Стальные пещеры (пер. И.Кочкарева)

Конечно, космониты не покинули Землю. Им даже не пришлось пускать в ход свое наступательное оружие. Пилоты безнадежно устаревшего земного флота давно уже убедились, что приблизиться к любому из кораблей Внешнего Мира было равносильно самоубийству. Самолеты землян, отважившиеся пролететь над территорией Космотауна еще в самом начале его существования, попросту бесследно исчезали. На Земле в лучшем случае находили искромсанные части их крыльев.

И никакая толпа не могла обезуметь настолько, чтобы забыть действие субэфирных «руколомок», которые применялись в войнах с землянами еще за сто лет до Барьерных бунтов.

Вот так космониты и отсиживались за своим барьером, который невозможно было разрушить земными средствами, и хладнокровно ждали, пока городские власти не утихомирят толпу недовольных, что те и сделали с помощью снотворного пара и рвотного газа. Впоследствии подземные тюрьмы были переполнены зачинщиками, недовольными и теми, кто просто попался под горячую руку. Впрочем, скоро их всех освободили.

Спустя некоторое время космониты смягчили свои ограничения. Барьер убрали, а охрану границ Космотауна доверили городской полиции. Но самое главное, медосмотр стал не таким оскорбительным.

«Теперь, – подумал Бейли, – история может повториться. Если космониты всерьез считают, что убийство совершил пробравшийся в Космотаун землянин, они могут снова установить барьер. А это ничего хорошего не сулит».

Он поднялся на платформу экспресс-дороги, протолкался к узкой винтовой лестнице сквозь строй стоящих пассажиров и, взобравшись по ней на верхний ярус, занял одно из сидячих мест. Он не стал предъявлять свою служебную карточку, пока экспресс не вышел за пределы секторов Гудзона. Класс С-5 не давал права на кресло в экспрессе восточнее Гудзона и западнее Лонг-Айленда и, хотя свободных мест было довольно много, его могли попросить перейти на нижний ярус. В том, что касалось привилегий, люди становились все более щепетильными, и, сказать по правде, Бейли и сам был таким же.

Обтекая изогнутые ветровые стекла, укрепленные на спинках кресел, воздух издавал характерный свистящий звук. Разговаривать при таком шуме было задачей не из легких, но думать он не мешал, если привык к нему с детства.

Большинство землян так или иначе были медиевистами. Быть медиевистом легко, если подразумевать под этим ностальгическое созерцание тех давних времен, когда Земля была единственным миром, а не одним из пятидесяти, к тому же не самым лучшим из них. Бейли резко повернулся вправо на истошный крик женщины. Одна из пассажирок обронила свою сумочку; на мгновение Бейли увидел ее нежно-розовое пятнышко на унылой серой полосе. Должно быть, какой-то пассажир, спешивший сойти с экспресс-линии, нечаянно выбил ее на замедляющуюся полосу, и теперь сумочка и ее владелица неслись в разные стороны.

Бейли криво усмехнулся. Женщина могла бы догнать ее, хвати у нее сообразительности поспешить к более медленной полосе. Но, увы!.. Бейли так и не узнал, нашла она сумочку или нет: от места происшествия его уже отделяли добрых полмили.

Скорее всего, нет. По статистике в городе каждые три минуты кто-нибудь что-нибудь ронял на полосу и больше никогда не находил. Наладить работу департамента находок было чрезвычайно сложно. Еще одна проблема современной жизни.

«Когда-то было проще, – подумал Бейли. – Все было проще. Это-то и делает людей медиевистами».

Медиевизм принимал различные формы. Для лишенного воображения Джулиуса Эндерби он означал увлечение старинными вещами – очками, моноклями. Для Бейли он заключался в изучении истории, особенно истории обычаев и нравов людей.

Взять хотя бы нынешний Нью-Йорк. Город, в котором он жил, которому принадлежало все его сердце. По площади его превосходил лишь Лос-Анджелес, а по численности населения он уступал, только Шанхаю. А ведь ему было всего триста лет.

Конечно, что-то и прежде существовало на том же самом географическом пространстве и тоже называлось Нью-Йорком. То примитивное поселение насчитывало три тысячи, а не триста лет, но оно не было Городом в полном смысле слова.

Тогда вообще не было настоящих Городов. Были лишь беспорядочные, большие и малые, нагромождения жилищ под открытым небом. Они чем-то напоминали купола космонитов, хотя, конечно, сильно от них отличались. Тысячи таких нагромождений (население самых крупных из них едва достигало десяти миллионов, большинство же не насчитывало и миллиона) были рассеяны по всей Земле. По современным меркам, они были совершенно неэффективны с экономической точки зрения.

С ростом населения на Земле возникла необходимость более разумного устройства городов. Ценой постоянного снижения уровня жизни планета могла прокормить два миллиарда человек, три и даже пять. Однако, когда численность населения достигла восьми миллиардов, полуголодное существование стало реальной проблемой; от которой просто так не отмахнешься. В жизни человечества неизбежно должна была произойти радикальная перемена, особенно когда оказалось, что Внешние Миры, тысячелетие назад бывшие всего лишь колониями Земли, начали всерьез подумывать о введении строгих эмиграционных ограничений.

Радикальная перемена состояла в постепенном образовании городов современного типа. Этот процесс занял тысячу лет земной истории. Необходимость укрупнения городов диктовалась целесообразностью. Возможно, чисто интуитивно это поняли еще в среднюю эпоху, Кустарный промысел уступил место фабрикам, а фабрики – межконтинентальной индустрии.

Подумать только, как неразумно содержать сто тысяч домов для сотни тысяч семей в сравнении с одним жилым сектором на сто тысяч квартир; а что такое домашняя библиотека по сравнению с централизованным хранилищем книгофильмов, индивидуальный телевизор по сравнению с системой видеоканалов? Если на то пошло, взять хотя бы наивную глупость бесконечного дублирования кухонь и ванных в каждом доме. Разве могут они сравниться с автоматизированными блоками столовых и душевых, которые появились с развитием современной городской цивилизации!

Все больше и больше старых городов, поселков и деревень на Земле поглощалось современными Городами. Даже угроза атомной войны лишь замедлила этот процесс. Но с изобретением силового щита он приобрел еще больший размах.

Современная городская культура означала оптимальное распределение пищевых продуктов и возрастающее применение дрожжей и гидропоники. Нынешний Нью-Йорк раскинулся на двух тысячах квадратных милях, и по последней переписи численность его населения значительно превышала двадцать миллионов. На Земле было около восьмисот Городов, в каждом из которых проживало в среднем по десять миллионов человек.

Каждый Город стал полуавтономной единицей, почти самостоятельной экономически. Он покрыл себя сводом, оградился со всех сторон, зарылся глубоко в землю. Город превратился в стальную пещеру – громадную замкнутую пещеру из стали и бетона.

Внутренняя планировка Города была тщательно продумана. В центре находился гигантский комплекс административных зданий. В строгой соотнесенности друг с другом и по отношению к целому располагались огромные жилые секторы, соединенные экспресс-дорогой и местными линиями. На окраинах размещались фабрики, гидропонные заводы, цистерны с дрожжевыми культурами и силовые станции. Во все это были вплетены водопроводы и канализационные сети, школы, тюрьмы, электролинии и линии лучевой коммуникации.

Без сомнения, Город являл собой наивысшее проявление господства человечества над окружающей средой. Не космические полеты, не те пятьдесят миров, которые теперь так кичились своей независимостью, а именно Город.

Практически никто из населявших Землю людей не жил за пределами Городов, где под открытым небом, один вид которого приводил горожанина в замешательство, простирались незаселенные пространства. Конечно, без этих пространств было не обойтись. Именно там добывалась необходимая человеку вода, уголь и древесина, являвшаяся основным сырьем для пластиков и вечнорастущих дрожжевых культур. (Нефть на Земле уже давно была израсходована, но ее прекрасно заменили богатые маслами штаммы дрожжей.) Эти пространства продолжали использовать, причем в большей степени, чем думало большинство людей. Там нее еще работали шахты, выращивали пищевые продукты и откармливали скот. Такое производство продовольствия было неэффективно, но натуральное мясо и хлеб всегда находили спрос на рынке деликатесов, и, кроме того, их экспортировали на другие планеты.

Однако, для того чтобы управлять шахтами и водонасосными станциями, а также вести хозяйство на фермах, требовалось совсем мало людей. К тому же контроль за всеми этими объектами мог осуществляться с большого расстояния. Роботы справлялись с работой лучше и требовали меньшего.

Роботы! Какая ирония судьбы! Именно на Земле изобрели позитронный мозг, и именно на Земле роботов впервые стали использовать на производстве. На Земле, а не на Внешних Мирах. Хотя Внешние Миры всегда вели себя так, будто роботы были порождением их цивилизации. Правда, надо признать, что своей высшей точки развития роботы достигли именно на Внешних Мирах. Здесь, на Земле, уделом роботов всегда оставались шахты и фермы. Только в последнюю четверть века они стали постепенно проникать в Города, да и то под нажимом космонитов.

Города были всем хороши. Всякий, кто не был медиевистом, знал, что альтернативы им нет, во всяком случае, разумной альтернативы. Единственная беда была в том, что они не могли оставаться такими вечно. Население Земли по-прежнему росло. Рано или поздно, несмотря на все свои преимущества, Города могли оказаться не в состоянии обеспечить каждого своего жителя необходимым количеством калорий.

