Личные воспоминания

С победой революции деловая жизнь в Берлине почти остановилась. Аппарат правительства, казалось, уснул. Телеграфная комиссия, хотя официально ее никто не закрывал, тоже прекратила работу. Тем более я был восхищен энергией моего друга Гальске, который в это сложное время, несмотря на отсутствие заказов, продолжал спокойно собирать телеграфные аппараты. Я же находился в весьма сложной ситуации, когда по прежнему месту моей службы работы не было, а нового назначения мне никто не давал. С другой стороны, мне казалось нечестным просить об отставке в то время, когда вокруг все говорили о приближающейся войне.

И тут снова в моей жизни, как это часто бывало, произошло событие, указавшее новое направление деятельности.

Подводные мины

Восстание граждан Шлезвиг-Гольштейна

против датского господства закончилось успехом. Это привело к активизации национального движения и формированию по всей Германии добровольных отрядов для помощи соотечественникам, сражающимся на севере страны с иноземными угнетателями. В свою очередь Дания, не собиравшаяся так просто отдавать свои иностранные владения, также готовилась к войне, а газеты Копенгагена требовали от правительства начать бомбардировку главного центра освободительного движения – города Киль.

За год до этого мой шурин Гимли получил в Киле пост профессора химии и теперь жил совсем рядом с Кильской гаванью. Сестра Матильда в своих письмах жаловалась, что она страшно боится датских бомб, которые в женском воображении уже превратили ее дом в руины. Она имела все основания для опасений: «морская батарея Фридрихшорт», как называли прикрывавшую вход в гавань маленькую крепость, все еще находилась в руках датчан, а это означало, что для датского флота подход к городу был полностью открыт.

Опасность эта натолкнула меня на мысль о том, что вход в гавань можно закрыть подводными минами с электрическими взрывателями. Мои защищенные гуттаперчей провода представлялись идеальным средством для того, чтобы в нужный момент произвести удаленный подрыв мины с берега. В письме я рассказал об этом плане шурину, который с энтузиазмом его поддержал и сразу довел до временного оборонного правительства государства. Оно идею одобрило и отправило в Пруссию специального посланника, доставившего правительству страны просьбу откомандировать меня в Киль для исполнения работ по защите гавани. Серьезным препятствием в осуществлении этой миссии было то, что Пруссия еще находилась с Данией в состоянии мира. Но мне ясно дали понять, что командировка состоится, как только обстоятельства изменятся, а они в скором времени обязательно изменятся.

В ожидании этих изменений я занялся подготовкой мин. В качестве оболочки были использованы большие непромокаемые прорезиненные мешки, вмещавшие до 500 килограмм пороха каждый. Также я в спешном порядке подготовил необходимое количество изолированного провода, электрических взрывателей и гальванических батарей. Наконец генерал фон Рейер, глава департамента военного министерства, в приемной которого я ежедневно ожидал приказа об отправке, объявил мне, что его только что назначили военным министром, что война с Данией – вопрос решенный и что мое новое назначение станет первым военным выступлением против датчан. К тому времени все мои приготовления были уже завершены, и вечером того же дня я отправился в Киль.

В охваченной сильнейшими волнениями Альтоне

меня уже поджидал Гимли. Оттуда мы на специальном поезде отправились в Киль. Известие о вступлении в войну Пруссии уже дошло сюда, но еще не все в это верили. Однако все сомнения разбивались, как только люди видели меня в прусской военной форме, что совершенно очевидно было ярким доказательством долгожданного события, поэтому на всем пути до Киля, как и в самом городе, меня встречали с неизменным и чрезвычайным восторгом.

Мой шурин уже успел подготовить в городе все для быстрейшего минирования, так как появления боевых датских кораблей здесь ждали буквально со дня на день. Из Рендсбурга

уже пришел корабль с грузом пороха, подготовлены были и многочисленные добротно осмоленные бочки, которыми при необходимости можно было заменить недостающие прорезиненные мешки. Бочки эти мы сразу заполнили порохом, снабдили взрывателями и закрепили на якорях в узком проходе к купальне в 20 футах

от поверхности воды. Провода от них были разведены по двум береговым наблюдательным пунктам так, чтобы мины взрывались только тогда, когда контакты одновременно замыкали в обоих пунктах.

На каждом пункте в расчете на каждую мину были установлены специальные вертикальные стержни. Наблюдатель, увидев, что на линии одной из мин появился вражеский корабль, должен был замкнуть контакт у стержня, отвечавший за эту мину, и не размыкать его, пока судно не сойдет с линии. Таким образом, оба контакта замыкались лишь тогда, когда корабль находился почти точно над миной. Испытания, проведенные с уменьшенными минами и небольшими лодками, показали, что такая система действует весьма успешно.

К тому времени в битве при Бау гольштейнские и немецкие добровольцы были наголову разбиты датскими войсками, а многие из них попали в плен. Удивительно, насколько быстро после этого обычно мирное население Шлезвиг-Гольштейна прониклось военным духом и идеей национальной ненависти. Ярче всего это проявлялось у женщин. Я тому был непосредственным свидетелем.

Во время одного из собраний некая молодая симпатичная девушка попросила меня объяснить принцип действия подводных мин, которыми был защищен город. Узнав, что в случае удачи целый корабль со всем экипажем взлетит на воздух, она тут же взволнованно спросила: неужели найдется человек, который сможет вот так просто, одним движением руки, погубить сразу сотню человеческих жизней? Я ответил, что, конечно, найдется, оправдывая это военными действиями. После этого она с негодованием отвернулась и в дальнейшем старательно меня избегала. В следующий раз я встретил ее уже после битвы при Бау. Возглавлявший прусские войска граф Врангель

уже подходил к границе Шлезвиг-Гольштейна, и воинственный дух в стране был на самом подъеме. К моему искреннему удивлению, хорошенькая оппонентка, завидев меня, не только не отошла в сторону, но, наоборот, первой подошла и спросила, в исправности ли пребывает мое минное заграждение. Я заверил, что все мины в порядке, а поскольку датский флот был уже близок, вскоре все смогут убедиться в их эффективности. Я желал таким резким ответом вновь возбудить ее негодование, которое так шло ей. Ненависть и правда проступила на ее лице, но сопровождалась она неожиданной фразой: «Ах, я была бы рада увидеть, как сотни этих извергов будут извиваться в воздухе». Оказалось, что ее жених, участвовавший в битве при Бау, был ранен и, попав в плен, теперь находился на корабле «Droning Maria», команда которого обращалась с пленными весьма сурово. Этим и объяснялось такое резкое изменение ее гуманных чувств.

Фридрихшорт

В городе говорили, что Копенгаген приказал начать бомбардировку Киля, не дожидаясь, пока его займут немецкие войска. Я опасался за оборону города, поскольку при тщательном изучении фарватера оказалось, что для среднеразмерных судов он шире, чем предполагалось ранее. Кроме того, датский флот мог спокойно встать на якорь возле Фридрихшорта, откуда начать неторопливый и обстоятельный обстрел города. Поэтому мне казалось важным захватить крепость. Сделать это было не сложно: датский гарнизон состоял из небольшого числа солдат-инвалидов, бояться которых было просто стыдно.

О своих опасениях я доложил вновь назначенному коменданту Киля, ганноверскому майору. Он был со мной всецело согласен, тем более что ему недавно стало известно, что датская эскадра как раз и имеет первой целью занятие и укрепление Фридрихшорта, но у него не было достаточного числа людей для захвата крепости. В ответ на это я напомнил коменданту, что для содействия в таком благородном деле вполне можно задействовать силы народной милиции. Хоть комендант и сомневался в этой моей затее, тем не менее он приказал трубить сбор народных сил самозащиты, чтобы довести до них мое предложение. Очень быстро собралось значительное число граждан. Обратившись к ним, я попытался доказать, что их жизнь и благополучие сейчас в большой мере зависят от того, кто первым займет Фридрихшорт, что сегодня сделать будет легко, а завтра – невозможно.

Мое выступление пришлось гражданам по душе. После короткого совещания бойцы милиции согласились в ту же ночь штурмовать крепость при условии, что командовать штурмом буду я, на что я, естественно, ответил согласием. При поддержке коменданта, который хоть не имел команды, зато предоставил в наше распоряжение городской арсенал, мы быстро снарядили из 150 мужчин экспедиционный корпус, усилив его резервом из 50 человек.

