Россия в шубе. Русский мех. История, национальная идентичность и культурный статус

К первой, самой доступной группе экспортных русских мехов, относился беличий мех, который делился на различные сорта: так называемый «верк» (нем. werk) и производные от него: harwerk, ledderwerk, schonewerk (последнее в переводе с немецкого буквально – прекрасная белка) и прочее. К концу XV века классификация беличьего меха упростилась, по причине того что некоторые ее виды были истреблены, в частности полностью исчезла так называемая «онежская белка». Белка, крайне широко распространенная на Руси и легко доступная для охоты, наряду с воском, была основным русским экспортным товаром вплоть до самого конца XV века.

Вторую группу составлял более дорогой мех, в следующем, возрастающем по своей ценности порядке: бобр, бобровые брюшки, бобровые шкурки, горностай, ласка и ее выметки, куница, норка, выдра и, наконец, самым дорогим был соболь. Хорошо продавались и отходы от выделки меха, брак, нецельные шкурки, обрывки и обрезки, называемые по-русски «шевницы»[96 - Лесников М. П. Торговые сношения Великого Новгорода с Тевтонским орденом в конце XIV в. и в начале XV в. // Исторические записки. Т. 39. М., 1952. С. 266–269; Хорошкевич А. Л. Торговля Великого Новгорода… С. 54, 73–77, 81–86. Сведения о сортах русской пушнины XIV – XV веков сохранились благодаря таможенным книгам европейских городов. См.: Там же. С. 94.]. Всякий мех различался и ценился в зависимости от географии добычи: чем севернее был добыт зверь, тем более красивым – и, соответственно, дорогим – считался его мех. Жажда новых денег и стремление к обогащению – традиции, заложенные еще при Иване Калите, – толкали на поиски новых мест пушной добычи.

В таких условиях в конце XV века появилось описание восточных сибирских земель, в историографии получившее название «Сказания о восточных странах» («О человецех незнаемых в восточной стране»)[97 - Бобров А. Г. Сказания о восточных странах и Кирилло-Белозерский монастырь // ТОДРЛ. LXVI. СПб., 2019. С. 110–134.]. Оно посвящено народам, полуреальные, полуфантастические сведения о которых анонимному автору удалось собрать по рассказам русских купцов и затем систематизировать. «Сказание» должно было не просто удовлетворить любопытство средневекового читателя – книга служила путеводителем для землепроходцев, стремящихся найти новые источники добычи пушнины.

Текст начинается с рассказа о том, что к востоку от Югорской земли, на берегу моря, живут самоеды – удивительный народ, который ест своих умерших. Эти люди одеваются в одежду из собольих шкур, питаются олениной и рыбой. Самоеды хорошо стреляют из луков, очень общительны, «а товар их соболи»[98 - Там же. С. 123.]. Автор сообщает и о других племенах, живущих далее по морю. Это тоже самоеды, хотя ведут они иной образ жизни и мохнаты от ног до живота (речь идет, конечно, об использовании меха и шкур животных как постоянного элемента одежды), а «торг их соболи да писцы»[99 - Там же.].

По словам автора, другие народы, живущие на восток по морю, менее общительны и для торговли малопригодны. Среди прочего он утверждает, что зимой они «умирают», но «оживают как солнце на лето повернется» (то есть впадают в спячку)[100 - Там же.]. Кстати, это упоминание, так же как и сведения о народе, ноги которого покрыты шерстью, полностью совпадает со сведениями Геродота о племенах, живущих севернее скифов (о чем мы писали в прошлой главе).

Согласно «Сказанию», еще дальше на восток находится «великая река Обь». Здесь нет лесов, а люди живут в землянках. Соболей в этих краях так много, что их употребляют в пищу, а «иного у них зверя никакого нет, опроче соболе»[101 - Там же. С. 123–124.] (не совсем понятно, как же может выживать этот типичный лесной зверь в условиях безлесья). Само собой разумеется, вся одежда местных жителей сделана сплошь из собольего меха: «платья, рукавицы и ногавицы». Местные соболя очень большие, они имеют особый черный и очень густой мех («черны вельми и велики»), и, как особо подчеркивает автор, когда такой соболь идет, то его мех буквально волочится за ним по земле[102 - Там же. С. 124.].