Положение усугублялось тем, что потомки первых эмигрантов с Земли, космониты, жили в прекрасных условиях на своих малонаселенных, набитых роботами мирах. Они были полны решимости сохранить тот комфорт, который давал им простор их миров, и с этой целью ограничивали как уровень рождаемости у себя, так и приток эмигрантов с перенаселенной Земли. А потому…

Скоро Космотаун!

Бейли как будто что-то подтолкнуло; он понял, что приближается к сектору Нью-Арк. Задержись он на долю секунды, и экспресс умчал бы его совсем в другую сторону, на юго-запад, к сектору Трентон, в глубь теплого, пахнущего плесенью царства дрожжевой индустрии.

Все дело было в том, чтобы правильно рассчитать время. Пару минут на то, чтобы спуститься вниз и протиснуться вдоль перил к выходу и пересечь замедляющиеся дорожки. Проделав все это, он оказался как раз у нужного ему перехода, Он действовал автоматически, не задумываясь, иначе наверняка бы промахнулся.

Бейли очутился в непривычном для себя почти полном одиночестве. Кроме него внутри станции находился лишь один полицейский. Гнетущую тишину нарушал только шелест экспресс-линии.

Бейли поспешно предъявил подошедшему полицейскому свое удостоверение, и тот отсалютовал, разрешая ему пройти.

Переход к Космотауну постепенно сужался, несколько раз резко сворачивая то вправо, то влево. Такая конфигурация была явно не случайна. Толпы землян не могли бы здесь развернуться, и, кроме того, в подобном переходе невозможно было бы организовать прямое нападение.

Бейли был рад, что по договоренности место его встречи с напарником находилось по эту сторону от Космотауна. Ему совсем не улыбалась мысль о прохождении медосмотра, сколько бы ни говорили о вежливости, с которой он проводился.

Возле ряда дверей, за которыми под открытым небом раскинулись купола Космотауна, стоял космонит. Одет он был по-земному: на нем были расклешенные книзу брюки с тесьмой по бокам и обычная текстроновая рубашка с открытым воротом, швами-молниями и гофрированными рукавами. В том, как он стоял, в его манере держать голову, в спокойном бесстрастном выражении его широкого скуластого лица, в его аккуратно подстриженных бронзовых волосах, гладко зачесанных назад без пробора, было что-то отличавшее его от настоящего землянина.

Бейли подошел к нему деревянной походкой и голосом, лишенным всякой выразительности, представился:

– Я сыщик Элайдж Бейли, департамент полиции Города Нью-Йорка, класс С-5. – Предъявив свое удостоверение, он продолжил: – Мне поручено встретить здесь Р. Дэниела Оливо. – Бейли взглянул на часы. – Я приехал чуть раньше назначенного времени. Могу я попросить, чтобы объявили о моем прибытии?

Ему было не по себе. К земным моделям роботов он уже немного привык, Модель же космонитов наверняка будет иной. Бейли никогда не сталкивался с их роботами, но на Земле не было истории известнее, чем пересказывавшиеся шепотом ужасы о страшных роботах, совершавших немыслимое на далеких сверкающих Внешних Мирах. Бейли невольно стиснул зубы.

– В этом нет необходимости. Я уже жду вас, – ответил космонит, вежливо выслушав его.

Рука Бейли непроизвольно поднялась и тут же опустилась. То же самое проделал его подбородок; казалось, он стал еще длиннее, чем обычно. Бейли не мог выдавить из себя ни звука. Слова застыли у него на губах.

– Я должен представиться, – продолжал космонит. – Меня зовут Р. Дэниел Оливо.

– Да? Я не ослышался? Мне показалось, первая буква…

– Именно так. Я робот. Разве вас не предупредили?

– Предупредили. – Бейли поднес влажную ладонь к волосам и стал заглаживать их назад, в чем в тот момент не было совершенно никакой необходимости. Затем он протянул руку роботу: – Извините, мистер Оливо. Я как-то не ожидал… Добрый день. Я – Элайдж Бейли, ваш напарник.

– Хорошо, – Робот стал сжимать руку. Бейли с плавно возрастающей силой, которая достигла величины «приятного дружеского рукопожатия» и ослабла. – И все же, мне кажется, вас что-то беспокоит. Пожалуйста, будьте со мной откровенны. В таких отношениях, как наши, лучше всего быть друг с другом как можно искреннее. Кроме того, у нас принято, чтобы коллеги называли друг друга по имени, Я полагаю, это не противоречит вашим обычаям?

– Видите ли, все дело в том, что вы совсем не похожи на робота, – в растерянности проговорил Бейли.

– И это вас беспокоит?

– Я понимаю, что это глупо, Дэ… Дэниел. Ваши роботы все такие, как вы?

– У нас есть индивидуальные различия, Элайдж, как и у людей.