Уже ближе к полуночи отряд выдвинулся в направлении района Хольтенау, откуда планировали начать штурм. Наш милицейский отряд тихо и бесстрашно подошел к укреплению, спокойно прошел по оказавшемуся, к нашей радости, опущенным подъемному мосту и с громким криком «ура!» быстро овладел фортом. К сожалению, датчане не оказали нам никакого сопротивления. В комендантской я устроил свой штаб, куда вскоре были доставлены плененные солдаты гарнизона, состоявшего всего из шести, по-видимому, совершенно забытых датчанами престарелых сержантов и пиротехников. Все они были взяты мной под стражу как первые военнопленные и на следующее утро отправлены в Киль. Коренные шлезвиг-гольштейнцы, все они были очевидно довольны тем, что их освободили от датской службы.

На другое утро мне доложили, что на рейде перед крепостью появился датский военный корабль. Спустя короткое время в штаб приволокли шпиона, подававшего из крепости какие-то сигналы. Старый человек, он весь трясся в руках державших его крепких молодых парней. После подробного допроса выяснилось, что старик был гарнизонным пастором. Напуганный шумом в обычно тихой старой крепости, он пытался привычными знаками дать понять рыбакам из расположенной на другом берегу гавани деревни Лабоэ, чтобы они прислали за ним лодку.

Небольшое датское военное судно спокойно стояло на якоре в ожидании возвращения отправленной в Лабоэ шлюпки, после чего опять ушло в море. Я распорядился срочно поднять над фортом черно-красно-золотой флаг и расставил на стенах караулы, с тем чтобы на судне поняли и доложили командованию, что морская батарея Фридрихшорт захвачена немецкими войсками. И правда, вскоре весть об этом появилась в датских документах и газетах.

Так началась моя веселая жизнь в крепости. Милиционеры прилежно выполняли свои обязанности. К своему удивлению, я обнаружил среди них даже представителей довольно известных в Шлезвиг-Гольштейне дворянских фамилий и почетных граждан Киля. Несмотря на знатность, все они беспрекословно выполняли приказы избранного ими самими командиром молодого прусского артиллерийского офицера. Я распорядился поправить земляные валы, отремонтировать бойницы и расставить на уцелевшие помосты найденные старые пушки. В порядок был приведен пороховой склад, а кильские мастера построили плавильную печь для отливки пуль. Во всем этом мне помогал добровольно следовавший за мной еще из Берлина денщик по имени Хемп. Человек это был хорошо образованный и деловой, впоследствии сопровождавший меня во всех моих телеграфных работах и получивший наконец пост главного инженера Индо-Европейской телеграфной линии, который он занимал вплоть до прошлого года. С его помощью нам удалось обучить нескольких человек худо-бедно обращаться с пушками и уже на третьи сутки после захвата форта устроить пробные стрельбы, которые далеко разнесли весть о нашей первой победе.

Вскоре нас начали навещать жители Киля. Среди посетителей были комендант Киля, члены временного правительства, супруги и близкие моих милиционеров, желавшие увидеть, в каких условиях они живут. Через неделю после начала посещений мой отряд изрядно поредел, поскольку приходившие жены убеждали своих мужчин в том, что их отсутствие наносит семье ощутимый урон. Было понятно, что долго мне не удастся сохранять свой отряд, состоявший из мирных граждан, не желавших отказываться от своих частных дел. С другой стороны, в Гольштейне еще почти не было своей армии, если не считать маленьких отрядов, самоотверженно сражавшихся с датчанами на севере страны.

Теперь передо мной стоял выбор: либо отказаться от завоеванной крепости, либо заменить гражданскую милицию более постоянными силами. По моим рассуждениям, наиболее подходящими для такой замены были молодые крестьяне, жители расположенного напротив форта, на южном берегу кильской бухты, большого прихода. Не теряя времени, я, взяв с собой часть милицейского отряда, с флагами и барабанным боем отправился в главное селение прихода – Шенберг. Там созвал старейшин и объяснил им, что ради собственной безопасности им следует отрядить своих взрослых сыновей на защиту крепости. Начались длинные, тяжелые переговоры, самое живое участие в которых помимо старейшин принимали еще и стоявшие за ними жены. Старые крестьяне говорили, что, если «господа», как они называли правительство, пожелают, чтобы их дети воевали, они должны приказать, и тогда будет понятно, что и как делать, а пока такого приказа не было. Если же датчане и правда нападут на их приход, тогда они смогут и без команды дать им достойный отпор и вступиться за свою землю, а «идти на ту сторону бухты» добровольно они не согласны.

