комнаты с истошными воплями о том, что за ней охотится какое-то чудовище, и тем жутко испугав остальных детей, которые тоже стали бояться невидимого врага. Когда санитарки попытались схватить ее, Нина вцепилась пальцами в лицо одной из них, оставив той глубокие ссадины на память. Женщина завизжала не меньше припадочной и ухватилась за лицо. Нина же выбралась из крепких объятий и стала носиться из угла в угол, подобно загнанному зверю. В бреду Нина не видела, куда бежит, и на полной скорости врезалась в стену. Потеряв равновесие, она неудачно упала, ударившись головой об угол стола, после чего в очередной раз впала в кататонический ступор. Серые, точно окаменевшие, глаза уставились в потолок, руки скрючились в защитном жесте, тело застыло. Девочку перенесли в медицинский блок, где на рентгене обнаружили трещину черепной коробки, томография подтвердила сотрясение мозга.

Неизвестно, что бы произошло с бедной девочкой дальше, если бы об этом не стало известно Яну Калеву. В тот день произошла крупная ссора между Калевом и Полаком, в ходе которой Ян обвинил Полака в наплевательском отношении к пациентам.