Забвение

Я запнулась. Как будто часть моих воспоминаний украли. Будто кто-то вырезал их, не оставив на их месте ничего, кроме страха. Внутри поселилось чувство потери, заставляя чувствовать себя так, будто меня столкнули с высокой платформы без предупреждения. Я падала, и само падение пугало меня больше, чем удар о твердую землю. Этому падению не было конца: словно я была вне власти силы притяжения.

– Что последнее ты помнишь? – повторила мама.

– Школу, – ответ сам собой слетел с моего языка.

Разрозненные кусочки мозаики начали медленно сцепляться друг с другом, образуя цельную четкую картинку.

– Я готовилась к тесту по биологии. Но, похоже, я его пропустила, – добавила я, чувствуя, как эти потерянные одиннадцать недель становятся всё более нереальными для меня.

Я отлично помнила, как сидела в кабинете биологии мистера Мак-Конахи. Я даже могла сейчас почувствовать знакомые запахи: мела, чистящих средств, затхлого воздуха, дезодоранта… Рядом со мной сидела Ви: она была моим партнером по лабораторным работам. Наши учебники, открытые, лежали на черном гранитном столе, а в свой Ви тайком засунула очередной выпуск US Weekly.

– Ты имеешь в виду химию, – поправила меня мама. – Летнюю школу.

Я посмотрела на нее с недоумением:

– Я не ходила в летнюю школу.

Мама закрыла рот ладонью. И сильно побледнела. Единственным звуком в комнате осталось ритмичное тиканье часов у окна. Каждый крохотный щелчок секундной стрелки эхом проходил через меня. Через десять щелчков голос снова вернулся ко мне:

– Какое сегодня число? Какой месяц?

Я мысленно вернулась на кладбище. Опавшая листва. Легкая прохлада в воздухе. Человек с фонариком, настаивающий на том, что сейчас сентябрь. В голове у меня билось одно-единственное слово: нет. Нет, это невозможно! Нет, этого не было. Нет, не может быть, чтобы несколько месяцев вот так просто взяли и исчезли из жизни. Я попыталась проникнуть в свою память, попыталась ухватить хоть что-нибудь, что могло бы мне помочь хоть как-то связать сегодняшний день, этот момент, с тем уроком биологии… ведь должно же быть хоть что-то! Но я не помнила ровным счетом ничего. Ни одного воспоминания о минувшем лете. Абсолютная и полная пустота.

– Всё в порядке, детка, – проговорила мама. – Мы обязательно вернем твою память. Доктор Хьюлетт говорит, что у большинства пациентов со временем наблюдаются значительные улучшения.

Я хотела сесть, но руки мои были опутаны разными проводками, прозрачными трубочками и прочими медицинскими приспособлениями.

– Просто скажи мне, какой сейчас месяц! – повторила я истерично.

– Сентябрь. – На мамином лице было написано невыносимое страдание. – Шестое сентября.

Я откинулась на подушки:

– Я думала, сейчас апрель. Я не помню ничего, начиная с апреля.

Страх стремительно накрывал меня с головой, поэтому я поспешно постаралась отгородиться от него. Мне не справиться со всем этим сразу.

– И лето… оно правда уже прошло? Раз, и нет?

– Раз, и нет… – повторила мама отрешенно. – Оно тянулось очень медленно. Каждый день без тебя… одиннадцать недель неизвестности… Паника, тревога, страх, безысходность – это все тянулось бесконечно…

Я промолчала, подсчитывая дни.

– Если сейчас сентябрь, а меня не было одиннадцать недель, значит, меня похитили…

– Двадцать первого июня, – с готовностью подсказала мама. – В ночь летнего Солнцестояния.

Стена, которую я пыталась выстроить между сознанием и страхом, рушилась быстрее, чем я успевала ее возводить.

– Но я не помню июнь. Я даже май не помню.

Мы посмотрели друг на друга, и я знала, что нам пришла в голову одна и та же ужасная мысль. Возможно ли, что моя амнезия касается времени за пределами тех одиннадцати недель и растянулась назад до самого апреля? Как такое возможно?

