Жёлтый дракон

Сцена 3 (На что способен бедняк).

Комнатка. Усопшему подойдёт отчасти. Обшарпанная кровать у окна, укутанная одеялом – прежде одеждой. У постели – стыдливо обвёрнутое тряпкой ведро. Развалившийся коврик рядом, заставленный сосновой посудою, выскобленной, дырявой. У осыпающейся краской стены ютятся крохотные статуэтки Цай Шеня – ревнителя денежного состояния и Шэньнуна – ревнителя плодородия в поблёкшей, впрочем, аккуратной, чистой ханьфу, окуренной благовониями. На коленях, трепля волосы, горбится пожилая, истончившаяся в песчаную ветвь, женщина. Зэнзэн, презрев нищету, предпочитает платье шёлка, древнее, разбегающееся нитками. Краски одеянья пылают, храня памятный алый. Внезапно женщина, зарыв возраст, стремглав возвевается, вынимает из правого рукава розовый веер и крушит статуэтки. Покопавшись в левом рукаве, выносит портрет молоденькой дамы, кладёт в углубление и любуется, роняя слёзы. Раздаётся стук. Дверь неспешно отворяется. Вэй, ссутулившийся, кутает взор в складках серой рубашки. Прилипает к штукатурке, мечтая просочиться сквозь. Кулаки сжимает, разжимает, сжимает, разжимает. Старуха утирается мимоходом, проверяет в зеркальце отраженье, впивается, точнее, пытается впиться в невидимое лицо ребёнка. Вне речей понимает – унижения тщетны, опасности непроходящи, грёзы несбыточны.

Зэнзэн (колотит сына веером).

Зачем явился в свет, проклятый сын, дурак?

Мать слабую, ах, смуровать в могилу?

Куда, Фукуроку, потратил силу?

Кому вручил, дряхлец, кому, слог дзю, макак?

Представить и упасть, сын – тучной панды плоть.

Бамбукожуй, бамбука черепушка,

Хотящая летать кривая тушка.

Он хоть батрак пустой, не мандарин он хоть.

Не ной и докажи, мех твой – мираж, обман.