Вампиры. Из семейной хроники графов Дракула-Карди

Особенно сильно он украшает им мои комнаты и мои вещи, я уже не спорю, лишь бы он избавил меня от букетов чеснока, а то повадился украшать ими мою спальню… Так что теперь у нас с ним по этому поводу молчаливое соглашение.

Пусть, зачем раздражать сумасшедшего! Зато с Ритой они теперь враги!

Раньше он рыцарски ухаживал за ней, и она относилась к нему ласково, как к старому человеку, другу моих родителей. Теперь же она не переносит старика, прямо ненавидит его.

Я думаю, что это одна из причин, почему она завтракает и обедает одна у себя в комнате.

Этой же причине я приписываю отказ Риты принять от меня последний подарок. А ведь вещица была заказана по ее личному желанию… и вышла, на удивление, удачно! Это на тонкой золотой цепочке знак пентаграммы, усыпанный бриллиантами, и камни самой чистой воды, точно летняя роса…

А Рита даже не хотела взять ее в руки. Обидно немного… Эх, буду сам носить и помнить, что счастье обманчиво… и любовь… и дружба…»

Гарри прервал чтение и отодвинул тетрадь.

Причиною всех несчастий и на этот раз был старый граф. Заговоренный Петро, он пятнадцать лет лежал смирно в гробу, но был еще настолько силен, что внушил Карло мысль привести в склеп Риту, а ей желание опереться о каменный гроб. Прикосновение живого женского тела сняло заклятие, и старый вампир был свободен.

Он начал с того, что погубил свою освободительницу, наградив ее своей любовью и страшными последствиями этой любви.

Рита, с его помощью, в недолгое время стала сильным вампиром. Она вела двойное существование: днем жила между живыми, ловко обманывая их, а ночью являлась вампиром и губила их. Страстная любовь к другу своего жениха, Альфу, заставила ее забыть осторожность и сильно ее выдала, хотя Альф и умер, не успев ничего сказать Карло, не открыв тайны Риты.

Прощальное письмо Альфа, вложенное в библию, так и не дошло по адресу.

Граф Карло его не видел.

Все же у графа проснулись неясные подозрения и ревность, и он начал следить за Ритой.

Тут граф Карло переживает страшную драму.

«Она какая-то бесстыдная, сладострастная», – пишет он, – или «чем больше я за ней слежу и наблюдаю, тем больше становлюсь в тупик. Она или сходит с ума, или у ней какая-нибудь таинственная болезнь, но болезнь психическая, так как физически она цветет и хорошеет день ото дня».

«Чем объяснить такой поступок, – пишет он дальше:

– Рита, тихонько оглядываясь, входит в мой кабинет, берет со стола тяжелое каменное пресс-папье и с силою кидает его в большое простеночное зеркало. Стекло вдребезги.

В ту же минуту она сталкивает с подставки тяжелую китайскую вазу, и та с грохотом падает на пол. Вбегают слуги.

– Ничего особенного, – объявляет холодно Рита, – скажите барину, что я нечаянно столкнула вазу, а она, падая, разбила стекло. Идите прочь.

Слуги, переглядываясь, молча уходят».

– Как раз в это время, – рассказывал Гарри дальше, – Карло подвернулась латинская книга «о ламниях». Он взял ее из лесного дома, на память об Альфе, и от бессонницы, которая его преследовала, принялся читать.

Карло признается, что ничего бы не понял в ней, если б не рассказы старого доктора на эту тему. Тем не менее он не в состоянии поверить в существование вампиров, а тем более причислить к ним свою невесту. «В книге ясно сказано, что «они» выходят из могил, – пишет он. – Затем книга говорит…»

– Впрочем, это я вам прочту, – говорит Гарри, перекидывая листы.

«Книга говорит, что большей опасности подвергаются близкие люди. Вот если б была правда, то я первый должен бы был умереть. А я жив и здоров, и никто ко мне по ночам не ходит… вот только я спать не могу… Что это, крик или мне показалось? Вероятно…

Фу, какая-то огромная, черная кошка подкралась к моей двери, я даже испугался, а увидев меня, она тоже испугалась, шмыгнула по темному коридору и пропала. Откуда она? Кажется, в замке нет такой; должно быть, забрела из соседнего леса. Надо будет…»

19-е

Ну и ночка! Сейчас светит ясное солнышко, а я все еще не могу сбросить ночной кошмар… а, быть может, и действительность… а впрочем, я потерял мерило…

19-го. Позже

Вчера ночью ко мне в комнату заглянула черная кошка и исчезла. Не успел я снова взяться за перо, как ворвался сумасшедший, на нем был халат, на голове чеснок, а в руках знаменитый кол, с которым он не расстается.

Оказывается, что кол у него осиновый, и чтобы добыть его, он ходил куда-то далеко, так как у нас в окрестности осины нет.

Старик вбежал и принялся что-то искать в двух моих комнатах. Он заглядывал под кровать, в шкаф, под стулья, за портьеры и даже смотрел в печке.

– Нету, ушел.

– Да кто ушел, кого вы ищете? – спрашиваю я.

– Да «его». Эхе-хе, понимаю, сюда-то не сунется! – весело засмеялся сумасшедший, показывая на знак пентаграммы, вырезанный им на пороге моей комнаты.

– Знаешь, – продолжал он, – я двери-то чесноком, чесночком замазал и завесил, так «он» в окно да черной кошкой… сюда, вверх… а я за ним, да видишь, ноги старые, не поспел, ушел он… – Старик тяжело вздохнул и присел на стул.

Из отрывочных фраз и бормотанья я наконец понял, что он завесил чесноком двери капеллы, а сам сторожил «его» с колом. Этот-то «он» старика – выходит не кто иной, как Рита, она же вампир.

Будь передо мной не старик, я бы вздул его, несмотря на все его сумасшествие. Я думал тогда, что всякий вздор, даже сумасшествие, должен иметь меру.

Пока я соображал, как образумить старика, он вдруг опомнился, вскочил, схватил меня за руку и зашептал:

– Идем, идем, «он», наверное, у итальянца, у художника, засосет «он» беднягу.

Постараться вырваться нечего было и думать, и я покорно пошел, вернее, побежал за сумасшедшим. Он быстро взобрался по лестнице, на третий этаж, где живет итальянский художник, и затем мы, словно воры, тихо стали красться по коридору.

Подошли к комнате итальянца. Старик осторожно приотворил дверь.

Комната была залита лунным светом, окно открыто, и занавес на нем отодвинут.

Каково же было мое удивление, а потом бешенство, когда я увидел, что Рита, моя невеста, полулежит на груди итальянца.

Должно быть, я крикнул, потому что Рита подняла голову и обернулась… и о ужас, ужас!.. При ярком свете месяца глаза ее светились сладострастием и злобой, а по губам текла свежая, алая кровь.

– Видишь, видишь! – закричал старик и кинулся вперед… Сильный порыв ветра хлопнул створками окна, взметнул штору и ударил ею старика, тот упал.

Я поспешил к нему на помощь, но луна померкла и в комнате воцарился мрак. Нескоро я отыскал спички и свечку.

При слабом освещении я оглянул комнату – никого нет. Сумасшедший, охая, поднимался с полу, итальянец мирно спал.

Я готов был все признать за галлюцинацию, как старик подошел к кровати и, поднимая за плечи художника, спокойно объявил:

– Вот я и прав, она засосала его.

В самом деле художник был мертв. Лицо бледное, руки болтаются, как плети, на ночной рубашке свежая кровь.