Крестьяне упорно стояли на своем, что вызывало неизменное одобрение их жен, а меня искренне раздражало. На нижненемецком наречии, знакомом мне еще с детства, я объявил им, что все они упрямые и тупые ослы и трусы и что во всей Германии женщины храбрее, чем здешние мужчины. Чтобы не остаться голословным, я показал им статью в газете, где рассказывалось о том, что в Баварии для защиты от датчан был создан женский боевой отряд, поскольку у мужчин не хватило мужества сделать это. «Мне остается, – добавил я от себя, – дождаться этих женщин, чтобы они помогли мне защитить крепость».

Как ни странно, это заявление подействовало. Когда я вместе со своим маленьким отрядом уже собрался покинуть селение, ко мне подошла делегация от крестьян, которая попросила меня чуть-чуть подождать. Обсудив вопрос еще раз, они заявили, что им не нравится идея, что их родину должны защищать женщины. Я согласился с ними и заявил, что в таком случае они должны выставить не менее 50 мужчин, а иначе мне с ними и связываться не стоит. Нас хорошенько накормили, а через час передо мной уже стояло 50 собранных и готовых к походу молодых людей. Следом за нами крестьяне отправили несколько телег с провиантом, как сказала мне жена сельского старосты, «чтобы мальчики в крепости не голодали». Так мы переходили из деревни в деревню, повсюду встречая понимание и добиваясь успеха. К ночи я привел в крепость отряд из полутора сотен крепких парней, за которыми следовал целый обоз со съестными припасами.

На следующий день я отпустил милицию, оставив лишь нескольких добровольцев, пожелавших помочь мне в обучении молодых крестьян военному делу. К моему удовольствию, обучение пошло быстро и уже через несколько дней у меня образовался неплохой боевой отряд. Амуницией и вооружением нас обеспечил всегда помогавший нам комендант Киля (к большому сожалению, я забыл его имя). Временное правительство признало мой добровольный отряд официальным, и его бойцам начали выписывать государственное жалованье. Больше всего в обучении солдат мне помогал денщик Хемп, которого я назначил начальником крепостной артиллерии. Пушки форта были старыми и уже никуда не годились, вполне рабочими можно было считать лишь одно 24-фунтовое орудие и одну гаубицу. Тем не менее они помогали в борьбе с датским судном, постоянно стоявшим в гавани. Оно достаточно уважительно относилось к раскаленным ядрам, которые мы отправляли в его сторону всякий раз, когда корабль подходил к нам на расстояние выстрела.

Но вот как-то утром мне сообщили, что на рейде перед бухтой стоят три больших датских военных корабля. По всему казалось, что они намереваются напасть на крепость, плохое состояние и слабая защита которой делали это предположение вполне вероятным. Самым уязвимым ее местом были ворота со стороны порта. Подъемный мост был почти разрушен, ров был сух, а глядя на равелин

, нельзя было с уверенностью сказать, есть он или его нет. К тому времени мой шурин Гимли успел заменить несколько бочковых мин на привезенные из Берлина более надежные и мощные мины в прорезиненных мешках, и я решил использовать освободившиеся устройства для минирования подходов к воротам. За день до тревоги я приказал вырыть в равелине глубокую яму, чтобы поместить в нее бочку с порохом. До вечера моим солдатам не удалось закончить работу, и я оставил яму открытой, выставив у нее караул. Утром следующего дня, после того как прозвучал сигнал тревоги, я попросил своего брата Фридриха, который вместе с Вильгельмом и Карлом приехал вслед за мной сначала в Киль, а потом во Фридрихшорт, подготовить провода, чтобы в случае атаки со стороны вала взорвать мину.

Между тем корабли подошли к форту на расстояние пушечного выстрела. Исправные орудия были подготовлены к стрельбе, печь по выплавке пуль работала на полную мощность. Я запретил стрелять до тех пор, пока корабли не проявят явные признаки агрессии и не постараются занять вход в гавань. Незанятых солдат я собрал во дворе, для того чтобы распределить между ними обязанности, а заодно заразить их духом храбрости и бодрости. Неожиданно у самых ворот прогремел взрыв и столб пламени взметнулся в воздух. Меня как будто что-то ударило в грудь. Вокруг стоял звон бьющихся стекол и грохот падающей с крыши черепицы.

Конечно, все это могло быть только результатом взрыва мины. Я тут же подумал о том, что могло случиться с моим несчастным Фрицем, и бросился к воротам. К счастью, он встретил меня за ними живым и невредимым. По его объяснениям, после того как мина была подготовлена, он установил гальваническую батарею на валу, один провод подключил к одному из ее полюсов, а другой провод привязал к ветке, дабы он всегда был под рукой. Но только он собрался доложить мне о том, что задание выполнено, как раздался взрыв и его столкнуло с вала вовнутрь крепости. Сильный порыв ветра обломил сухую ветку, к которой был привязан второй провод, и он упал прямо на батарею, что и привело взрывное устройство в действие.

Более сурово досталось от взрыва часовому, стоявшему на бруствере равелина. Я нашел его лежащим довольно далеко от воронки и не подающим признаков жизни. Рядом валялось наполовину засыпанное землей ружье с примкнутым штыком. Мощный поток воздуха, вызванный взрывом, перекинул солдата через кратер и отбросил на несколько метров. К счастью, ему удалось, выставив вперед ружье, смягчить последствия падения. Уже через час он очнулся, и хотя у него из носа и из ушей шла кровь, а все тело было покрыто синяками, в целом он был невредим и уже через несколько дней полностью вернулся в строй. Значительно серьезнее пострадал кильский врач, который, получив известие о возможном бое с датской эскадрой, поспешил во Фридрихшорт. Во время взрыва он как раз проезжал по мосту. Вместе со своей повозкой он упал в ров и получил множество серьезных ушибов. Сильные ожоги получил повар, несший миску с горячим супом: в результате взрыва он упал с лестницы и опрокинул миску на себя.

Механическое воздействие этого взрыва, который, в сущности, был вертикальным выстрелом из земли 500-килограммового порохового заряда, было весьма интересно и распространилось на значительное расстояние. Во всем форте не осталось ни одного неповрежденного помещения. Огромное воздушное давление повредило двери и стены, многие из которых покрылись трещинами. Оконные стекла вылетели даже в деревнях Лабоэ и Хольтенау. Судя по разрушениям, произведенным на таких расстояниях, перепад давления со стороны крепости составлял не менее одной атмосферы.

Когда я вернулся во двор, то нашел его опустевшим. Сначала я огорчился, подумав, что солдаты мои в испуге разбежались и попрятались кто куда, но, к моей радости, вскоре обнаружилось, что они просто разошлись по назначенным местам. Они восприняли взрыв как начало штурма, думая, что это рванула пущенная с корабля датская бомба.

Тем временем датские суда отказались от начала военных действий, развернулись и, оставив один корабль для блокады, вышли из бухты. В копенгагенских газетах позже было напечатано, что в кильской бухте взорвалась одна из мощных подводных мин, которыми там усеяно все дно, и в результате взрыва была полностью разрушена крепость Фридрихшорт. Наверное, с кораблей форт после взрыва и впрямь выглядел не очень солидно. До него возвышавшиеся над стенами красные черепичные крыши придавали крепости веселый пестрый вид. Теперь же черепица была снесена, и с кораблей создавалось впечатление, что домов внутри уже просто нет.

Датчане явно боялись мин. Это доказывает уже тот факт, что, несмотря на то что слабость артиллерийской обороны Киля была им известна, ни одно вражеское судно за время боевых действий так и не посмело зайти в его гавань. И хотя ни одна из этих мин не сработала, надо признать, что в военном смысле они себя проявили. Тем обиднее мне сознавать, что военные писатели впоследствии совершенно забыли эту происшедшую на глазах у всего мира и так бурно обсуждавшуюся историю обороны кильской гавани именно с помощью подводных мин. Даже немецкие историки приписывают их изобретение санкт-петербургскому профессору Якоби, хотя он испытал свои мины под Кронштадтом лишь спустя много лет. К тому же и сам профессор никогда не оспаривал мой приоритет на это изобретение и на первое его практическое применение. Когда после заключения мира мины извлекли из воды, оказалось, что порох в них совершенно сух, несмотря на то что он пробыл под водой в прорезиненных мешках два года. Это означает, что все они пребывали в рабочем состоянии и непременно сработали бы, если бы в этом возникла необходимость.