В конце «Сказания…» следует рассказ о большом торговом городе-крепости на Оби, куда нельзя войти, но можно оставить рядом всякий товар на обмен. Этого товара лежит здесь очень много, но взять что-либо без замены невозможно: украденная вещь чудесным образом сама появится на прежнем месте[103 - Там же.]. Тут же приводится описание людей, живущих в горах, – «каменских самоедов». Они одеваются исключительно в собольи меха.

Этот древнерусский литературный памятник имел ярко выраженную практическую задачу – направить русского купца и промысловика в его поисках ценной пушнины по верному пути, помочь ему сориентироваться в малознакомых северных местах. Уже в конце XV века в Москве понимали значимость Сибири как источника огромных богатств. Важность промысла ценной сибирской пушнины снова стала актуальной в XVI веке, когда Европа вступила в новую полосу своего экономического подъема, обусловленного притоком золота из Нового Света[104 - Бродель Ф. Материальная цивилизация… С. 397–398.], развитием банков и промышленного производства.

Появление шубы на сцене истории. Шуба как символ нового государства

Образование единого Российского государства совпадает с появлением и распространением самой известной русской одежды из меха – шубы. Считается, что впервые шуба упоминается в завещании Ивана Калиты (1328). Тогда московский князь пожаловал своим детям: Симеону – «червленую шубу с жемчугом и шапку золотую», Ивану – «обеяринную шубу с жемчугом и коц (пояс. – Б. Ш., Д. Л.) великий с бармами», а Андрею – «бугай соболий с наплечниками» (короткую верхнюю безрукавую одежду). Дочери московского князя Мария и Феодосья получили «два кожуха с аламы (металлическими бляхами, украшавшими грудь, плечи и спину. – Б. Ш., Д. Л.), унизанные жемчугом»[105 - Терещенко А. В. История культуры русского народа. М., 2008. С. 79.]. Правитель передавал наследникам свои княжеские одежды, вдумчиво их распределяя, точно так же как и свои земли[106 - Древняя одежда народов Восточной Европы. С. 79.]. Поскольку шуба уже в те годы была материальным атрибутом власти, можно предположить, что и распределение «мехового» наследства властителя имело для современников вполне конкретно понимаемую образную аналогию ритуала передачи власти. Очевидно, здесь в очередной раз проявилось особое восприятие меха как символа достатка и благополучия рода, как знакового атрибута успешной жизни не отдельного человека, но династии.

Происхождение слова «шуба» не вполне ясно (нет сомнения лишь в его восточном происхождении)[107 - Русские: Народная культура (история и современность). С. 184.], поскольку оно имеет весьма широкое употребление[108 - Костомаров Н. И. Русская история в жизнеописании ее главнейших деятелей. М., 2009. С. 167–168.]. Распространено мнение, что арабы столь активно использовали русскую пушнину, что в конце концов создали особую меховую одежду «джубба»[109 - Политковская Е. В. Как одевались в Москве… С. 84.]. В таком виде она попала на Русь, где и получила свое современное название. В разных вариациях оно известно в сербском, хорватском, польском, итальянском и других языках[110 - Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 4. М., 1987. С. 482. Еще в X веке у венгров существовал вид одежды, называемый d?ubba. См.: Нидерле Л. Быт и культура древних славян. М., 2013. С. 163. Важно отметить, что Н. Я. Аристов, характеризуя пушно-меховой вопрос Древней Руси, называет шубой всякую верхнюю меховую одежду, включая самые ранние ее варианты. См.: Аристов Н. Я. Промышленность Древней Руси. СПб.: Тип. Королева и К, 1866. С. 147–148.]. Длинное и просторное верхнее одеяние из меха было широко распространено у многих народов, но только в России шуба получила значение особого культурно-знакового символа.

Распространение шубы не могло не сказаться на ономастике русского языка (топонимика Москвы и антропонимика ее населения). Первое свидетельство этого встречается в Софийском временнике под 1368 годом в виде упоминания о военачальнике боярине Иакинфе Федоровиче Шубе и о местечке Шубино[111 - Поспелов Е. М. Названия подмосковных городов, сел и рек. М., 1999. С. 176.]. Шуба как вид одежды упоминается в Суздальской грамоте (1382), а затем и в грамоте митрополита Киприана (1395), что указывает на ее распространенность в кругах русской знати во второй половине XIV века[112 - Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 4. С. 482.]. Именно этот исторический период дал самую раннюю из сохранившихся до настоящего времени русских шуб (предполагается датировка не ранее 1380–1390-х годов). Это длинная (135 сантиметров) нагольная шуба преподобного Кирилла Белозерского, изготовленная из трех овчин хорошей выделки и сшитая, по традиции, мехом внутрь, без подкладки. Шуба застегивается на дюжину узелковых пуговиц и навесных петель из кожаного шнура[113 - Шуба XIV?XV века. Овчина, шитье. Длина 135 см / Кирилло-Белозерский историко-архитектурный и художественный музей-заповедник [Электронный ресурс]. kirillbelozersky.ru/relics/suba (дата обращения 02.02.2022).].

