Спираль зла

– Еще! – потребовал он.

Она догадалась, что это ловушка. «Он вовсе не ждет от меня, чтобы я погладила его по шерстке». В том же самом интервью Делакруа заявил, что терпеть не может Феллини. Жюдит еще подумала тогда: «Какой же любитель кино может ненавидеть Феллини?»

– «Маменькины сынки», – ответила она.

– Почему?

Делакруа явно был заинтригован. Очевидно, ей удалось вызвать у него любопытство.

– Потому что такие ленты знают все.

– Но точно так же все знают и «Бутон розы»… Терпеть не могу Феллини! – отрезал он.

– Я знаю. Это мой любимый режиссер… после вас.

Делакруа ответил ей взглядом температуры жидкого азота и прошипел:

– Лестью вы ничего не добьетесь.

Последняя фраза возымела на Жюдит действие холодного душа. Она мгновенно почувствовала, что с нее хватит и этой спеси, и колких словечек, и презрительного тона, и этой жалкой игры в директора-распорядителя садистскими ресурсами людей. С нее хватит. Она больше не позволит себя унижать. Пошел ты на фиг, Морбюс Делакруа.

– У меня такое впечатление, что я попусту отнимаю у вас время, – заявила Жюдит. – Так что разрешите откланяться.

И, не дожидаясь ответа, развернулась на каблуках. Она уже сбежала по каменной лестнице и выскочила под дождь, чтобы добежать до «Лянчи», как вдруг услышала за спиной громкий смех, который закончился заходящимся кашлем курильщика.

– Погодите! Вернитесь! – кричал Делакруа. – Пожалуйста! Нельзя же быть такой обидчивой!

Он резко сменил тон, и его слова теперь звучали примирительно, даже огорченно. Жюдит обернулась и заметила, что он жестом просит у нее прощения. Ну, по крайней мере, она так истолковала этот жест.

– Я прошу у вас прощения! Правда, Жюдит… Боюсь, что у меня вовсе нет ни «сверх-я», ни всех этих фрейдистских штучек.

– Морбюсу недостает хороших манер, это бесспорно, – подтвердила женщина, стоявшая с ним рядом и, видимо, решившая все-таки вмешаться. – Родители не воспитали его должным образом.

Делакруа сардонически усмехнулся и снова зашелся хриплым кашлем.

– Отец заставил меня выкурить первую сигарету, когда мне было девять лет, а на следующий год я выпил свой первый бокал вина. Лично я называю это правильным воспитанием. Когда он возвращался, распахнув дверь ногой, уже без слов было ясно, что за тем последует. Он лупил меня со всей дури, когда бывал пьян, а потом засыпал. Я – ходячая посредственность, Жюдит, и сам этого боюсь.

– Когда Морбюсу было восемнадцать лет, он прижег отцу щеку горячим утюгом и ушел из дома, – с улыбкой прибавила женщина. – Конечно, по нему никогда не скажешь, но он очень злой.

Эти слова вызвали у него улыбку.

– Щека у отца дымилась, и в доме запахло жареной курицей, – сказал Делакруа. – Видели бы вы его физиономию…

Жюдит знала эту историю. Она вообще знала все, что только удалось раздобыть о Морбюсе Делакруа. Но тут сделала вид, что очень удивилась и развеселилась. Женщина сняла капюшон плаща и протянула ей руку в кожаной перчатке. Жюдит удивила сила ее рукопожатия. Без капюшона она казалась еще красивее: была в ней какая-то особая чувственность, и по-особенному блестели зеленые глаза под ровной линией бровей. И тут Жюдит вдруг вспомнила: эту женщину она видела во всех фильмах Делакруа. Темноволосая актриса никогда не играла главных ролей, а всегда роли противников, врагов, слуг дьявола, женщин-вампиров, сообщниц убийцы… Самой заметной из ее ролей была роль в фильме, вдохновленном историей венгерской графини Эржебет Батори, «Кровавой графини», легенда о которой гласила, что она купалась в крови своих жертв, юных девственниц, чтобы сохранить вечную молодость. Актриса играла роль советницы Эржебет, которую обвинили в колдовстве, побили камнями, а потом сожгли на костре ее односельчане.

Женщина представилась.

– Я Артемизия, – сказала она теплым, низким голосом, – жена Морбюса. Не хочешь ли ты пригласить нашу юную гостью войти, дорогой?

10

– Опаздывать изволите, – заметила Фатия Джеллали, когда они вошли.

Институт судебной медицины Тулузы. Ее царство, в котором она властвовала, как верховная жрица. Это всегда был спектакль: видеть ее, полную энергии, среди неподвижных тел, внутренностей и прочего.

