6-я батарея. 1914-1917 гг. Повесть о времени великого служения Родине

Но больше всего нас привлекал железнодорожный вокзал, где получались самые свежие новости с театра военных действий, часто от непосредственных участников боевых операций. Эти известия нас волновали, заставляя все больше и больше стремиться туда, где кровь и жизнь потеряли всякую ценность. Но помимо этого наши души угнетал еще какой-то стыд за себя, за свою спокойную мирную жизнь, и как-то даже неловко было в это время чувствовать на своих плечах офицерские погоны. Нам было стыдно и не по себе среди переполнявших вокзал офицеров, едущих с фронта, в особенности среди раненых, которые в это время преобладали; и все же мы не могли утерпеть и не посещать вокзала – этого источника отзвуков далеко от нас гремящих пушек, свиста снарядов и мелкой дроби пулеметных и винтовочных выстрелов.

* * *

А вот и пленные: все сплошь одни австрийцы в своих серо-голубых мундирах и шинелях. Как спешат они скорее занять места в вагонах, которые помчат их далеко от родины, в бесконечную глубь широко раскинувшейся между морей и горных хребтов Великой России.

Вот старый, седой австрийский полковник. Он суетится и сильно беспокоится, обращаясь то к одному, то к другому из своих товарищей – пленных офицеров – на своем красивом венском наречии, жестикулируя и стараясь объяснить что-то, волнующее его.

* * *

К концу нашего пребывания в гарнизоне крепости мы уже чувствовали, как воинская часть, под своими ногами довольно твердую почву. Нам разрешили даже для практики на местном полигоне израсходовать некоторое количество снарядов по деревянным мишеням, и вот впервые орудия 6-й батареи застукали боевым вызовом у фортов Брест-Литовска, разукрасив на горизонте далекое небо белыми легкими дымовыми клубками шрапнельных разрывов.

* * *

1-й дивизион уходит. Куда? Никому не известно.

Они очень довольны, и с нами им некогда разговаривать. Их вызывают спешно. Нам завидно, и чтобы уже больше не волноваться, мы их даже не провожаем.

– Ваше высокоблагородие, а мы-то что? Иль хуже первого дивизиона? Так и будем сидеть здесь, в крепости, до самого конца войны?

– Не знаю, родные, ничего не знаю.

Проходит еще неделя томительного ожидания, и наконец 22 сентября мы услышали радостную весть:

– Второму дивизиону приготовиться – завтра с утра на погрузку, на фронт.

– Ура! – несется по дивизиону.

3. На Висле

Опять мы в вагонах, опять проносятся мимо пейзажи мирной жизни, а мы сами все ближе к тому, что нас все время волнует. День сменяется сумерками. На этот раз мы знаем, куда нас везут: цель наша – Ивангород. Неужели опять в гарнизон крепости?

На станции Ивангород мы разгружаемся.

10 часов вечера. Эшелон отводят в сторону, на товарную платформу, погруженную в густую тьму осенней ненастной ночи. Паровоз отцеплен, и нас оставляют одних. Кругом тишина, прерываемая лишь шелестом дождевых капель, ударяющих о листву густых, темных деревьев, мрачными силуэтами выступающих на темном фоне общей картины. Кругом мокро и неприветливо.

Шипят и трещат зажженные смоляные факелы. Дым, идущий от них, окрашен в багровый оттенок. Их пламя колышется неровными, яркими вспышками, отбрасывая свой минутный отблеск на темную платформу, на лошадей, выходящих робко и нерешительно из вагонов, на верхушки темных деревьев. Какое-то странное впечатление от этой картины: сильное – никогда не забудется, но неприятное, жуткое.

Я отхожу в сторону, закуриваю папиросу и думаю о том, как ловко и проворно справляются наши солдаты темною ночью, аккуратно и быстро разгружая вагоны, обамуничивая и запрягая лошадей. И вся эта работа происходит в глубокой тишине, и лишь изредка слышен короткий окрик на лошадь запрягающего ее ездового.

Откуда-то появился слух, что неприятель очень близко, слух, который начинает волновать нас: а что, если немцы застанут нас врасплох, при разгрузке?

– Батарея готова, – докладывает мне старший офицер.

Весь дивизион в сборе, только поджидали нашу 6-ю батарею.

Мы двигаемся куда-то в глубину ночи в дивизионной колонне: 6-я батарея сзади – в хвосте колонны. Какими-то проселочными дорогами обходим Ивангород. Сначала все идет хорошо, несмотря на то, что дорога невероятно плоха: дождем дорогу размыло. Все время попадаются глубокие выбоины, наполненные водой и грязью. Вдруг остановка. В чем дело? Еду вперед, в голову колонны. Неожиданное препятствие: большая, глубокая, грязная яма, а после нее довольно крутой подъем в гору. Смотрю, как в эту яму ныряют упряжки сначала 4-й, а потом и 5-й батарей, а когда очередь дойдет до нашей 6-й, яма увеличится уже, наверное, раза в два, размолотая колесами 4-й и 5-й батарей. Объехать ее невозможно, видимо, мы идем дорогой, которой уже никто не пользуется, но в темноте дела уже не исправить.

Первое орудие с налета бросается в яму, ездовые берут в нагайки лошадей, и орудие благополучно галопом выносится в гору. За первым орудием ящик, опять орудие – и все упряжки по очереди проделывают это необходимое упражнение. На горке батарея собирается.

