Орел стрелка Шарпа. Золото стрелка Шарпа

– Боюсь, тут у вас ничего не выйдет. – Хоган улыбнулся.

Шарп посмотрел на инженера, и внутри у него все сжалось. А тот только плечами пожал:

– Я же говорил вам: дело обстоит не так просто. Если испанский полк идет в Вальделаказу, сэр Артур считает, что ради соблюдения дипломатических норм он должен послать и британский полк. Продемонстрировать мощь или что-то в этом роде. – Хоган взглянул на ровные ряды солдат, а потом снова на Шарпа. – Сэр Генри Симмерсон и его бравые ребята отправляются с нами.

– Иными словами, мы должны будем подчиняться его приказам, – простонал Шарп.

– Не совсем. – Хоган поджал губы. – Строго говоря, приказывать вам буду я.

Слова прозвучали официально, точно инженер временно поменял профессию и превратился в адвоката. Шарп бросил на него удивленный взгляд. Могла быть только одна причина, по которой Уэлсли отдал Шарпа и его стрелков в подчинение Хогану, а не Симмерсону, и заключалась она в том, что генерал не доверяет сэру Генри.

Шарп по-прежнему не понимал, какая может возникнуть в нем нужда; Хогана будут защищать два полных батальона – по меньшей мере, полторы тысячи человек.

– Генерал предполагает, что нам придется встретиться с французами?

Хоган пожал плечами:

– Испанцы говорят, что у французов на южном берегу целый полк кавалерии, усиленный артиллерией, они с самой весны охотятся за партизанами. Уэлсли думает, что противник попытается воспрепятствовать нам.

– Я все равно не понимаю, мы-то зачем?

– Возможно, вы мне и не нужны. – Хоган улыбнулся. – Но на ближайший месяц не намечено никаких военных действий; французы сначала позволят нам углубиться на территорию Испании и только потом пойдут в наступление, в Вальделаказе может возникнуть заваруха. Я хочу иметь рядом кого-нибудь, кому мог бы доверять. Так… на всякий случай.

Шарп улыбнулся. Хорошенькое дело, нянчиться с полковником ополчения, который возомнил себя всезнающим!

– Для вас, сэр, с удовольствием.

Хоган улыбнулся ему в ответ:

– Кто знает? В жизни всякое бывает. Тем более что она поедет с нами.

Шарп проследил за взглядом Хогана и увидел, что девушка, одетая во все черное, помахала рукой какому-то офицеру из Южного Эссекского. Как показалось Шарпу, блондину в безупречной форме, на коне, который, вероятно, стоил больше, чем чин самого всадника. Девушка подстегнула свою лошадь, слуга на муле последовал за ней; они присоединились к батальону, шагавшему по дороге в Каштелу-Бранку. Площадь снова опустела, пыль оседала в лучах палящего солнца, а Шарп откинулся на спинку своего стула и расхохотался.

– Что тут смешного? – спросил Хоган.

Шарп указал рукой, в которой держал кружку с бренди, на потрепанный мундир и рваные брюки Харпера.

– Боюсь, сэру Генри не очень понравятся его новые союзники.

Лицо сержанта по-прежнему оставалось мрачным.

– Господи, спаси Ирландию.

– Аминь. – Хоган поднял свою кружку.

Глава вторая

Бой барабанов был далеким и приглушенным, временами смешивался с городским шумом, но звучал настойчиво и угрожающе, и Шарп обрадовался, когда он стих. Они добрались до Каштелу-Бранку через двадцать четыре часа после Южного Эссекского. Было почти невозможно заставить мулов Хогана идти по дороге, изрезанной глубокими колеями в тех местах, где незадолго до них прошла полевая артиллерия. Теперь мулы, нагруженные бочками с порохом, запалами в промасленных тряпках, лопатами, кирками, ломами и прочим снаряжением, необходимым Хогану для взрыва моста, покорно тащились за стрелками и техниками, которые пробирались по запруженным людьми улицам к центру города.

Когда отряд вышел на залитую ярким солнцем площадь, подозрения Шарпа на предмет барабанного боя подтвердились. Кого-то пороли. Совсем недавно. Жертвы нигде не было видно, и Шарп, глядя на стройные шеренги Южного Эссекского, вспомнил, как много лет назад пороли его самого. Невозможно забыть, скольких сил стоила ему борьба с болью, когда он старался не показать офицерам, что кнут причиняет ему страдания. Он унесет с собой в могилу шрамы от того кнута. Зато Симмерсон вряд ли понимал, какому жестокому наказанию подвергает солдат своего батальона.

Хоган остановил лошадь в тени дворца епископа.

– Сейчас, кажется, не совсем подходящий момент для разговора с нашим добряком-полковником.

Солдаты разбирали четыре деревянных треугольника, стоявших у дальней стены площади. Значит, наказанию подверглись четыре солдата. «О господи, – подумал Шарп, – четыре человека!»

