Ход королевой

Николь пьет маленькими глотками лимонад. Издали до нее доносится собачий лай, потом слышится блеяние. На ранчо возвращается одна из овечьих отар, ее гонит конный пастух. Он важно восседает в седле, одетый на манер ковбоев американского Дальнего Запада, единственная разница – сухая кожа австралийской змеи в виде тесемки на его шляпе. Рядом с пастухом бежит собака. Николь узнает ее, это бордер-колли Мао, подаренный ей на четвертый день рождения.

Мой Мао переквалифицировался в сторожа овечьих отар.

По свистку пастуха умный пес собирает овец в плотное стадо, замирающее перед воротами просторного загона с электрической оградой.

– Полюбуйся на этих овечек! – обращается к Николь отец. – Вот твои лучшие учителя! Все вместе они обладают коллективным интеллектом, превышающим простую сумму умственных способностей отдельных особей. Их сила коренится в группе. Для этого явления есть название – «эгрегор». Слово происходит от латинского egregius, от этого термина в языке французов произошло обозначение стадного инстинкта, instinct grеgaire. Эгрегор делает овец сильнее. Как группа они умеют решать любые проблемы, ничего и никого не боятся. Вместе они сильнее всех, это то, что зовется «непобедимой толпой».

Шерстяные спины овец отражают лучи пурпурного предзакатного солнца.

– Как я погляжу, этим стадом управляют человек и собака, – возражает Николь между двумя глотками лимонада. – Без них оно бы не знало, куда идти.

Отец наклоняется вперед и подмигивает дочери.

– Видимость обманчива. Вдруг коллективный ум самого стада исподволь управляет человеком и собакой?

Руперт доволен тем, что поставил дочь в тупик.

– К тому же сила стада и в том, чтобы создавать у нас обманчивое впечатление.

Он опять громко хохочет.

– Какой им от этого толк? – интересуется Николь.

– Овцы пользуются нами, чтобы избавляться от избытков шерсти и не париться от жары. Поставь себя на их место: столько слоев волосяного покрова влекут сильный дискомфорт. Это как если бы тебе даже в сильный зной приходилось носить теплую куртку. А так их постоянно стригут, причем даром. Да еще регулярная кормежка и спокойный сон под крышей. Наконец, мы охраняем их от хищников.

Николь, похоже, сильно заинтересовалась оригинальной теорией «овечьего могущества», развиваемой ее отцом.

– Им предоставляются медицинские услуги, к которым у них никогда не было бы «естественного доступа». Эти овцы нащупали, можно сказать, идеальную формулу беззаботной жизни: приспособились, чтобы на них ишачили мы, люди.

Новый взрыв отцовского смеха.

– Никогда не размышляла об этом под таким углом, – признается девочка.

Он опять зажигает свою сигару и гордо продолжает:

– Словом, теперь ты знаешь овечий секрет. Они манипулируют нами, да так, что большинство из нас понятия об этом не имеет. А источник их силы – тот самый «коллективный разум».

4

– Ты соображаешь, что натворила?

В Нью-Йорке, в четырнадцати часовых поясах от ранчо ROC, начинается день юной Моники Макинтайр. С ней ее мать Джессика; вокруг них совершенно другая обстановка: подземелье, метро американского города-спрута.

– Я не выношу самосуд. И вообще, меня выворачивает, когда нападают на манер волчьих стай на слабых и беспомощных.

– Иначе говоря, ты не выносишь людей. Так бы и сказала.

– По мне, сборище двуногих в количестве больше двух – уже шайка болванов. Чем больше вокруг меня людей, тем сильнее меня угнетает их совместная тупость.

– Чтоб ты знала, отвращение такого рода имеет название.

– Мизантропия?

– Нет, мизантропия – это всего лишь неприятие себе подобных. Твой случай – это, скорее, антропофобия, почти болезненная боязнь оказаться в обществе других людей. Само это слово происходит от греческих понятий «антропос», человек, и «фобия», страх.

– Спасибо за информацию. Согласна, я – антропофобка.

– Тому парню, которому ты врезала, и впрямь было очень больно. По словам директора школы, он принял во внимание, что ты заступилась за девочку, подвергшуюся нападению, и что это была в некотором смысле законная самооборона, но учти, если такое повторится, директор будет вынужден принять меры.

Моника трет глаза, их щиплет от яркого неонового света. Состав с грохотом мчится по тоннелю, потом резко, с визгом тормозит. Открываются автоматические двери.

Войдя в вагон, Моника и ее мать садятся на откидные кресла, но на каждой остановке пассажиров становится все больше, так что им приходится встать.

Все новые и новые пассажиры заполняют все свободное пространство, вагон, железное чудовище, заглатывает все больше людей. Сначала на одном квадратном метре стоит один, потом уже двое. Снова визг тормозов, тряска перед остановкой, открывание дверей, уплотнение толпы в вагоне. Теснота вобрала столько людей, что Моника вынуждена соприкасаться сразу с несколькими.

Ее передергивает от отвращения. Ее слух улавливает звук чужого дыхания.

– Сдвинься чуть правее, – советует дочери мать, понимающая ее проблему.

Состав виляет на ходу, пассажиров швыряет друг на друга, как тряпичных кукол.

Опять остановка, теснота превращается в давку. От скученности становится трудно дышать, не спасает даже вентиляция, автоматически увеличившая мощность и, соответственно, шум.

Новая остановка, в вагон втискивается дополнительная порция людей.

Теперь на одном квадратном метре помещается уже целых трое. Девочка в страхе стискивает челюсти.

Но это только начало ее мучений. В один их вагон набилось уже не меньше полусотни людей. Кто-то наступает ей на ногу и просит прощения.

Она сжимает кулаки.

Кто-то гладит ее по попке. Моника испепеляет нахала взглядом и набирает в легкие больше воздуха, чтобы совладать с собой.

Спокойствие.

Еще остановка, входят еще люди.

Людская плотность достигает четырех человек на квадратный метр. В довершение зол великовозрастный дылда чавкает жвачкой в считаных сантиметрах от ее уха.

Как люди умудряются выносить этот кошмар? Что, если бы машина времени забросила сюда доисторического человека? Он бы точно сказал: «Если это прогресс, то я предпочитаю обходиться без него».

Остановка. Двери открываются. Пассажиры в вагоне сбиваются в еще более плотную кучу, те, что снаружи, напирают, чтобы войти. Некоторые сопротивляются, некоторые лезут внутрь вопреки всему.

– Вы же видите, что и так уже перебор! – не выдерживает пожилая леди.

– Очень жаль, но меня ждут на работе.

– Потерпите до следующего поезда.