Темно. Грязь хлюпает под копытами уставших уже лошадей, под ногами людей, тяжело, темными силуэтами, молча поднимающихся в гору Изредка вспыхивает огонь от зажженной крученки, несколько мелких искр отлетит в сторону, легкий ласковый окрик ездового нарушит безмолвие, и вдруг, не в силах преодолеть попавшийся скрытый под темной грязью бугор, орудие или зарядный ящик остановится. Лошади бьются, дергают, и тогда люди приходят им на помощь: общим дружным толчком сдвигают застрявшее орудие или ящик. Батарея понемногу растягивается, орудия и ящики теряют связь, наезжают на застрявшие упряжки 4-й и 5-й батарей, которыми усеяна вся дорога. Выбираемся на большак, обсаженный крупными деревьями. Дорога как будто бы лучше, но это теперь имеет уже мало значения: все измучены до крайности, и в конце концов под утро я прихожу к назначенному нам месту бивуака с одним лишь первым орудием. Батарея полностью собралась лишь поздно вечером.

Зато и отдых… Как хорош этот отдых в теплой, уютной избе: намокшие грязные сапоги стянуты с ног, набухшая, торчащая, словно картонная, шинель валяется где-то в углу. С ногами забрались офицеры на походные койки. Уставшее тело в сладкой истоме, в ожидании стакана горячего чаю стремится вытянуться. Да, стоит проделать этот поход, чтобы почувствовать всю прелесть наступившего отдыха!

Люди разместились по избам. Шум, говор, смех сменили безмолвие тяжелого 35-верстного похода. Пьют чай с черным хлебом, дымят папиросами.

– Сильно устали, ребята?

– Ничего, ваше высокоблагородие, на то и война. Не меды-то сладкие распивать, чай, знали, на что идем, не сахарные, целы будем. Лошадки-то наши подбились маленько – ложатся. Отдыхнуть бы им надо.

– Да, надо. Да кто знает, сколько мы здесь простоим? Ничего неизвестно.

На этой стоянке мы пробыли около трех суток.

– Командующий дивизионом просит вас сейчас к себе.

Прихожу: командиры 4-й и 5-й батарей уже здесь.

– Господа командиры, – обращается к нам подполковник Попов, – нам приказано вечером выступить. Маршрут я получил, но куда мы идем и для чего – мне неизвестно. Знаю только одно, что дивизион будет участвовать в выполнении какой-то важной задачи. Итак, собирайтесь, часа через три мы выступим.

Надежда на улучшение погоды к предстоящему нам в эту ночь поводу не оправдалась: мелкий упорный дождь заставил нас съежиться, как только мы вышли из теплой избы на улицу. Глубокая темнота ночи сейчас же приняла нас в свои холодные объятия. Темной сплошной массой чуть вырисовывается из густого мрака запряженная батарея, понуро стоящие мокрые лошади, прижавшиеся к орудиям и зарядным ящикам люди.

– Садись!..

Зашевелилась батарея. Громадная тень заколыхалась и постепенно начала вытягиваться по грязному мокрому проселку длинной темной полосой. Уныло плетутся еще не отдохнувшие лошади, ноги людей хлюпают в вязкой грязи. Батарея опять постепенно растягивается. Время от времени останавливаю первое орудие, чтобы дать возможность подойти остальным. На рассвете подходим к назначенному в маршруте пункту, и предвкушение отдыха и возможности отогреться и обсушиться поднимает общее настроение. Лошади тоже чувствуют конец перехода и сами прибавляют шаг.

Деревня, в которую мы входим, совершенно пуста, то есть совершенно свободна от военного постоя, и дивизион располагается на широких квартирах, но ненадолго: постепенно наша деревня забивается войсками до отказа, главным образом пехотой.

Группа донских казаков, забрызганных грязью, измокших и промерзших, явилась ко мне просить разрешения переночевать где-нибудь с людьми батареи. Мне стало их жаль, и я приказал своим разведчикам принять их и накормить.

Разведчики поместились в сенном сарае и, боясь, чтобы они вместе с казаками, освещая свое помещение, не подожгли сарая, я направился к ним. Мое опасение оказалось напрасным: вся команда, зарывшись в сено, сидела в полной темноте.

– Темно у вас, ребята, но ничего не поделаешь. Курить здесь в сарае тоже нельзя.

– Так точно, ваше высокоблагородие, да нам света и не надо: оно так, в темноте, больше подходит.

– Почему же больше подходит?

– Да сказки сказываем друг другу страшные.

Вот чудаки! Как дети маленькие, чтобы страшнее было, создают даже обстановку, а настоящего страха, действительного, часто не будут совсем ощущать.

* * *

– Командир 3-го Кавказского корпуса генерал Ирманов просит командира дивизиона к себе.

Эту новость привез нам офицер, присланный из штаба этого корпуса. Мы с понятным нетерпением ждем возвращения уехавшего командующего дивизионом. Наконец он возвращается.

– Ну, господа, поздравляю: мы вошли в состав 3-го Кавказского корпуса, который получил особую ответственную боевую задачу, но какую, генерал Ирманов мне не сказал. Он спросил только, хороши ли наши батареи? Я, конечно, ответил, что надеюсь, не будут хуже других, хотя мы в боях еще не участвовали. Завтра утром выступаем вместо одного из дивизионов 52-й бригады