В эфире Шорох. Стихи … – 2024

и со всей дури мы любили
разбитые костяшки, яд врождённой ностальгии
на скрижалях
торчащих рёбер,
на сетчатке
горели письмена —
«Не разлучат».

воля и блажь

Пренебрежение к холоду – южная
блажь, подчинившая волю зимы.
Хочешь – по новой – про чёртову дюжину
трасс до обрыва? Поехали: мы
будем вслепую встречаться под вязами,
в ломких занозах ловить благодать.
Воля речей – ни к чему не обязывать,
воля молчания – не добивать,
но перекраивать город намоленный,
где ничего не кончалось добром.
Блажь резидента – расстёгивать молнию
не без расчёта на всполох и гром.
Нечто красивое, нечто ненужное —
воск ювелирный, застёжек металл —
это фитиль откровения, ну же,
не словом, так залпом – о чём ты мечтал?
Хочешь – по новой – под розами, клёнами,
хоть на болотах, хоть в дюнах, где дрок…
Город без прошлого, скверик заплёванный —
в жалящем свете расстёгнутой молнии —
узел дорог.

призраки

Ошибка мышления – всякого призрака,
встречая, клеймить экстатическим «Ты!»,
и утром из пены кочующих признаков
я пил узнавание до тошноты.
Я снюсь себе серым, насыщенно-облачным,
обласканным тенью с макушки до плеч,
росой, загустевшей до формы, и сволочью —
заблудшим исчадием слова «совлечь»,
идеей, которая брезжит по праздникам
за выкройкой мышц; если это – душа,
то суд не свершён или прошлое дразнится,
пока я пластичен, и каждый мой шаг —
шассе через стены, что были несущими,
а стали помехой на долгом пути.
Я снюсь себе призрачным до вездесущности,
но не уловившим, куда мне идти.

злое дневное

Ты не умеешь о злободневном,
в ритме дыхания тысяч людей.
Помнишь, над нами спайное небо
уподоблялось зелёной слюде?

Общее небо, частное дело,
ломкое тело не верило в смерть.
Стрелы летели дальним пределом:
рано скрываться и поздно не сметь.

Стрелы летели с дальним прицелом,
небо слоистое сыпалось вниз:
изморось, блёстки, пыль на лице, и
каждый поребрик – немного карниз.

Злое, дневное, личное небо
дышит незримо, но дует на всех.
Мантра известна – зрелищ и хлеба.
Ты несъедобен – это не грех.

in the middle of nowhere

Середина нигде, сердцевина сухого шторма.
Ночь открытых зеркал переносится на потом,
на потоп после нас, на постельную сцену с хором/
хоррор-шоу за шторами. Шорохом шин: за что.

Слышишь шёпот пустыни за шорами потных окон?
Ночь безлюдных заправок без права на щит извне:
выбираясь из детства, попутно сжираешь кокон,
без которого небо доступней и холодней.

Выбираясь, не выберешь. Шёл по шоссе – ушёл ли?
След попутками спутанный вяжет узлы, жгуты.
Ночь открытых зеркал начинается с хоррор-шоу
и вступления хора за пологом глухоты.

ядро

Небо всё ниже, воздух прозрачно-пуст.
Там, за сплошным заслоном колючих трав,
если смотреть на карту, отвесный спуск
и автострада. Ляпнул, глаза продрав:
/до Амстердама поездом – три часа/
«Выплыли, живы. Право, не ожидал.
Что же теперь?». Умыться и расчесать
волосы – не запястья. Шипит бокал,