Хоган развернул лошадь так, что оказался спиной к батальону.

– Я должен хорошенько запереть порох, Ричард. Иначе украдут все до крошки. Встретимся здесь же.

Шарп кивнул:

– Мне все равно нужна вода. Значит, через десять минут?

Люди Шарпа, побросав оружие и ранцы, тяжело опустились на землю у стены. Настроение у стрелков резко испортилось из-за напоминания о том, какая участь могла постигнуть и их, если бы они не находились под командой Шарпа.

Сэр Генри выехал на центр площади. Его голос зазвучал так звонко, что Шарп и стрелки прекрасно все слышали:

– Я приказал выпороть четырех солдат, потому что другие четверо дезертировали.

Шарп удивленно поднял голову. Дезертиры? Так быстро? Он посмотрел на батальон, на ничего не выражающие лица и подумал о том, сколько еще бравых солдат мечтают сбежать от сэра Генри Симмерсона.

Полковник привстал на стременах.

– Кое-кому из вас известно, как эти мерзавцы спланировали свое преступление. Кое-кто помог им. Однако вы предпочли хранить молчание, поэтому я подверг наказанию четверых солдат, чтобы вы не забывали о своем долге.

Голос Симмерсона оказался неожиданно пронзительным, совершенно неподходящим такому огромному человеку. Держался полковник спокойно, говорил уверенно, не спеша, а потом вдруг повернулся всем телом направо, налево и взмахнул рукой, точно собирался указать на каждого солдата, находящегося под его командованием.

– Вы будете самыми лучшими!

Он завопил так громко, что сидевшие на ограде монастыря голуби с шумом взлетели в воздух. Шарп ждал продолжения, но его не последовало – полковник развернул лошадь и поехал прочь, а безумный крик еще долго висел над притихшей площадью.

Шарп встретился взглядом с Харпером, и сержант пожал плечами. Что тут скажешь – лица солдат Южного Эссекского говорили о том, что Симмерсон потерпел поражение; они просто не знали, как быть лучшими. Шарп наблюдал за покидающими площадь ротами и видел на лицах солдат лишь мрачное отчаяние.

Шарп верил в дисциплину. Солдат, дезертировавший перед лицом врага, заслуживает смерти, некоторые проступки и в самом деле должны быть наказаны поркой, а если ты попался на мародерстве, тебя повесят – законы известны всем. Лейтенант считал, что правила должны быть предельно простыми, и от своих людей требовал трех вещей. Они должны сражаться, как он – с безжалостным профессионализмом. Воровать можно лишь у врага и у мертвых, да и то если тебе грозит голодная смерть. Напиваться без разрешения запрещено. Простой кодекс, вполне понятный людям, которые оказались в армии потому, что не смогли преуспеть ни в чем другом. И кодекс этот отлично работал. За нарушение полагалось неизбежное наказание, и Шарп знал, что хотя его люди хорошо к нему относятся и охотно идут за ним в сражение, они боятся гнева своего командира, если речь идет о выполнении законов. Шарп был настоящим солдатом.

Он пересек площадь и направился вдоль переулка в поисках фонтана и вдруг заметил лейтенанта Южного Эссекского, который ехал на своей лошади в сторону того же окутанного тенью прохода между зданиями.

Это был тот самый офицер, который помахал рукой девушке в черном, и Шарп почувствовал необъяснимое раздражение, какую-то смутную ревность. Форма лейтенанта была великолепно скроена, кривая сабля легкой пехоты стоила больших денег, не говоря уже о превосходной черной лошади, на которой он сидел. Шарп презирал врожденное высокомерие человека, принадлежавшего к высшим кругам общества, его богатство и привилегии и злился, потому что сознавал: презрение основано на зависти.

Шарп отошел в сторону, чтобы пропустить всадника, а затем поднял голову и приветливо кивнул. Ему показалось, что он разглядел худощавое, красивое лицо, обрамленное светлыми волосами. Шарп надеялся, что лейтенант не обратит на него внимания; он не очень-то владел искусством светской болтовни и не хотел вступать ни в какие разговоры в этом вонючем переулке; позднее его обязательно представят офицерам батальона.

Надеждам Шарпа не суждено было сбыться. Лейтенант остановился и вперил в стрелка грозный взгляд:

– Разве вас не учат, как положено приветствовать офицера? – Голос лейтенанта был таким же роскошным, как и его форма.

Шарп промолчал. Он потерял свои эполеты во время зимнего сражения, поэтому светловолосый лейтенант принял его за рядового. Ничего удивительного: в переулке царил полумрак, а глядя на Шарпа с закинутым на плечо ружьем, трудно было не ошибиться. Шарп посмотрел на голубоглазое лицо и уже открыл было рот, чтобы ответить, когда лейтенант взмахнул хлыстом и ударил его по лицу: