Сола Оролы

Сола Оролы
Богдан Кайметов

Череду этих рассказов я решил посвятить своему деревенскому детству. Не знаю из скольких частей они будут состоять. Не знаю, потому что решил писать эти короткие отрывки только в тот момент, когда их естественным образом поймает память. Они уже растянулись на 4 года. И уверен, что будут еще не раз периодически появляться миражами и внезапными приступами. Постараюсь в моменты этих ассоциативных флешбэков тут же их записывать. А пока вот первая часть.

Богдан Кайметов

Сола Оролы

Маленькое вступление.

С чего это я решил начать? И что такое «Сола Оролы». Просто «Деревенский Дежурный»– если переводить с Горномарийского языка. Но я не об этом хочу рассказать тут. Череду этих рассказов я решил посвятить своему деревенскому детству. Не знаю из скольких частей они будут состоять. Не знаю, потому что решил писать эти короткие отрывки только в тот момент, когда их естественным образом поймает память. Они уже растянулись на 4 года. И уверен, что будут еще не раз периодически появляться миражами и внезапными приступами. Постараюсь в моменты этих ассоциативных флешбэков тут же их записывать. Признаться, не знаю даже, будет ли у этой череды рассказов чёткий конец. Не знаю, где меня поймает очередная вспышка. Вызовет ли ее какой-нибудь запах или тень от дерева неожиданно ляжет на кустарник под каким ни будь таким причудливым образом, что разблокирует запертое воспоминание. Да хоть даже звук скрипа двери в подъезде, прозвучит в закодированной тональной комбинации и снимет блок аналогичного скрипа каких-нибудь соседских ворот в деревне. А там уже цепочка событий, привязанных к этому моменту, как доминошки начнут просыпаться в памяти…Я никогда не садился писать эти истории намеренно. Всегда что-то служило триггером. Выдержу эту традицию, а пока вот первая часть.

Начало.

Наверное, начать следует с того, что стоя с сигаретой в съёмной комнате одного из сотен тысяч Московских домов, на мгновение вернулся в памяти на 20 лет назад в один из таких же летних вечеров, возможно даже в этот же день недели. Знаете, бывает так что эта цикличность времен года, вдруг сочетается с цветом неба, шумом листьев и даже жужжание пролетающих вечерних насекомых складывается в какой-то единый пароль от прошлого, как тайный ключ, что отпирает, неожиданно для тебя, какой-то давно закрытый замок. Но главным зубчиком этого ключа является конечно запах. Не знаю как-то вот так завелось (думаю не я один такой) что запах моментально способен воткнуть в голове какую-то передачу. Возможно она уже заржавела и десятилетиями ее не касались. А вот тут вдруг случайно проносящийся запах зашевелил ее и воткнул снова в память. Мы привыкли смотреть на фотографии или видео и ностальгировать, слушать старые песни и переноситься в те прошлые переживания, связанные с этими звуками или фотографиями, но совсем перестали придавать значение запахам. Так вот, стоя с сигаретой, высунувшись в окно пятого этажа, мне вдруг ударил в голову, проникнув через нос, запах скошенной травы (вчера узбеки- дворники тут бренчали с газонокосилками). Снова я размусолил вступление в кашку какую-то. Так вот. Возвращаюсь к тому с чего начал. 20 лет назад, возможно в это же время и в этот же день недели… (если бы это было кино, то сейчас бы камера закружилась, поднявшись вверх и на экране чёрно-белыми буквами всплыло бы «20 лет назад») но это не кино, так что просто скажу так …. «вжжжжжжжжууууииииииууууввжжжжшшшшш»….

Мне удалось застать ту умирающую, но еще живую эпоху деревень, называющуюся «сенокос». Сейчас сложно объяснить, особенно городскому жителю, особенно если он младше 18, зачем проводилась эта церемония. Сейчас упоминание об этом скорее будет восприниматься как какой-то языческий дикий сельский обряд, но в 1998 году в региональной деревне, где люди еще кормились за счет домашнего скотоводства и доживающего свои дни колхоза, это было как нигде актуально. В масштабах деревни, два летних укоса были чуть ли не в сравнении с олимпийскими играми или чемпионатом по футболу. Это были два знаменательнейших события лета. Дни рождения, праздники единства и основания города даже рядом не стояли по значимости этих двух событий. (Даже обрядов, не побоюсь этого слова). Но больше всего я благодарен тому стечению обстоятельств, в котором мне удалось застать это угасающее уже даже тогда, действие в своем юном возрасте. Для меня это не было каторжной работой как для моих односельчан, для меня это было неким вечным праздником и событием, которое я ожидал всю тоскливую городскую детскую зиму. Только сейчас я понимаю каким это было испытанием для жителей той маленькой деревни (Да и всех окружающих на то время деревень). Родители и родственники поднимались около 6 утра и уходили в поле, для меня это было неким глотком детской неограниченной свободы на то время. Ты один на целый огромный дом. До обеда по сути можно было спокойно входить в деревню и грабить каждый следующий дом, ибо в нем оставались лишь бессильные постельные бабушки и 7 летние дети типа меня. Наверное, тогда я успел вдохнуть и проникнуться безграничной детской свободой. Но сейчас, вспоминаю, как взрослые брали свои отпуска на укос, чтобы с утра до вечера обливаться потом с граблями и вилами в поле. Не за зарплату, не за премию. Помню этот вечный загар деревенских людей, с белыми следами от лямок маек и почерневшие руки по горизонт футболки. Для меня в силу малолетства все это тогда было в пору готовящегося большого праздника, что-то типа большого нового года с его волнительным ожиданием. В памяти сейчас все еще всплывают отрывки тех событий, уже как уходящие вдоль по реке куски апрельского льда. И пока они еще не растворились и не скрылись за горизонтом я о них пишу…

Летнее утро, раннее пробуждение(и это не было похоже на сейчашние похмельные содрогания от будильника перед работой) все происходило легко и естественно, само. Дом был уже пуст, все ушли на укос в поле, из тройных окошек деревенского домика уже било солнце, босые ноги по деревянному полу. (Кстати про обувь зачастую и не думалось, когда пол дня бегаешь босиком по улицам. Только вечером бабушка заставляла мыть ноги в прохладной воде, в старом тазике у порога, прячась в нежных сумерках и звуках стрекотания кузнечиков. Тогда это казалось странным и нелепым «зачем?». Но вернемся.) Отогретая земля уже отдавала теплом, и я рванул из массивных ворот деревенского двора на улицу. Прямо напротив бабушкиного дома стояла колонка (с ее слов ту устанавливал еще мой покойный дедушка, которого я не видел, ибо он умер, еще когда мама была лет на 5 моложе меня-нынешнего мудака). К слову, не многие ведь поняли, что такое уличная деревенская колонка. (Когда я был в деревне год назад, все колонки уже были снесены и скорее всего сданы в металлолом) и лишь железные люки с остатками забора, стояли на их местах как надгробные памятники по прежней их той леденящей свежестью жизни. Мне искренне жаль тех, кто не пробовал посреди жаркого дня воду из колонки. Металлическая конструкция с рычагом. Подбегаешь к ней, дергаешь за ручку. Порой это давалось не всем, ибо ручка была очень тугой, и подобный процесс, особенно в детстве был возможен только на пару с твоим другом, он повисает всем весом на рычаге, а ты подставляешь лицо под ледяной напор подземных вод и с фырканьем замираешь в этой струе, хлопая ртом как курочки на водопое (Как же это не похоже на утреннее похмельное лакание из горлышка чайника)… Затем ,когда ты напился, вы менялись и ты уже повисал на чугунном рычаге и твой товарищ хлюпал под этим напором с такой же нескрываемой улыбкой. Стоит ли говорить, что к моменту насыщения вы оба были все насквозь мокрые. Не говоря уж про ноги, в которые разбрызгивающимся фонтаном била эта струя. Но это особо не волновало, так как редко кто ходил в обуви, все мы были босиком, весь день. Наличие тапочек или сандалий на ногах было присуще только девочкам и не вызывало у парней респекта. Возвращаясь, к слову, с того, о чем я начинал. Каждую колонку окружал заборчики я 7летний мальчуган, захлопнув тугие массивные ворота во двор дома, что так же строил еще дед, босиком бежал к этой колонке тогда. Взобравшись на массивный столб забора, уселся там сверху (если отвлекаться снова, то у нас тогда было в уважении взобраться на любой забор и на любое дерево, чем мы были и заняты большую часть дня). И вот эта вот покоренная вершина тогда, в 7 утра в пустой деревне, босиком, в трусах и майке, под светом уже взошедшего солнца, оставила во мне такие глубокие ассоциации чувства счастья. Ни первый класс, ни первый алкоголь, ни первый секс в дальнейшем к сожалению, не смогли зацепить ту планку. Планку, которую я так легко взял, сидя на этом столбе, простым сельским мальчуганом, в маленькой деревне. В ожидании еще светлого и бесконечно долгого дня, лёгкого и необязательного… В конце, которого бабушка заставит снова мыть ноги и после, я усну под пологом от комаров, на веранде, в звуках стрекочущих кузнечиков, потерявшись в том вечно чистом и светлом лете…

Сено.

И вот однажды наступал день Х. Долгожданный день… День после стремительных набегов с клеенками в руках в поля, перед надвигающейся тучей, день после трижды облезающих плеч и рук от загара, день, когда женщины оставались в домах и готовили еду и выпивку для участников одного из самых важных событий лета, день, когда вся мужская часть окружающих домов созывалась на помощь (так же происходило со всеми соседями, когда день Х наступал в их дворе… День уборки сена. Пытаясь вспомнить по важности нечто подобное, у меня на ум приходит лишь 31 декабря. Наверное, даже важнее и значимее, ибо в день нового года все отдыхают и готовятся к пьянке. А этот день был наполнен деловой суетой с самого утра. Напиться в этот день было сродни народному предательству…. День уборки сена. Что-то вроде языческого праздника на те дни вспоминаю я сейчас. За несколько дней договаривались с обладателями тракторов и грузовиков. Не скажу, что взымалось в плату, но на сколько я помню деньги не брались трактористами никогда. Ибо эти же трактористы были такими же обладателями полевых укосов, которым те, кому они помогли помогали в их день Х безвозмездно. Для нас для детей этот день так же был волнительным и радостным. Почему? А как же? Представьте огромную гору сена посреди двора, это было сродни батутному центру, аквапарку и городку аттракционов. Можно было прыгать в эту кучу с крыши сарая, можно было строить ходы в ней, можно было просто вкарабкиваться на ее вершину и крутанув сальто махать вниз, не боясь покалечиться или сломаться. Но это потом. Уже когда водители приезжали с этой кучей несколько раз во двор и сваливали ее возле ворот, но сначала до позднего вечера соседи и семейные грузили сложенное в стога сено в грузовики и трактора (напомню, что объёмы сена, сваленного во двор представляли собой 10- 15 стогов, а это, что бы вы представляли пара гектаров с поля) … Мы, дети, всегда караулили эти моменты привоза (грузовик делал примерно 5 или 6 ходок туда и обратно, 5- 6 ходок полного самосвала сена). Стоит ли говорить, что в перерывах между четвертой и пятой каткой грузовика, когда двор был одним большим центром развлечения, в сене барахталась уже большая часть детского населения деревни… От 4 до 15 лет. Вся детвора была в одном месте допоздна. Если у кого-то из родителей возникал вопрос, «где же их дитятко в десятом часу пропало», то достаточно было просто пронаблюдать куда приезжал грузовик с сеном. И так было каждый раз, с каждым домом. Эти сказочные моменты, когда последний самосвал выгрузил последнюю кучу сена и мужики зашли в дом, как полагается накатить и перекусить харчами на приготовление которых, как на амбразуру бросались с самого утра 2- 3 женщины… А к слову, мужиков грузчиков было порядка 15 человек, накорми и напои их всех. Помню в такие дни с погреба доставали 20 литровую баклаху самогона, а суп варили в чугунном котелке, объёмом порядка 40 литров на костре. Так вот, самый затяжной и волшебный момент представляли эти 40 минут ужина для грузчиков, водилы и всех, кто участвовал в полевой сборке. Вот тут-то уже можно было разгуляться как следует в этих облаках сена. И не только можно, а и нужно, как использовать последний момент этого радостного развлечения. Ибо для наевшихся и поддатых людей начиналась вторая часть – испытания- это погрузка всего этого объёма в сеновал. Вот тут-то уже нас всех с матом и подзатыльниками (под наше сожалеющее гудение) прогоняли подальше от кучи. Ибо в ход шли вилы и грабли, коими мужики и бабы все это хребетили на себе в раскрытую створку сеновала. В этот момент, мы – разочарованные в прерванном моменте счастья дети, гурьбой вваливались в дом, где женщины панически отмывали в тазиках горы грязной посуды (кранов с водой не было на то время и вода носилась в ведрах с колонки, о которой я говорил). К моему вечному удивлению на тот момент, доброй трети 20 литровой баклахи с самогоном уже не было, а чугунный котелок с супом был опустошен на половину. Отступая в своем рассказе, припоминаю укос следующего года, когда меня уже можно было использовать в качестве подсобника в поле и сенные развлечения остались моим младшим друзьям… Во время отвоза последнего кузова сена, который грузили на колхозный КамАЗ отца моего друга Саши. Другу на тот момент уже исполнилось почти 12 или даже 14 и у него был крутой велосипед (нет нет, сразу остановлю сейчас ваше представление о крутых велосипедах- это не 20 скоростной горный велик с амортизаторами. Это был обычный индийский велик, который, помнится, в один из кризисных годов 94 или 95х годов выдали работникам колхоза вместо зарплаты… Велосипеды catalyst(«каталист»)! На то время звучало вообще круто. Но же через полгода, такие велосипеды в своем стоковом виде были почти в каждом доме чуть ли не по две пары. Женский голубого цвета с низкой рамой и мужской с агрессивным протектором и высокой рамой сиреневого цвета. И вот тогда-то и началась волна первого наблюдаемого мною в жизни тюнинга. Пацаны изощрялись как могли. Резали крылья, кто-то их вообще снимал, меняли рули (к слову, на них были неудобные прямые, а парни ставили изогнутые от старых дедовых «уралов» и «салютов») но рули это еще цветочки. Велосипед стал образцом полета твоей творческой фантазии и инженерной мысли. Через полгода стандартные пацанские «каталисты» можно было узнать только по сиреневому цвету рамы (хотя самые изощренные перекрашивали и ее). Так вот мой вышеупомянутый кореш Саша, изменил свой велик до неузнаваемости (помню его манию даже тюнить игрушечные машинки, так что тут он разгулялся как следует). На его велосипеде стоял генератор, работающий от кручения колеса и фары- передняя, и задняя. Мой кореш так же в силу подходящего возраста помогал нам с сеном уже почти в качестве полноценного работника. Но все периодически поглядывал на свой велосипед, что стоял возле отцовского КамАЗа, на котором мы собирались в последний раз отвезти последний стог сена. С каждым моментом захода солнца я видел нарастающий в его глазах восторг. Еще бы, ночь обозначала только одно-что генератор будет крутиться как бешенный, а фара унесется вдаль по полям. Для меня предстоящая последняя ходка так же была очень волнительной и тревожной, ибо меня обещали посадить в кабину КамАЗа и отвезти вместе со стогом с поля к дому. А побывать в кабине КамАЗа было сродни выпавшему джек-поту, потому что многие шли пешком. Когда последние пригоршни сена загрузились в кузов самосвала, ко мне подошел Сашка и предложил спор. «Кто раньше приедет, вы на КамАЗе или я на велосипеде – тот пбедил». Это показалось дерзким и заманчивым предложением, ибо у него была фора во время выезда КамАЗа с поля, но у меня было больше шансов сделать его (не у меня конечно, а у его отца, но я на тот момент, иысленно будучи уже в кабине, отождествлял себя чуть ли не с водителем) на асфальтовой прямой до деревни. И вот, последние загрузились в кузов с сеном, а я, сидя на пассажирском сидении рядом с Сашкиным отцом, с торжественным волнением уставился в окно. Когда грузовик тронулся, Сашка завертел педалями, подсоединив генератор к колесу, и я увидел, как замигали его фары велосипеда в темноте поля. По проселочной дороге грузовик трясло, но я видел впереди Сашин моргающий задний стоп сигнал. Он жал как мог. А потом скрылся в каком-то узком повороте ведущем в деревню… Я еще тогда подумал, что мухлюет, ибо знал этот короткий путь через конюшню и колхозное хранилище, но волнения меньше не стало. Вот КамАЗ вышел на асфальтовую прямую и набрал ход. Тут я отступлю немного о своих ощущениях и воспоминаниях. Прошло больше 20 лет с того дня, но в моих глазах почему-то это мгновение, как будто