Она собрала в высокий шиньон свои черные волосы, густые пряди которых выбивались из-под шапочки и блестели в ярком свете хирургической лампы. На ней был халат, пластиковый рабочий передник, перчатки в два слоя и защитные очки.

– Просим прощения, – сказал Сервас. – Мы ничего интересного не пропустили?

Они уже заметили, что Фатия приступила к обряду вскрытия. Ее ассистент, здоровенный молчаливый бородач, которого Сервас постоянно видел рядом с ней, делал снимки. Она протянула Сервасу и Эсперандье герметично закрытый стеклянный флакон. Там были пчелы. Дохлые. Мартен сосчитал их: ровно дюжина.

– Они были у него в глотке и в пищеводе.

Сервас только сейчас заметил, что шея дю Вельца разрезана надвое и раскрыта, как рыбье брюхо, от подбородка до самой груди. Чтобы добраться до пищевода, пришлось вытащить наружу трахею – кольчатую хрящевую трубку.

Черные волосы Фатии резко контрастировали с восковой бледностью кожи покойного: просто черный бархат на фоне белого мрамора.

– Глубокие порезы нанесены очень острым предметом. Всего их двадцать: три на щеках, один на носу, пять на груди, на уровне сосков, три на животе, пять на пальцах и ладонях, два на мочках ушей, которые почти отрезаны, и самый глубокий порез – в области члена. Повторяю: все они нанесены предметом гораздо острее ножа. Сначала я подумала о скальпеле. Но вполне вероятно, что тут задействован какой-то новый вид оружия. Он наносит раны не смертельные, хотя смерть после них может наступить от большой потери крови. Я все-таки придерживаюсь мнения, что смерть наступила в результате отеков и воздействия пчелиного яда на внутренние органы. Следов борьбы нет, но есть заметные следы на щиколотках и кистях рук, там, где жертва, скорее всего, была привязана к кровати. Дю Вельц отчаянно пытался высвободиться. Подозреваю, что ему сначала дали сильное успокоительное, чтобы успеть его привязать, пока он не проснулся. Токсикологический анализ это покажет. И есть еще одна вещь, которую я хотела бы вам показать…

Сервас увидел глубокие черные раны на сплошь залитом кровью теле. Видимо, убийца уже озверел к этому моменту и в ярости колол куда попало. Словно множество ртов с бесстыдными губами целовали дважды замученное тело Стана дю Вельца: сначала его терзал убийца, а потом еще и судебный медик.

Сервас спросил себя, сколько еще времени он будет держать удар. В его возрасте многие следователи криминальной полиции уже подали в отставку. Годы, проведенные в контакте с тем, что человечество считает возмутительным и неприемлемым, бесследно не проходят.

Фатия провела пальцем вдоль распростертого на столе тела в нескольких сантиметрах от почти прозрачной кожи, и во многих местах Сервас увидел то, что она хотела им показать: еле заметные бугорки заживших шрамов… Это явно были шрамы. Но от чего?

– У меня ушло немало времени, чтобы понять это, – призналась Фатия. – Потому что это не укладывается ни в какую логику. – Она выпрямилась и с гордостью взглянула на Серваса. – Настоящая тайна эти шрамики, верно? Они уже очень давние… И не соответствуют ни одному из известных хирургических вмешательств. Их вообще не должно быть, в них нет смысла.

Сервас не сводил с нее глаз.

– Но ты этот смысл нашла, – сказал он, поняв, что Фатия хочет продлить удовольствие, доказав, какая она хитрая.

– Нашла… Когда поняла, что для такого типа шрамов проникновение в ткани должно быть глубоким. Это тебе не обыкновенные рубцы, которые остаются от ран и порезов. Эти раны нанесены – и не самым удачным образом – в хирургическом блоке.

– Ну и?..

– И я думаю, что в какой-то момент своей жизни наш клиент прибег к тому, что называется «боди-арт».

– Боди что?

– Боди-арт, искусство создания нового тела, – пояснил Эсперандье, который, как и Самира, несомненно, лучше всех в группе разбирался в формах современной антикультуры. – Цель этих рискованных практик – нарушить привычные границы человеческого тела и проверить, какую реакцию и какую психическую трансформацию вызовет такое нарушение: импланты, операции, различные пытки, крючья в спине, подвешивание и тому подобные штучки… Они через добровольные страдания и пытки как бы становятся посвященными… Такими практиками занимается куча народу.

Сервас нахмурился.

– И этот… А потом ему пришлось еще раз себя помучить, чтобы обрести человеческий вид, отсюда и старые зажившие шрамы, – заключила Фатия. – Но все это не имеет никакого отношения к тому факту, что дю Вельц оказался в психушке.

И тут в голове у Мартена пронеслась одна мысль.

– А что, если… Если он мог захотеть вывести на сцену самого себя, причем действовать с согласия своего соседа?