Мы помним, что еще до присоединения к Москве новгородцы поставляли в Европу главным образом сырую, то есть невыделанную пушнину. Готовые изделия Новгородом, как правило, не вывозились, хотя, конечно же, изготавливались местными мастерами. В Москве, напротив, много и охотно торговали уже готовыми меховыми изделиями – чем дороже, тем лучше. Именно здесь, по всей видимости, и появилась шуба – дорогая и престижная меховая одежда[114 - Сыроечковский В. Е. Гости-сурожане. М.; Л., 1935. С. 92. В 1496 году посол Ивана III к крымскому хану Менгли-Гирею требовал компенсировать убытки русского торговца, у которого знатный крымский вельможа купил «четыре шубы белилны да сорок соболей», а деньги в полной мере не выплатил. Шубы оценивались в 17 рублей, а соболя – в 20 рублей, что составляло по тем временам огромную сумму. См.: Посольство от великого князя Ивана Васильевича к царю Менгли-Гирею // Сб РИО. Т. 41. СПб., 1884. С. 226. В другой раз посол московского правителя жаловался на грабеж торговых людей, учиненный азовскими татарами: у князя Ивана Кубенского грабители забрали «сороков собольих и горностаев, и горл лисьих и шуб белинных». См.: Посольство от великого князя Ивана Васильевича к кафинскому султану Махмет-Шихзод с Александром Яковлевичем Голохвастовым // Сб РИО. Т. 41. С. 405. Торговца Ивана Михайлова «татарове взяли на поле» и отобрали у него шкуры горностаев, лисиц, а также несколько «шуб бельих». См.: Посольство от великого князя Ивана Васильевича к кафинскому султану… С. 406.].

Неудивительно, что в XV столетии шуба могла претендовать на положение знакового символа молодого государства: само ее появление совпало с формированием национальной идентичности России. В этой связи показательна история, связанная с шубой, пожалованной Иваном III послу германского императора Максимилиана (1490). Имперский посланник получил весьма ценные дары: «цепь золоту со крестом, да шубу атлас с золотом, на горностаях, да остроги серебряны золочены»[115 - Шапиро Б. Л. Обувь, шпоры и элементы седельного сбора: материальная культура всадника в Московском государстве XVI – XVII вв. // Вестник ТГУ. Культурология и искусствоведение. 2017. № 26. С. 193.]. В этом подарке было много символичного. В ту эпоху иноземные посланники воспринимались не просто как представители своей страны и правителя, но как носители воли своего господина. Они могли говорить только от его имени, иными словами – их устами говорил сам властелин[116 - Здесь можно вспомнить знаменитое польское венчание Лжедмитрия I с Мариной Мнишек (1605), когда вместо жениха в церемонии участвовал его посол. См.: Маржерет Ж. Состояние Российской державы и Великого княжества Московского // Россия XVII века. Воспоминания иностранцев. Смоленск, 2013. С. 59–60.].

В это время соболья шуба принимает на себя главную роль в костюмном комплексе. Русский аристократ уже имеет до десятка и более шуб из разного меха, которые различаются цветами и материалами так называемых «верхов на шубу»[117 - Так, в завещании удельной княгини Ульяны Михайловны Холмской (1449–1504) упоминаются «кожух на беличьих чревах» (на беличьих брюшках), две шубы собольи, сизая шубка из «дикого» (серо-голубого) бархата с золотным шитьем и шелком. См.: Пушкарева Н. Л. Женщины Древней Руси. М., 1989. С. 160–161. Чем более ценится мех, тем на большее количество разнотипных фрагментов (лапы, лбы, черева, душки, хребты, чемры и так далее) делится шкурка. См.: Силантьев А. А. Обзор промысловых охот в России. СПб., 1898. С. 428.]. «Старшие» меха логичным образом сочетались со «старшими» тканями: бархатом и атласом.

Отклики истории о высоком статусе шубы можно найти в былине о чародее-охотнике Вольге, способном ловить «куниц, лисиц, и диких зверей, черных соболей, и белых поскакучих заячков, и малыих горностаюшков»[118 - Вольга // Былины. М., 1986. С. 76.]. Царь Турец-Сантал решает пойти на Русь, откуда и привезти жене русскую «шубоньку дорогу»[119 - Там же. С. 78.] (важно, что султан планирует именно приобрести шубу на Руси, а не изготовить ее в своем отечестве из русского меха). Конечно, поздняя обработка былины наполнила древний сюжет реалиями XVI – XVII веков. Однако народная память отразила изначальные представления и о символико-смысловой нагрузке меха, и об интересе к этому исконно русскому товару представителей иноземной культуры. В народном эпосе шуба представлена важнейшим символом достатка русского государства, который так хочет заполучить неприятель. Коварный «Турец-Сантал» планирует не только приобрести шубу, но и разбогатеть (взять девять городов) и продлить свой род (получить девять сынов)[120 - Там же.]. Это не удивительно, ведь в народном сознании шуба ассоциировалась не только с идеей материального достатка и благополучия, но также и – более широко – с идеей династического и всеобщего благоденствия. К концу XV столетия эта сюжетная линия национальной истории уже вполне определилась.

* * *

Итак, мех стал одним из значимых факторов для развития молодого Российского государства, поскольку сыграл важную роль в его формировании. Вспомним упорную борьбу Москвы с Новгородом за меховые регионы, движение москвичей на Урал и их смелые экспедиции к самоедам. Европа нуждалась в статусном русском мехе, а Москва нуждалась в деньгах – и когда была зависима от Орды, и еще больше после того, как превратилась в полновластного лидера, объединившего раздробленные русские земли.

Не только и не столько прагматической, сколько сакрально-смысловой значимостью меха для русской культуры объясняется его место в предметном ряду государственной символики. Одним из главных атрибутов полновластия московских князей в самом конце XV века стала легендарная шапка Мономаха, отороченная соболем. Ее появление, как считается, было связано с традицией московских правителей передачи наиболее ценных предметов одежды по завещанию. Традицию открыл Иван Калита, передавший сыну соболий бугай с наплечниками, меховую шапку и несколько шуб[121 - Кутепов Н. И. Царская охота… С. 32.]. Укреплению традиции способствовали его потомки, вручавшие наследникам шубы, пояса, плащи и головные уборы.

Согласно легенде, так переходила из поколения в поколение и шапка Мономаха[122 - Ее реальное происхождение до сих пор является предметом дискуссий. См.: Богатырев С. Н. Шапка Мономаха и шлем наследника: репрезентация власти и династическая политика при Василии III и Иване Грозном // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. № 1 (9). С. 174; Борисов Н. С. Повседневная жизнь средневековой Руси накануне конца света. М., 2004. С. 151.]. Идеология XV века превратила этот головной убор мурзы, по всей видимости, полученный Москвой во времена татарского ига[123 - «Этот курьез имеет глубокий смысл: мифическая и реальная генеалогии могут разительно отличаться», – замечает профессор И. Г. Яковенко. См.: Яковенко И. Г. Познание России: цивилизационный анализ. М., 2017. С. 84.], в дар, который якобы завещал император Византийской империи русскому князю Владимиру Мономаху: тем самым властитель «второго Рима» будто бы благословил предка московских князей на самодержавное царство и нарек его Мономахом, государем всей Руси – державного «третьего Рима»[124 - Гудзий Н. К. История древней русской литературы. М., 1966. С. 266; Жилина Н. В. Шапка Мономаха: Историко-культурное и технологическое исследование. М., 2001. С. 182.]. Укрепление традиций сопровождалось соответствующим, пусть даже и вымышленным, «меховым» обрамлением.

Глава 3

Когда мех был золотом. Шуба как ритуал и символ власти (Московское царство XVI века)

Русский мех глазами европейцев: реальность и мифы

Первая треть XVI века, связанная с правлением Василия III (1505–1533), была временем завершения процесса образования единого Российского государства. Под полным контролем Москвы оказались Псков и Рязань, была укреплена вертикаль власти, продолжила свое развитие московская идеология, развивающая идеи богоизбранности властителя. После смерти Василия III на престол вступила его вдова – Елена Глинская, вскоре умершая (1538); после нее правил ее сын – Иван IV Васильевич (Иван Грозный). Первые годы власти юного самодержца были омрачены противоборством боярских кланов, что привело к ослаблению центральной власти. Однако вскоре у трона стали появляться люди, оказывающие положительное влияние на молодого правителя: они ратовали за укрепление власти и проведение масштабных реформ. Преобразования начались с 1549 года. За два года до этого московский князь принял титул царя всея Руси, получив одобрение вселенских патриархов[125 - Карташев А. В. Очерки истории Русской церкви. Т. 2. М., 1992. С. 8–9.].

Реформы способствовали скорому развитию московской державы. Был наведен порядок в управлении и судопроизводстве, появилась сильная армия, активно развивалась внешняя и внутренняя торговля. Проведенные реформы и успешные завоевания 1550-х годов (присоединение Казани и Астрахани) способствовали развитию товарного производства, земледелия и ремесел, отраслей, способных со временем превратиться в материальную базу для устойчивого экономического роста. Богатели и росли города, все большую роль играл слой торговцев и ремесленников, которые были заинтересованы уже не в экстенсивном, но в интенсивном развитии.

В 1553 году английский мореплаватель Ричард Ченслер приплыл по Белому морю к Николо-Корельскому монастырю, стоявшему в устье Северной Двины. Считается, что с этого времени начала свое развитие торговля с англичанами и голландцами[126 - Их интересовала не столько торговля с Москвой, сколько возможный путь в загадочную и богатую Индию. См.: Таймасова Л. Ю. Зелье для государя. Английский шпионаж в России XVI столетия. М., 2010. С. 188–254.]. Россия все больше втягивалась в общеевропейский контекст, привлекая внимание западных держав. Как и раньше, иностранцев интересовал русский мех, но они не имели представлений о реальных меховых запасах московского властителя. Это создавало условия для появления многочисленных мифов.

В этой связи показательны «Записки о Московии», сделанные австрийским дипломатом Сигизмундом Герберштейном, посетившим русскую столицу дважды: в 1517 и 1526 годах. Он попытался не только описать историю и нравы жителей огромной страны на востоке Европы, но также – одним из первых европейцев – дал географическое описание России. Надо полагать, что источниками его сведений были представители двора Василия III и русские торговцы. Самое главное для нас то, что в его работе прослеживается устойчивый интерес к русскому меху. Уже в начале путешествия он замечает густые леса, изобилующие горностаем и белкой. Однако, пишет Герберштейн, обстановка для добычи зверя и пушной торговли здесь не самая лучшая из-за постоянных татарских набегов, отчего и сами жители предпочитают заниматься более военным делом, нежели добычей меха[127 - Герберштейн С. Великая Московия: Записки о московитских делах; Новокомский П. И. Книга о московитском посольстве. М., 2008. С. 168.].

В следующий раз путешественник упоминает о мехах при описании Северной Руси, рассказывая о торговле в Холопьем городе на реке Волхов. Сюда съезжаются купцы из самых разных стран для безденежного торгового обмена. Жители приносят добытый в местных лесах мех, за который просят предметы быта и одежду. Затем, описывая места за рекой Вологдой, он сообщает, что здесь располагаются обширные болота и очень густые леса, населенные племенами, живущими только охотой. Только здесь встречаются особые черные и пепельные лисицы. Ездить туда опасно[128 - Там же. С. 185, 187.].

Описывая Устюжские края и район Северной Двины, Герберштейн замечает, что «собольих мехов там немного, и они не очень высокого качества, но мехов других зверей у них изобилие, в особенности черных лисиц»[129 - Там же. С. 188.]. По словам знающих людей, продолжает Герберштейн, к северу за Двиной начинаются обширные пустынные места, жители которых платят в Москву дань мехами. Конечно, австрийского барона особенно заинтересовали пространства по Оби, где, если верить его русским информаторам, было особенно много пушного зверя; указанию пути к этим заманчивым местам он посвятил отдельное место в своей книге. Здесь же автор сообщал об уже знакомых нам диких и необщительных «самоедах», живущих в этих суровых краях, где в изобилии водятся соболи, куницы, бобры, горностаи и белки. Далее на восток, сразу за самоедами, находится Югра, «там имеется превеликое множество мехов»[130 - Там же. С. 190–191.]. Местный князь давно платит меховую дань в Москву.