событие, произошедшее вчера или на днях. Не знаю, как это объяснить, есть ли этому какая-то причина. Вот таким вот забитым в мозг кадрам? Они как фотография, что схватила момент и закрыла его свежесть в своих створках навсегда. Сейчас закрывая глаза я с отчетливо вспоминаю тот образ Сашки в темноте из кабины КамАЗа. Летняя темнота отражалась заходящими отблесками облаков в лобовом стекле грузовика… И тут из-за поворота к колхозному хранилищу, на самом въезде в деревню появляется мерцающий блик маленькой фары. Это он! В темноте кустов и проселочной дороги я успел уловить как Сашка неистово крутил педали, гнав генератор на полную, а фара чуть ли не взрывалась от напряжения… И вот та самая фотография в голове, что, наверное, останется со мной до конца моих дней. Это мчащийся мимо КамАЗа и горящий мерцанием напряженных фар, велосипед с 14 летним всадником. Просто фотография в альбоме мозга, будь мне 27 как сейчас или 57 не дай бог, я буду помнить этот кадр из детской беззаботной памяти. Я видел в последний раз Сашу, наверное, в году 2005. У него была, по-моему, то ли свадьба то ли новоселье, мы тогда гурьбой ввалились к нему в гости и я не успел с ним поговорить, мы все были поддатые, а пацаны утащили под куртками пару бутылок домашнего самогона и мы поймав соседа на газели отправились на дискотеку в соседнюю деревню в 4 километрах от нашей, загрузившись всей толпой в кузов, в котором он повез мясо забитого вчера теленка на продажу в Нижний… Вот такой вот фото кадр отступления от того, о чем я рассказывал, но без этого кадра не было бы той нити, за которую потянув я вспомнил все это. Возвращаюсь. Пока взрослые втыкали сено в ту самую створку, открытую сеновала, мы гурьбой детей, которых еще не увели родители, ибо на часах уже было 11, подъедали то что не доели сенщики (буду так называть всех, кто учувствовал в этом процессе сейчас там во дворе). Где-то через час стол был готов к финальному завершению укоса. Усталые и охмелевшие уже от работы мужики вваливались в кухню на первом этаже. К их возврату на столах уже стояла отмытая посуда, поджаренный к этому случаю гусь и откуда не возьмись нашлось еще пара литров самогона. Когда последние из сеновальщиков закрыли сеновал и сгребли все остатки сена в хлев, прозвучал первый тост. Дальше стандартное застолье, стандартное вроде бы, но не стоит забывать, что событие это несло в себе глубокую торжественность, пусть даже на уровне язычества…пусть. Но оно того стоило.2 месяца сгоревших плеч, посаженных поясниц и прожженных отпусков…к тому моменту я уже уходил спать, не потому что так сказали взрослые, а потому что тоже устал. И эта была приятная усталость ребенка, какая-то завершенная и легкая, с сеном в волосах с ожогами и порезами на коже от засыхающей в сене крапивы и стебельков…но это была наша победа, победа нас. Простых людей из деревни, победа простых детей тружеников над скукой. Победа Сашки и его велосипеда над грубой механикой. Засыпая на веранде, на матрасе из вот такого же сена, что в прошлом таком же году простые работяги возили на таком же грузовике до поздна, я еще почти до утра слышал разговоры мужиков во дворе. Пусть они были пьяные, пусть простые и незаурядные, пусть женщины, усталые и взвесившие на себя весь грузовой быт были сейчас некрасивые и грязные, возле грязной посуды. Но это была на тот момент наша победа, победа всех их, всех нас…Победа Сашки над самосвалом, победа работяг над природой, победа сгоревших плеч над солнцем, победа сломанных вил над грузом, возложенным на них, победа простого рабочего перед голодной зимой, победа нас-сельских малолетних бедолаг, над скучной рутиной деревенских будней, наша общая победа. И мне нисколько не было в тягость слышать пьяные диалоги мужиков до самого утра. Они заслужили, они имели право… Право выжить еще одну страшную русскую зиму.