Комендант

Вскоре после того, как произошел этот взрыв, основные части прусской армии под командованием Врангеля вступили на землю Шлезвиг-Гольштейна. Я получил из Генерального штаба депешу, в которой мне объявляли благодарность за защиту Киля посредством подводных мин и за захват и оборону крепости Фридрихшорт. В той же депеше сообщалось, что в дальнейшем задача обороны крепости возлагается на недавно образованный шлезвиг-гольштейнский батальон под командованием лейтенанта Крона. Мне же с моим добровольческим отрядом предписывалось отправляться к устью бухты Шлей

, перейти ее в удобном месте и склонить местное население к поимке датских беглецов, которые могли там появиться после намеченного сражения под Шлезвигом

. После сдачи крепости батальону Крона я отправился в Миссунд

, на рассвете перешел Шлей и весело повел свой отряд по направлению к Фленсбургу

. Ранним утром до нас донеслись звуки пушечных выстрелов под Шлезвигом. Люди вокруг были совершенно спокойны, и казалось, что такие близкие бои их абсолютно не беспокоят. Датчан мы так и не увидели и только вечером от местных жителей узнали, что датская армия потерпела сокрушительное поражение и сейчас, преследуемая прусскими войсками, отступает к Фленсбургу. Слухи эти подтвердились, когда прусский авангард вошел в город и занял его.

Дальнейших инструкций по поводу того, что делать с моим добровольческим отрядом, у меня не было. Крепости, для обороны которой я их набирал, у меня теперь не было тоже, ее теперь охраняли настоящие военные. Поэтому я не считал себя больше вправе удерживать этих людей и отпустил их по домам, чем они очень быстро воспользовались. Я же отправился во Фленсбург, чтобы подать рапорт о своих действиях. Однако сделать это оказалось не так просто, ибо в городе еще творился совершеннейший беспорядок. Улицы были забиты военными обозами, и нигде нельзя было найти никакого начальства, ни военного, ни гражданского. Наконец мне посчастливилось встретить знакомого еще по Берлину капитана фон Застроу, которому я и излил свое горе. Он сообщил, что под его командование отдан вновь сформированный шлезвиг-гольштейнский корпус с артиллерийской батареей и на следующее утро он должен выступить в направлении Тондерна

. Испытывая серьезнейший недостаток в офицерах, он предложил мне взять на себя командование батареей. Уладить это дело у главнокомандующего и заодно передать ему мой доклад он обещал лично. Меня это вполне устраивало, поскольку я не хотел в такую минуту оставлять войну и убегать в мирный Берлин. Поэтому я тут же написал рапорт, в котором доложил о выполнении задания, о роспуске отряда, а также о том, что за отсутствием другого назначения я принял предложенное мне командование шлезвиг-гольштейнской батареей.

На следующий день я по пустынной равнинной территории, верхом, во главе преданной мне батареи отправился в Тондерн. Однако радость моя была недолгой. Прибыв в походный штаб, я получил от коменданта переданный с эстафетой приказ из Генерального штаба немедленно явиться к главнокомандующему. Получив лошадь, я уже ночью въехал во Фленсбург, где сразу отправился в штаб. Меня провели в большую залу одного из лучших городских отелей, где за длинным столом я смог увидеть множество офицеров самых разных званий и родов войск. У торца стола на диване сидели два молодых принца, а рядом с диваном, но уже с широкой стороны стола, сидел генерал Врангель. Когда я представился генералу, он встал, а вместе с ним встали и все офицеры, поскольку правила этикета не позволяли сидеть в то время, как главнокомандующий стоит.

Генерал выразил свое удивление тем, что я уже прибыл в штаб, хотя приказ он отправил лишь несколько часов назад. Я объяснил, что отправился обратно сразу после завершения марша и прибытия в походный штаб, после чего главнокомандующий сказал, что я, наверное, устал, и предложил мне чашку чаю. Он приказал мне сесть на его место, я пил эту чашку и чувствовал величайшую неловкость оттого, что я сидел, а все высокое общество вокруг меня стояло. Мне показалось, что таким образом главнокомандующий хотел показать всем, что он ценит людей за их заслуги, а не за чины и звания. Кроме того, он, вероятно, хотел таким образом провести небольшое занятие по правилам этикета. В последовавшей затем беседе генерал лично поблагодарил меня за минную защиту кильской бухты и за захват крепости Фридрихшорт. Он сказал, что теперь мне поручается усиление защиты кильской бухты и минирование гавани порта Эккернфёрде

, поскольку он намеревается вести армию в Ютландию