Затем по Иртышу живут народы, «умирающие» зимой и «оживающие» весной, будто впадающие в зимнюю спячку (подобная странность уже известна нам из описаний Геродота и «Сказания о восточных странах»). Герберштейн определенно заинтересовался этими подражаниями медведю, отметив, что, «умирая», они оставляют меховой товар для торгового обмена[131 - Там же. С. 191–192.]. Далее, сообщая о народах и природе Западной Сибири полуреальные-полуфантастические сведения, он замечает, что возле Уральских гор за рекой Печора растут кедры, «около которых водятся самые черные соболи»[132 - Там же. С. 194. См. также: Ляпин Д. А. Люди, впадающие в спячку… С. 89–92.]. Переходя к сведениям о Сибири, австрийский барон указывает на бесчисленное множество в этих краях белок, которые превосходят других своей величиной и красотой[133 - Герберштейн С. Великая Московия. С. 198.].

Таковы сведения Герберштейна о русских мехах и географии их распространения. Очевидно, что они отражают представления самих русских о «меховых» возможностях известного им мира. Как мы видим, Сибирь уже начинала привлекать внимание охотников-промысловиков, но все же северо-восток России (Печора, Пермь) пока что, безусловно, занимал главное место в добыче меха.

Показательно, что Герберштейн получил от русского царя комплект одежды, в котором главное место заняла объемная соболья шуба с широкими рукавами и большим собольим воротником. Покрытая золотой парчой с голубыми узорами, она застегивалась сверху до середины драгоценными пуговицами; комплект довершали соболья шапка с круглой белой головкой, обшитая красным сукном, и красные сапоги, вышитые золотом и унизанные на носках и запятках драгоценными камнями и жемчугом[134 - Лобойко И. Н. О важнейших изданиях Герберштейна записок о России. СПб., 1818. С. 35.]. Такая одежда из меха и золотных тканей стала одной из самых ярких составляющих системы материальных атрибутов, которая сложилась вокруг царской власти в России XVI века. Вопреки расхожему мнению, таких шуб при дворе было немного и стоили они очень дорого[135 - Павлов П. Н. Пушной промысел в Сибири XVII в. Красноярск, 1972. С. 71.]. Так, «шуба государская соболья, бархат вишневый, плетена золотом, пуговицы серебряные золочены» оценивалась в 8 тысяч московских денег, «шуба бархат бурской шелк червчат да зелен на соболех» из Московского Казенного двора – в 14 тысяч[136 - Маньков А. Г. Цены и их движение в русском государстве XVI века. М.; Л., 1951. С. 214. Для сравнения, заячья шуба в это же время стоила 60–190 московских денег, простая белья шуба 200–220 д., лучшего качества – до 1200 д., шуба на бельих черевах, покрытая золотным бархатом – 1200 д., примерно столько же стоила простая соболья шуба. См.: Маньков А. Г. Цены и их движение… С. 214–215.]. Главной трудностью в «постройке» такой шубы было крайне малое количество свободного (то есть не назначенного на вывоз) высококачественного меха. Об этом лучше прочего свидетельствует хорошо известная история, когда купец и промышленник Яков Строганов, действуя по царскому распоряжению, «соболей на Москве напытати не могл». А поскольку «на Москве соболей продажных не мог добыти ни у кого», он был вынужден послать на ними «к Вычегде и на Вым и в Пермь» (1573)[137 - Павлов П. Н. Пушной промысел в Сибири XVII в. С. 71.]. Это обстоятельство стало одним из основных стимулов для дальнейшей экспансии русских на восток.

«Попу – куницу, дьякону – лисицу». Социальные категории русской меховой одежды

Активность восточной политики со стороны европейских держав и появление на политической сцене XVI столетия сильного Российского государства способствовали росту интереса иностранцев ко всему русскому, и среди прочего к меху, уже прочно ассоциировавшемуся с далекой холодной страной – Россией. Частью этого интереса стало появление моды на русский костюм. Так, в 1510 году в Вестминстерском дворце состоялся бал-маскарад, где короля Генриха VIII сопровождали два лорда, одетых по-русски: в длиннополые кафтаны, сапоги с загнутыми носами и шапки из «серого меха»[138 - Таймасова Л. Ю. Зелье для государя. С. 8.]