Мембраны

И как вообще они начали переписываться? Кто это предложил? Аделина возрождала в памяти детали тех давних событий.

Десятый класс. Конец учебного года. Только закончился последний звонок у одиннадцатых. Миша позвал на разговор в опустевший актовый зал. Ряды полированных кресел. Он закрыл двери. Уселись на последний ряд, подальше от входа. И сидели как два опоздавших на поезд пассажира, вынужденных знакомиться. Он сообщил, что уходит в другую школу. Не объяснил, почему. Сказал, что в этом есть плюсы для их отношений – можно перейти на «ты» и не бояться сплетен. Теперь они просто люди, а не ученица и учитель.

Ее бросало из холода в жар, она не могла никак осознать, что он хочет ей сказать, какую мысль пытается донести. Он говорил много слов, они были связаны, но чего-то главного не хватало. Ведь до этой минуты между ними ничего не было, кроме невинных и жалких бесед о литературе. Она уже почти поверила, что выдумала «отношения», и нет их вовсе. Убедила себя, что учитель литературы не имеет к ней никакой невыносимой нежности и скрытой печали, которая ей все время чудилась. Уже смирилась с тем, что просто ребенок для него, ученица (какое противное цепкое словцо!). И вдруг он предлагает ей называть его на «ты».

Она произнесла, как заколдованная, непривычное тягучее «ты» вместо «вы». И Миша Чацкий, еще сильнее осмелев, предложил переписываться. «Лучше простой бумажной почтой. Будем оттачивать эпистолярный жанр», – сказал он, широко улыбнувшись. Аделина вглядывалась в его сияющее лицо и не могла понять, снится ей это или нет.

Глава 6. Обитель Святого Крыла в Дудкино-Румянцево

Блестящий Сашкин Ниссан въехал в село с очаровательным названием «Дудкино-Румянцево». Аделина увидела на обочине соответствующий знак. Проехав от него пять километров по лесной дороге, притормозили возле высоких решетчатых ворот, за которыми виднелись обширные угодья с бревенчатыми постройками. Сашка набрал на телефоне код, и через пару секунд ворота разъехались в стороны, приглашая гостей.

– А Палеодор не отсталый реакционер-старовер. Может, у него здесь и камеры есть? —вяло заметила Аделина, старательно оглядываясь. Проехали еще метров сто и припарковались на широкой стоянке, довольно плотно уставленной машинами. Среди них выделялся отполированный и гламурный Лексус с темной тонировкой стекол.

– Дальше расходимся. Мужчины и женщины отдельно. Тебя проводят в женский коттедж. Увидимся вечером. Пока. – угрюмо проговорил Сашка, выключая двигатель. Он не смотрел на Аделину, думал о чем-то своем и нервно крутил в руке брелок с ключом от машины.

Аделина не успела толком понять Сашкины слова, как вдруг к автомобилю подошли две женщины в длинных плотных юбках. Они были одеты наспех, в слегка накинутых на головы платках и в расстегнутых пальто, мешковатых, будто с чужого плеча. Обе женщины улыбались Аделине радушно. «Все глаза проглядели, как ждали», – воскликнула одна из двух.

Подхватив ее под руки, они начали щебетать о погоде, природе, внезапно просиявшем небе и добрых предзнаменованиях, озаряющих прибытие девушки в обитель Святого Крыла. Щебетали и увлекали ее к дорожке, ведущей наискось, немного в сторону от стоянки, к массивному бревенчатому дому. Аделина оглядывалась на Сашку, пытаясь понять, есть ли в происходящем какая-то опасность. Но тетушки были милыми и ласковыми, убаюкивали и успокаивали. Две сказочные феи. Две птички, соскучившиеся по пению.

Вокруг дома стайками метались другие феи, суетясь по хозяйству. Одни тащили ведра, другие – банные веники, третьи держали в каждой руке по коврику. И все они выглядели отрешенными и сосредоточенными. А заметив Аделину, улыбались ей как своей.

– Аделиночка, раздевайся, моя хорошая, обувь сюда, куртку сюда, – щебетала одна из сопровождающих, затащив, наконец, Аделину сквозь кованые двери в дом. Другая тут же забрала из рук растерянной гостьи вещи и разложила по местам. Сумку Аделина не отдала.

Внутри казалось уютнее и просторнее, чем снаружи. В доме было полно современной мебели и техники, включая мониторы на стенах и кожаные диваны в холлах. По витой лестнице с полированными перилами они поднялись на второй этаж. Узкий длинный коридор упирался в высокое, во всю стену, полукруглое окно, а по бокам рядами выстроились, как солдатики, одинаковые двери в комнаты. Теперь стало больше похоже на придорожный отель.