– А что говорит врач? – я облизнула сухие, словно бумага, губы. – У меня была травма головы? Меня накачали наркотиками? Почему я не ничего не помню?

– Доктор Хьюлетт говорит, что у тебя ретроградная амнезия. – Мама помолчала, потом снова заговорила: – Это значит, что часть твоей памяти утрачена. Часть воспоминаний, которые предшествовали моменту поражения мозга. Мы только не знали, насколько это большая часть. Апрель… – прошептала она тихо, и я увидела, каким безнадежным стал ее взгляд.

– Утрачена? Что значит – утрачена?

– Он считает, что это психологическая травма.

Я обхватила голову руками, неожиданно почувствовав, какие грязные и жирные у меня волосы. До меня вдруг дошло, что я не имею ни малейшего понятия о том, где находилась все эти долгие недели. Меня могли держать в цепях в каком-нибудь затхлом подвале. Или в лесу, связанной. Но я точно не принимала душ много дней. Взглянув на свои руки, я увидела въевшуюся грязь, какие-то мелкие царапины, синяки… Что мне пришлось пережить?

– Психологическая травма?

Я усилием воли выкинула из головы все размышления, от которых истерика стремительно нарастала. Я должна оставаться сильной. Мне нужны ответы. Я не могу позволить себе сломаться. Нужно только сосредоточиться, не обращая внимания на эти пляшущие точки перед глазами…

– Он считает, что ты блокируешь воспоминания о чем-то травмирующем.

– Я не блокирую воспоминания. – Я закрыла глаза, из которых против моей воли полились слезы. Судорожно вздохнув, я крепко сжала кулаки, стараясь унять противную дрожь в пальцах. – Если бы я пыталась забыть пять месяцев собственной жизни, я бы точно знала об этом, – я говорила медленно, пытаясь придать голосу спокойную убедительность. – Я хочу знать, что со мной случилось.

Если мама и заметила, что я злюсь, она не подала вида.

– Попытайся все-таки вспомнить, – мягко настаивала она. – Это был мужчина? Ты была с мужчиной все это время?

С мужчиной? До этого момента я даже не думала о лице своего похитителя. Единственный образ, который приходил мне в голову, – это монстр, прячущийся в темноте от лучей яркого света. Кошмарное облако неопределенности окутало меня.

– Ты знаешь, что не должна никого защищать, да? – продолжала мама все так же мягко. – Если ты знаешь, с кем была все это время, расскажи мне. Не имеет значения, что тебе говорили, теперь ты в безопасности. Они не смогут добраться до тебя. С тобой поступили ужасно, но это не твоя вина. Это их вина, – повторила она.

Из моей груди вырвалось горестное рыдание. Определение «чистый лист» было подходящим до омерзения. Я хотела было уже сказать маме о своем отчаянии, но тут дверной проем закрыла тень. На пороге палаты стоял детектив Бассо. Руки скрещены на груди, взгляд внимательный и тревожный.

Я почувствовала невольное напряжение. Мама, должно быть, поняла это и проследила за моим взглядом.

– Я подумала: вдруг Нора вспомнит что-нибудь, пока мы будем вдвоем, – извиняющимся тоном сказала она детективу Бассо. – Я знаю, что вы хотели допросить ее, но подумала…

Он кивнул, давая понять, что всё в порядке. Затем подошел поближе, пристально глядя на меня:

– Ты говорила, что четкой картины у тебя нет. Но даже расплывчатая деталь может пригодиться.

– Цвет волос, например, – вмешалась мама. – Может быть, черный, например?

Я хотела объяснить ей, что не помню ничего, даже малейшего представления о цвете не имею, но при детективе Бассо не решилась. Я не доверяла ему. Чутье подсказывало мне, что с ним что-то… не так. Когда он стоял вот так близко, у меня волосы на затылке шевелились и по спине бегали мурашки, как будто кто-то водил мне вдоль позвоночника кусочком льда.

– Я хочу домой, – все, что в итоге сказала я.

Мама и детектив Бассо переглянулись.

– Доктор Хьюлетт должен провести несколько тестов, – произнесла мама.