– Цвета любви, Ром? Любви…
– А с чем можно сравнить этот цвет?
– М-м-м-м, с цветом радуги.
– Ха-ха… У радуги ведь много цветов.
– Вот именно, Ром, много. А каждый выбирает свой цвет. По своему вкусу.
– Ты хочешь сказать, каждому своё?
– Каждому своё… Вот например: ты моё, но не мой, ты со мной, но ты мне чужой.
– И ты меня любишь?
– Люблю, Ром, очень люблю…
Я притянул её к себе и мы слились в нежном поцелуе. В ту секунду я целовал её чувственно, очень аккуратно, но когда почувствовал эрекцию, то развернул девушку спиной и посмотрел на неё глазами животного. Я сделал с ней то, что она любила во мне.
22:03
Я проснулся дома, уже далеко за полдень. В ту пору я жил с мамой и с годовалым племянником. Родители уже не жили вместе, но папа нет-нет, да и навешал маму. Как ни крути, он все равно оставался царём, ибо содержал нас. А мы с мамой были семьёй под одной крышей, но в наших комнатах протекала разная жизнь. Мама полностью отдавалась воспитанию внука, а я был предоставлен самому себе. Конечно, отец беседовал со мной на разные темы, но и там я был не свет души. Почему? Не знаю и не хочу судить об этом. Знаю одно: я любил свою семью. Настолько, насколько я умел любить.
Сестра родила сразу после того, как в раннем возрасте вышла замуж в Грузии и осталась там жить в частном доме у дедушки с бабушкой. Но она уже была не такая, как в детстве. Её характер набрал сверхсильные обороты, и она стала неуправляема. А стариков мне было жалко, их я любил так же безумно, как в детстве. Но и я уже не был собой.
Наркотики утопили меня в реке, которая всё больше и больше поглощала меня. Я это понимал, но сделать ничего не мог. Врачи, больницы, домашний надзор и прочее, всё было без толку пройдено. Всё возвращалось на круги своя. Дольше всего я держался шесть месяцев, и то заливался алкоголем, нюхал кокаин, иногда курил анашу. В общем, одно говно сменил на другое. Ничего хорошего. Просто усугубил. В тот день в «Пирамиде» с одним нажатием на поршень шприца я смыл все полгода в жопу – глубокую, мрачную жопу.
Вот и проснулся, чтобы вновь найти то, что меня по-тихому ведёт к могиле. Но тогда я не думал об этом, мне просто хотелось кайфовать. Я поднялся с постели, пошёл мыться, приводить себя в человеческий порядок.
После душа зашёл на кухню. Мама возилась с посудой, племянник восседал в своём кресле с множеством игрушек и дурачился. Я поцеловал маму, подошёл к племяннику, присел на корточки и показал ему язык. Он улыбнулся наивной детской улыбкой и начал кидать на меня игрушки. Я сказал ему:
– Ну что ты бесишься, тигрёнок? Весь в маму!
И тут мама со спины прокомментировала:
– Не дай бог, я этого не позволю. С вами я обманулась, но с ним не допущу такого.
– Ладно, мама. Не заводись. Береги нервы.
– Мои нервы давно умерли. Это эмоции.
– Тогда береги эмоции, мам. Накормишь?
– Открой холодильник, там есть всё. Я занята, а ты не маленький мальчик. Маленький – вот, и кормлю с руки его, – указала кивком на племянника.
– Папа не звонил?
– Утром набирал, может заехать вечером. Тобой интересовался, я сказала правду.
– Какую правду?!
– Что это не дом тебе, а гостиница. Что по два-три дня тебя дома не бывает, и даже в магазин за хлебом мне с ребёнком приходится спускаться.
– М-да, я понял. И что он сказал?
– Что в этом я виновата, – заплакала она.
– Ма-а-а… ну прошу, умоляю, мам.
Попытался обнять её, но она меня оттолкнула. Это было тяжело. Слишком.
Я близко даже не подошёл к холодильнику, отправился к себе в комнату. Закрыл за собой дверь, надел толстовку с надписью на груди «Opium». Включил Тупака – Dier mama, натянул до подбородка капюшон, сел на пол и стал плакать, плакать, и ещё раз плакать. Я плохо переносил, когда расстраивалась мама. И когда я понимал, что между нами пропасть, это усугубляло тяжёлое состояние моей души. Мне необходимо было вырваться из этого мучительного плена. А такой выход безоговорочно гарантировал героин. Конечно, в совокупности с женским полом. Значит, надо найти эту дрянь и замутить с девушкой. Вот так я решил.
Уже ночью я, как истинный царь, которому всё по колено, который не имеет никаких проблем и забот, лежал на кровати с раздвинутыми ногами, раскумаренный в хлам. А Ольга Три двести активно старалась, чтобы я кончил, но никак не могла… Работала губами, ритмично насасывая мой прибор, да что только не делала: снизу вверх и сверху вниз, быстро и нежно, целовала и лизала, но я не кончал. Хотел, но не мог. Я был просто в говно. Поэтому дурь так и называют, потому что ты такой же, только не пахнешь. По крайней мере, я не пах. Насчёт других – не знаю.
Долгие оральные ласки всё-таки сломили ту самую баррикаду, и Ольгину грудь я наградил мощной струёй, получив долгожданный оргазм. Ольга была в восторге, я понял это по её стонам. Потом я уснул, периодически просыпался, чтобы покурить, выпить воды. А! Точно, рассматривал, как спит Три двести. В один момент хотел возбудить её методом нежных пальцев и пристроиться, но мне стало жалко нарушать её покой. Представляете проявление жалости под дурью? Звучит глупо, но это правда, ибо я был таким по своей натуре. Парадокс, утверждённый жизненным опытом и фактом. Да, я был добрый, когда добро просыпалось во мне, но бывало и не так.
00:29
Утром Ольга вкусно накормила меня блинчиками и инжирным вареньем, ухаживая за мной, как за ребёнком. Мне нравилось с ней беседовать, она говорила умные слова, я делал вид, будто понимал их смысл. И мне захотелось узнать больше о любви, узнать, что она думает по этому поводу. Но когда я смотрел, как она разгуливает в спортивных трусах с надписью «Rich» на ягодицах и в коротком топе без лифчика, с завязанными на макушке волосами, то загорался желанием отблагодарить ее за вкусный завтрак. Я нагло поднял её на руки и понёс в спальню. Она не сопротивлялась, видимо, хотела этого больше, чем я. С превеликим удовольствием я получил красочный оргазм, кончив в неё. Она была на седьмом небе от мегаэкстаза. Впоследствии, через много-много лет, она сказала: «Ты единственный мужчина, с которым я получила такое удовольствие».
Когда мы сидели в зале и курили пипетки, под убийственным дымом я спросил: