ПОЗЫВНЫЕ «СОТЫ»

(из сочинения к пятидесятилетию Победы)

– Здравствуйте, девочки. Хорошо, что пришли. Вопреки обыкновению баба Маша сдержанна, немногословна. Движения порывисты и не всегда по делу.

– Что-то случилось? – Осторожно спросила я.

– Какие-то неблагодарные и неразумные, вы, молодые! – С горечью, глядя в окно, произнесла бабушка, и не сдержалась, заплакала. – Как хорошо-то было раньше! Всегда на парад пионеры идут с красными галстуками – прелесть прямо. Смотришь, не налюбуешься. И всё думалось: не зря на свете прожила, счастливое детство теперь – детки сыты, ухожены, организованны и нас не забывают. Не зря мы бились до последнего и до войны, и во время войны, и позже… Здоровья нет, своих детей не было, всё война проклятая. На других любовалась! А нынче парад был, выползла я на площадь, пионеров нет, почётный караул, вечный огонь горит, и на том спасибо. Да вот студенты не забыли, и за это спасибо.

– Ну, баб Маш, мы вас любим. Ну, и пусть галстуков теперь нет, а вас мы не забудем, – сказала моя подруга.

– Вы не забудете, а что помлаже уже забыли. Развязные стали, наглые. С одним сегодня таким встретилась. Чего говорит, бабуля, лезешь – у тебя, что семеро по лавкам? И постоишь! – Это я в очереди в магазине стояла. Ему некогда, видите ли. Лет пятнадцать ему. Я напомнила, что повежливей бы надо было. А он мне – проваливай, говорит, бабуля отсюда, пока я из тебя котлеты не состряпал! Так и сказал! А дружки его так и засмеялись. Это бы раньше такое! И ведь никто в защиту мою не выступил. А раз в автобусе один мне и говорит: «Ты, бабка, бесплатно едешь, а я деньги плачу». И вроде как одолжение мне делает, встаёт, место, значит, уступает. Да не надо мне его места, ничего мне от вас не надо! Помереть бы, да чтоб схоронили по чести… Вскоре бабы Маши не стало.

Каменск – Уральский 1984 г.

– Куда вы приехали? – учтиво спрашивает дедушка Андрей. Он показался мне красивым. А голубые глаза светились молодостью. Да, именно молодостью. Я так и не могла назвать его дедом, и не называла никак, и вообще не общалась. Он был очень строг, и я его боялась. Это была зима, канун нового 1985 года. Я была удивлена, увидев вывеску – сорок лет Победы. На площади играл духовой оркестр. Музыканты в перчатках. Потом они ушли в здание Дома Культуры. Мы пошли за ними. У дяденьки в руке была палочка, и как он ей взмахнёт, музыканты начинают играть, как в сказке. Там вышел мальчик, ему дяденька дал эту палочку. Только у мальчика ничего не получилось: как-то не понятно. А я так хотела попробовать, но побоялась… А потом мне приснилось, что у меня в руках волшебная палочка. Я ею взмахиваю, и начинается песня «Пусть всегда будет солнце». А дед Андрей улыбается, у него глаза голубые-голубые, как небо. И он добрый-добрый и меня любит. А утром у меня разболелся зуб. Мама сказала, что дед был зубным врачом. Но я боюсь к нему подойти. А Олеся говорит, что дед Андрей добрый, и что во время войны он лечил раненых солдат. А ещё он умеет играть на гармошке и плясать, поэтому у него душа молодая.

Чита 1990 г.

Дед Коля не любит говорить про войну. Сказал, что после ранения работал при штабе, писарем. С минного поля его лошадь вынесла. Всё взрывалось, горело, а она его несла и спасла от смерти. Дед и сейчас любит лошадей, а когда рассказывает о том случае – плачет. Он очень строг, у меня с ним конфликты. Но он воевал, не единожды ранен, и вся грудь в медалях.

Детчино1994 г.

Восемнадцатого апреля я ушла со сцены, не доиграв «Я встретил Вас» до конца. А выступали мы перед ветеранами в доме инвалидов. Внезапно вспомнился дед Коля, и я подумала: «Он ещё долго жить будет». А сегодня я узнала, что вчера он умер. Умер!.. Я не плакала, я его не любила, совесть мучает. Двенадцатого февраля получила от него почтовую карточку. Последнюю. Там написано: «Пусть и впредь за усердие и твой очень кропотливый труд украшают твой жизненный путь удовлетворение и радость! Будь счастлива!» Немного позже я умудрилась дозвониться до Читы, и слышала его голос – последний раз!.. Они уходят. Живые голоса истории.

Чёбсара 2002 г.

Каким непонятным образом оказалось гнездо с птенцами у нас на грядке? Один птенец уже мёртв, трое остальных открывают клювы и жалобно пищат. Мы им давали гусениц с капусты. Они всё равно все подохли. Я плакала. Я их загубила. Наверно, их родители были рядом… Плакала над птенцами, а умер дед Андрей. Умер двадцать третьего июля, не растратив молодости. По крайней мере, в моей памяти, он запечатлелся молодым. И вместо похоронного марша в душе звучало: «Пусть всегда будет Солнце»… Солнце!.. Оно светит всегда, несмотря на события на земле. Родился кто-то или умер – оно светит. Мир на земле или война – оно светит. Оно светит в Афганистане, светит в Чечне… Оно светит, греет…, испепеляет, жжёт… Вечной памятью…

Шексна 2004 г.

– Всё, ребята, на сегодня достаточно. Аккуратно зачехляйте инструменты, медиаторы не раскидывайте…

– Ура! Мы победили! – закричал черноглазый непоседа, бережно положил балалайку в чехол и вихрем вылетел в коридор. Ребята постарше медленно расходились, складывая наше рус- ское оружие – народные инструменты, которые давно уже требуют капитального ремонта. Каждый думал о своём. И только десятилетний, белокурый мальчик с большими чёрными глазами беззаботно бегал по коридору. А с ним маленькая девочка, которая когда-то стала его спасительницей, в грудничковом возрасте в детской консультации на неё выписывали один литр молока в день бесплатно. Вот оно, наше будущее! Сохраним ли?..

– Лично мне деньги за ансамбль не нужны.

– Вы заведующая отделением и должны быть заинтересованы в ансамбле. Так что кому нужен ансамбль народных инструментов, вопрос больше не стоит…

Да, ансамбль мне нужен. Но ещё нужнее он России. Иначе очередного дня Победы не будет! А он должен быть!

    17.10. – 04.11.2004. Шексна.

История одного дома

мини повесть

Пролог

– Чего, милая, дом смотреть приехала? – с порога засуетилась маленькая, седенькая старушка с черными сверлящими глазами.

– Да, бабушка, по объявлению, – отводя взгляд от бабули, произнесла Анна.

– И что за нужда такая, дома покупать? Не гляди, девушка на меня, ворчунью старую. Жаль дом. Отцом моим отстроен. Сколь выстрадано в стенах этих, тебе и не снилось, милая.

– Вы продаете или нет? – прервала Анна.

– Спешишь, что ли? – поинтересовалась старушка.

– Спешу, – призналась Анна, – бабушка в Тюмени дожидается.

– Давно не видала, бабушку-то?

– Давно, лет пять уже…

– Это серьезно! Проходи в дом, гляди.

По старым, изветшалым ступенькам они прошли в пристроенную веранду, оттуда в сени, далее в горницу. Бабушка семенила впереди, проворно открывая вздыхающие двери, неосторожно шевеля застонавшие половицы.

– Веранду это уж брат Славик пристроил. Гляди. А так, все как при отце было. Славик фундамент-то подправил, бревна кое-какие поменял. Не бойсь, дом-то крепко стоит. Только все сохранил, как отец строил, Славик-то, Царствие ему небесное, помер месяц на- зад. А я на похороны приехала. Да так тут и осталась. Родной дом-то. Тут бы и смерть свою принять. А сын пристал, продавай мать, да и все тут. Ему деньги нужны. А не понимает, что родное гнездо своего птенца греет. Смеется только…

– Ну, так оставайтесь, да живите, – заметила Анна.

– Да как живите-то. Гнездо родное, а сын-то он еще роднее. Как вот эти два родные воедино собрать? Сын-то городской, образованный, ученую степень имеет, в доме этом и не бывал ни разу. Чужой он ему, дом этот…

– Здесь только холодная комната и теплая, да?

– Да, милая. Холодную мы сени называли, теплую – горница. Просторная горница одарила запахом засушенной травы и светом, истекающим из четырех, посаженных рядом окон. Высокая деревянная кровать горбилась под натиском расшитых крестом подушек. Самотканые, ветхие, но чистые дорожки аккуратно располосовали некрашеные полы. Старые, поблекшие фотографии оживляли неброские серые, закопченные стены. Анна мельком взглянула на фотографии. Многочисленные незапоминающиеся лица… И вдруг что-то знакомое… Уже не молодой мужчина в военной форме сидит на стуле, держа на коленях девочку лет пяти, а рядом девицы постарше, кто в чем, в каких-то отрепьях. Старшая, изможденная с просвечивающими из-под платья острыми плечами, держит на руках младенца лет двух. Лица у всех сосредоточенны и угрюмы. Только одна девочка, улыбаясь, вносит дисгармонию в этот суровый, запечатленный на фотографии мир.

– А у Вас откуда эта фотография? – спросила Анна.

– Какая? Эта-то. А это наша семейная реликвия. Батька-то, с войны когда вернулся, собрал нас всех, кто живой остался и повез в город фотографировать. Когда карточку сделали, взял он ее, да как разревелся. Мы тогда впервые видели, как батя плачет. Потом повесил ее здесь вот и сказал, – «Оставшиеся в живых». Мы ее так и называем. Славик потом всем нам копии сделал и выслал по городам и весям.

Глава 1

Старая, измученная войной кляча, тяжело плелась по утоптанной пыльной дороге, не внимая гиканью белокурого голубоглазого парня, сидящего в телеге. Серая степь выпрыгивала из-под ее колес и мрачно расстилалась по необозримому пространству. Налитое свинцом небо давило своей массивной неподъемностью, предвещая бурю. Седок заметно торопился, но, отчаявшись и на- бравшись безразличия у лошади, улегся в телегу и запел: «Степь, да степь круго-о-ом. Путь дале-ё-ёк лежи-и-т. В той степи-и-и глухой У-умирал ямщик». Небо прорезала молния, началась гроза. Ветер усиливался. Старая кляча даже ухом не повела. – Ну и хрен с тобой, – выругался малый, – на войне смерть не взяла, а здесь в бурю погибну? Ничаго, выживу. И не такое бывало… Взяли тогда белые в оборот, окружили, перерезали, как кур. И его в грудь пырнули. Начал кровью харкать. Да бабка какая-то местная выходила. И от белых прятала и на ноги поставила и вывела из деревни. А он даже не помнит, сказал ли ей спасибо. Да что спасибо, даже имени не спросил и лица не узрел: много таких божьих одуванчиков. Набрыдла война, домой хочется. Землю пахать. Хату бы выстроил. Женку б завел. Жил бы мирно спокойно. Сейчас пустили на все четыре стороны, а поехал какого-то родимца искать, да заблудился. Вот и блуждает теперь по степи. Вдруг кляча остановилась. Парень увидел на дороге издыхающую лошадь, не выпряженную из телеги, в которой сидели изможденная женщина и куча малолетних детей. Хозяин на корточках лазал под телегой и чертыхался. Рядом стояла растерявшаяся девушка лет шестнадцати. « Маруська, – заорал мужик, чо стала? Распрягай»! Та подошла к кобыле, но этим все дело и кончилось. Тогда па- рень кинулся на помощь, привычными движениями распряг падшую лошадь и, смекнув про себя, что семейство голодное, прирезал животное. « Ну чо с энтой девки взять, одно слово – белоручка. Навязалась на нашу голову, – отряхиваясь от грязи, ругался мужик, – дождем, как назло зарядило, хоть буря стороной пошла и то хорошо. Откель взялся тута, добрый молодец?»

– Заблудился, – заулыбался парень.

– А еще краснай! Гля, звезду нацепил! Чо, везде советскую власть выстроили? Ай нет еще!

– Везде.

– Ну! Слушай, паря, до ближнего села версты три будить. Дойдешь ведь. А нам кобыла нужна. Отдай, а.

– А ты кто такой есть?

– Мужик я, ай не видишь. А они то чем виноватыи? – указал он на телегу. Продрогшие, безмолвные дети во все глаза наблюдали за происходящим, и эта их тихая покорная обреченность поразила хлеще молнии. И, казалось даже, что обезумевший дождь так же безмолвно хлестал непокрытые головы, безмолвно повисая на носах малышей соплями, безмолвно стучали, не попадая друг на друга, зубы.

– Сколько их у тебя? – освободившись от оцепенения, спросил парень.