«Феи» проводили гостью, постепенно превращавшуюся в пленницу, до самой дальней двери. Аделина толкнула ее, машинально нажав на ручку, и та открылась. «Они их не запирают», – отметила для себя на будущее и вошла.

Комната оказалась миниатюрной кельей, в которой помещались только полуторная кровать, письменный стол, стул и небольшой шкаф с раздвижными створками. Окошко было скорее форточкой, и освещало комнату слабо. Втроем они могли здесь лишь постоять и выйти, потому что расположиться в этой конуре сумел бы только кто-то один и то не особенно удобно.

– Аделинушка, золотко, вот твой шкафчик, давай сумку поставлю, – пела фея, которая была старше другой. Вблизи стало понятно – ей не меньше сорока. А второй слегка за двадцать.

– Как хоть вас зовут? – выдохнула Аделина, усевшись в полном бессилии на аккуратно застеленную кровать.

– Дорофея, – быстро ответила старшая, явно ожидая этого вопроса.

Аделина улыбнулась – ее даже зовут Доро-«фея»!

– А я Иустинья, – радостно сообщила другая фея, стоя на пороге и с неприкрытым любопытством рассматривая Аделину с ног до головы.

– Интересно, – бормотала Аделина, поглядывая на стены и потолок камеры-одиночки. – Интересно, как долго мне ждать вашего Палеодора? Он сюда придет?

– Палеодора? – уставились на нее обе феи, произнеся имя учителя почти хором.

– А что такое? – начала подозревать неладное Аделина.

– Да он тут не бывает, он живет не здесь. Зачем Палеодор? – тараторила молодая фея Иустинья.

– Как это, зачем? Я приехала к нему! – встала в полный рост Аделина, оказавшись лицом к лицу с Дорофеей. Та была чуть пониже, и потому уткнулась носом прямо в надушенный шарфик.

– Нет, милая, Палеодор письменно только, а лицезреть его можно по особому распоряжению, если сам повелит. И противиться нельзя. Так уж. – Дорофея запричитала, забубнила что-то еще, и вышла в коридор, сотворяя движение рукой, отдаленно напоминающее крестное знамение, но только не крестообразно, а кругообразно – двумя пальцами, как староверы. Она обводила свое лицо по контуру и сдувала с пальцев невидимую пыль.

– Нет-нет, погодите, дорогие мои, так не пойдет. Иустинья! Скажи, где найти Палеодора, мне нужен именно он!

Иустинья вошла в комнату и присела на краешек стула. Дорофея оставалась снаружи, потеряв к Аделине интерес.

– Аделиночка, дорогая, вы только не волнуйтесь. Все сначала волнуются. Это суета в вас мирская кипит. Она скоро угомонится, попритухнет, и придет умиротворение. А потом в душе будет радость. Вы главное не думайте много. Пусть все идет как идет. А Палеодору вы напишете ваши вопросики. Мы передадим. Он ответит, весточку вам лично рукой своей черкнет. – Иустинья говорила тихо, нежно поглаживая Аделину по плечу, как ребенка.

– Приехали, – заключила Аделина, аккуратно убрав с себя руку феи. – Исцелять он меня на бумаге будет? – все-таки повысила голос она.

– Целительная сила не нуждается в материи, она через энергетические потоки к нам пробирается в душу. Но ты все поймешь потом, не суетись, милая. Все сначала вопросы задают, суетятся. А после погружения успокаиваются. – причитала старшая, начиная тихонько тянуть за рукав младшую к выходу.

– Ах, я милая, говорите? – язвила Аделина, вспоминая Сашку последними словами. Ей захотелось сейчас лежать на операционном столе в онкологическом институте под ножом первого попавшегося хирурга, и чтобы он уже начинал удалять ей все плохое без всяких исцеляющих потоков, астральных полей и лишних вопросов. – Кто тут у вас главный? Кто начальник общежития? Старшая пионервожатая, воспитатель кто? Руководство зовите!

Лицо Аделины порозовело, кровь прилила, руки вздрагивали. Она подскочила и вынула из шкафа сумку, громко уронив какие-то металлические вешалки. Обе феи испуганно сорвались и умчались, спотыкаясь и путаясь в тяжелых юбках. Аделина пыталась наладить дыхание и старалась выдыхать медленно и много.

– Приехали, – опять произнесла она, успокаивая себя этим словом и пытаясь реанимировать телефон. Она твердо решила позвонить Ручкину и сообщить о своем решении госпитализироваться в институт.

В комнате, так и оставшейся открытой нараспашку, установилась полная тишина, которой не найдешь в городе. Тишина дачная, загородная, пряная. Непривычно легкая и невинная, как и эти две кулёмы в юбках. Вот ведь что делает секта с людьми посреди двадцать первого века. А ведь они могли бы сейчас, – думала грустно Аделина, – в университетах учиться, диссертации писать, бизнес вести, детей рожать, на курорты ездить. А они в бушлатах двор метут.

Попытавшись выглянуть в окошко, Аделина поняла, что ничего увидеть в нем не удастся, так как подойти близко к раме мешали шкаф и стол. Аделина пыталась представить начальницу этого религиозного общежития. Тетку лет пятидесяти, толстую и суровую надсмотрщицу, которая запрет ее здесь навсегда. А за побег будет сечь на конюшне. Она ждала, что вот-вот войдет кошмарная баба и займется ее перевоспитанием.

Но никого не было. Аделина прилегла на кровать, продолжая напряженно ждать. Однако никто по-прежнему не спешил к ней. Можно было, конечно, попробовать сбежать, двери тут запирать не принято. И до ворот не так далеко.

Она снова принялась терзать телефон, хотела вызвать такси. Но связь не работала. Аделина поводила телефоном по сторонам, выглянула в коридор и прошла его до конца – связь отсутствовала. Аномальная зона, Бермудский треугольник. Палеодор, наверное, вместе с камерами и глушители сотовой связи не забыл поставить. «Ай, да ясновидящий, ай, да молодец!» – приговаривала Аделина, медленно изучая коридор на предмет связи.

Добравшись до большого, во всю стену, окна, она подошла и прижала лоб к стеклу, почувствовав приятный холодок.

За окном открывалась обширная территория. Хозяйственные феи разошлись, и их заменили феи огородные, в замызганных фартуках и толстых резиновых перчатках, с лопатами, граблями и совками. Они занимались клумбой, удаляя с нее остатки осеннего сухоцвета и мусора, засыпая торфом и укрывая на зиму кусками черной ткани. И все в юбках, и все в платках. «Господи, как же он вас сюда заманивает?» – размышляла Аделина, рассеянно наблюдая за чужой работой.

Она все больше ненавидела этого загадочного ясновидящего, который мог превращать живых людей в идиотов, истуканов, потерявших волю к жизни. Сашка еще как-то держался, наезжал сюда периодами, оставаясь все же в собственной колее, отдавая часть себя семье, ребенку, работе. Но ведь еще немного, и Палеодор его тоже сюда загонит вместе с Милой и Максимкой. И будут всей семьей клумбы ему копать и коврики чистить. Но ведь не бывает добровольного рабства. Здесь кроется нечто иное. Не может человек вдруг без причины взять и отдаться в руки мошеннику.

Телефон окончательно погас. Бежать было некуда. Не идти же через лес пешком. Придется ждать начальство.

Поникнув, Аделина поплелась в келью, села за стол и достала Мишины письма. Развязала ленточку и разложила широким веером. Стала проверять по датам и перекладывать по порядку. Бережно держа в руках потертые листочки, некоторые из них читала. «Увядшие от времени глупенькие мысли», – сказала вслух.

Перед глазами вставали образы прежних надежд. Она видела тогда Мишу сказочным принцем, влюбленным рыцарем, будущим спутником жизни. А он ускользал, заманивал ее в зыбкую ловушку. Он не давал опоры для будущего, растворяя в словах настоящее. Аделина только сейчас, читая письма, заметила эту странность. Лишь три письма из всех касались трепещущей темы отношений. Аделина вытаскивала их из «веера» по очереди, и вчитывалась глазами взрослой женщины в знакомые строки. Их писал Миша, двадцатичетырехлетний учитель литературы, который сегодня был бы для неё пылким мальчишкой.

Глава 7. Три письма Миши

Письмо, прочитанное первым.

«Здравствуй, Аделина. Читать твои письма – истинное удовольствие, я кляну себя всякий раз за то, что не могу зачастую сразу сесть за ответ. Первый эмоциональный отклик на твои мысли – очень живой, естественный и любопытный даже мне самому, не попадает на бумагу.

По-видимому, необходимо дать торжественную клятву под присягой, что я одной рукой открывая конверт с твоим письмом, другой сразу же буду браться за ручку, скорописью пытаясь запечатлеть на бумаге поток чувств и мыслей, неизменно охватывающий меня при чтении твоих действительно чудесных писем.

Да, у тебя не было опыта такого общения, и мое положение казалось сперва нам преимущественным, но сейчас я вижу ошибочность этого мнения. Ты писала, и писала не меньше, скорее даже больше меня, твой дневник, к моему сожалению, теряющий что-то из-за нашей связи, дал тебе прекрасный опыт.

Я же никак не отрешусь от стереотипов односторонней переписки, в которой всегда видел лишь возможность самовыражения, и теперь теряю, точнее никак не научусь чувствовать безумно соблазнительный момент диалога.