Академия на краю гибели

– Я знаю дорогу.

– Мы должны охранять вас по пути.

– От чего? От кого?

– Вокруг вас может собраться толпа.

– Толпа? В середине ночи?

– Потому мы и ждали полуночи, сэр. А теперь, сэр, ради вашей же безопасности, прошу вас следовать с нами. Не хотелось бы угрожать вам, сэр, но я обязан сообщить вам, что в случае необходимости у нас есть право прибегнуть к применению силы.

Тревайз заметил у обоих охранников нейронные хлысты. Изо всех сил стараясь показаться равнодушным и не утратить достоинства, он встал со стула.

– Ну что ж – домой, так домой, – сказал он как можно более небрежно. – Хотя вполне может оказаться, что не домой, а в тюрьму.

– У нас нет инструкций обманывать вас, сэр, – возразил лейтенант с гордостью. Тревайз понял, что имеет дело с профессионалом, который и соврет только по приказу, но тогда уж ни выражение лица, ни интонация голоса его не выдадут.

– Прошу прощения, лейтенант, – извинился Тревайз. – Я вам верю.

На улице их ждал автомобиль.

Вокруг не было ни души. Какая толпа? Хотя, собственно, лейтенант никакой толпы не обещал. Он только сказал, что она может собраться.

Лейтенант теснил Тревайза к машине. Ни отойти в сторону, ни сделать резкое движение было невозможно. Скользнув в дверцу сразу же за Тревайзом, лейтенант захлопнул ее и уселся рядом с Советником.

Машина тронулась.

Не оборачиваясь, Тревайз спросил:

– Я полагаю, что, как только окажусь дома, имею право вести себя, как мне па благо рас судится – уехать, к примеру?

– У нас нет инструкций каким-то образом мешать вам, Советник, но отныне мы обязаны охранять вас.

– Что сие означает?

– Я имею распоряжение сообщить вам, что, как только вы окажетесь дома, вы не должны будете никуда выходить. Улица для вас небезопасна, а я отвечаю за вашу безопасность.

– Ясно. Домашний арест.

– Я не юрист, Советник. Не знаю, как это называется.

Лейтенант на Тревайза не смотрел – взгляд его был устремлен вперед, на дорогу, но локоть довольно чувствительно упирался в бок Советника, и при всем желании Тревайз не смог бы даже пошевелиться, чтобы лейтенант этого не заметил.

Автомобиль затормозил у маленького коттеджа Тревайза на окраине Флекснера. Ждать его дома было некому – нынешняя его подруга, Флавелла, устала от напряженной, беспорядочной жизни, которую ему, профессиональному политику и члену Совета, приходилось вести, и не так давно перебралась к себе.

– Могу я выйти? – спросил Тревайз.

– Я выйду первым, Советник. Мы проводим вас в дом.

– Печетесь о моей целости и сохранности?

– Да, сэр, – невозмутимо отозвался лейтенант.

За дверью их ожидали еще двое охранников. Снаружи казалось, что в доме темно, по, оказывается, окна были зашторены и горел ночник.

В первое мгновение Тревайз собрался было выразить возмущение, но тут же взял себя в руки – чего уж теперь возмущаться. Если собратья-Советники не смогли защитить его в зале Заседаний, то уж дом его тем более перестал быть его крепостью.

– Сколько же вас тут? Полк? – попытался пошутить Тревайз.

– Нет, Советник, – послышался в ответ твердый, уверенный голос. – Кроме тех, кого вы видите, только один человек – я, и жду вас уже очень долго.

В дверях гостиной стояла Харло Бранно, Мэр Терминуса.

– Нам пора побеседовать, не правда ли?

Тревайз не мог сдержать изумления:

– И весь этот маскарад для того, чтобы…

– Спокойно, Советник! – сказала Бранно тихо, но властно. – А вы, все четверо, пошли вон! Вон! Тут все будет в порядке. Марш отсюда!

Четверо охранников отсалютовали, развернулись на сто восемьдесят градусов и удалились. Тревайз и Бранно остались наедине.

Глава вторая

Мэр

5

Последний час Бранно провела в напряженных раздумьях. Фактически она была виновна во взломе. Более того, она самым неконституционным образом нарушила иммунитет Советника. По суровым законам, принятым, когда миновали годы правления династии Индбуров и Мула, Мэр мог быть подвергнут импичменту за превышение полномочий.

Жаль, что это произошло в тот день, когда ей следовало бы быть непогрешимой.

«Ну да ладно. Это пройдет», – подумала она, раздраженно пошевелившись в кресле.

Первые два столетия существования Академии стали ее Золотым Веком, Эрой Героев – по крайней мере, так казалось теперь: кто знал, как жилось людям в то неспокойное время? Те годы дали Академии двух величайших героев – Сальвора Гардина и Хобера Мэллоу, полубогов, способных в славе поспорить с самим несравненным Гэри Селдоном. На этих трех китах покоилась не только легенда об Академии, но и ее истинная история.

Однако в те дни Академия была крошечным, уязвимым миром, с колоссальным трудом удерживающим владычество над Четырьмя Королевствами, и не знала наверняка, насколько крепка десница Плана Селдона, надежно заслонившая ее от останков могущественной Галактической Империи.

И чем сильнее росло политическое и экономическое могущество Академии, тем менее значительными фигурами становились ее борцы и правители. О Латане Девересе почти позабыли. Если и вспоминали о нем, то лишь из-за его трагической гибели на невольничьих рудниках, а никак не по поводу ненужной, но героической схватки с Белом Риозом.

Да и сам Бел Риоз, величайший и наиболее титулованный из врагов Академии, ушел в небытие. Его заслонила тень Мула – единственного страшного врага, которому удалось разрушить План Селдона, покорить Академию и править ею. Он был Великим Врагом, но последним из Великих.

Мало вспоминали и о том, что победу над Мулом одержала женщина – Байта Дарелл и что сразилась она с ним в одиночку, без чьей-либо помощи и поддержки – и План Селдона не был ей подспорьем. Немногие помнили, что ее сын и внучка – Торан и Аркади Дарелл – победили Вторую Академию, после чего Академия, Первая Академия, стала единственной, вне всякой конкуренции.

Они, герои позднейших времен, героями не числились – пребывали в категории простых смертных. Помимо всего прочего, написанная Аркади Дарелл книга биография ее бабушки – и вовсе превратила этот персонаж из исторического в литературный.

С тех пор героев не стало никаких, даже литературных. Калганская война была для Академии последним поводом для беспокойства, да и то весьма второстепенным. Два столетия ровного, спокойного, ничем не нарушаемого мира! За сто двадцать лет – всего-то пара царапинок на обшивке корабля!