Фараон

Рамсес крепко пожал ему руку.

– Это ты сделал, Херихор? – спросил он.

– Ты этого заслужил, – ответил министр.

– Прими мою благодарность; ты убедишься, что она чего-нибудь да стоит.

– Твои слова уже достаточная для меня награда, – ответил Херихор.

Рамсес хотел уйти, но Херихор остановил его.

– Одно словечко, наследник, – сказал он ему. – Предостереги свою женщину, Сарру, чтоб она не пела религиозных песен.

И когда Рамсес посмотрел на него с удивлением, он добавил:

– В тот раз, во время прогулки по Нилу, эта девушка пела священнейший наш гимн; слышать его имеют право только фараоны и высшие жрецы. Бедняжка могла бы жестоко поплатиться за свое искусство и неосведомленность.

– Значит, она совершила кощунство? – спросил в смущении наследник.

– Сама того не зная, – ответил верховный жрец. – К счастью, слышал только я один и считаю, что между этой песнью и нашим гимном сходство лишь весьма отдаленное. Во всяком случае, пусть она ее никогда больше не поет.

– Но она должна еще очиститься от греха, – заметил царевич. – Достаточно ли будет для чужеземки, если она пожертвует храму Исиды тридцать коров?…

– Это неплохо, пусть жертвует, – ответил Херихор, слегка поморщившись, – боги не брезгуют дарами.

– А ты, благородный Херихор, – сказал Рамсес, – прими этот чудесный щит, который я получил от моего святого деда.

– Мне?… Щит Аменхотепа?… – воскликнул растроганный министр. – Достоин ли я?…

– Своей мудростью ты равен моему деду, а своим положением сравняешься с ним.

Херихор низко поклонился. Дар наследника – золотой щит, украшенный дорогими каменьями, кроме большой денежной ценности, имел еще значение амулета. Это был царственный подарок.

Но еще большее значение придавал Херихор словам царевича, что он по своему положению будет равен Аменхотепу. Аменхотеп был тестем фараона. Неужели наследник престола принял решение жениться на дочери его, Херихора?…

Это была заветная мечта министра и царицы Никотрисы. Надо, однако, признать, что Рамсес, говоря о будущем положении Херихора, отнюдь не имел в виду женитьбу на его дочери, а думал о предоставлении ему новых высоких постов, которых было немало в храмах и при дворе.

Глава XVIII

С того дня, как Рамсес стал наместником Нижнего Египта, перед ним встали такие трудности, каких он даже не представлял себе, хотя родился и вырос при царском дворе.

Его буквально тиранили; и палачами были просители всевозможных категорий и различных общественных слоев.

В первый же день при виде толпы людей, которые, толкаясь и стараясь пробиться вперед, топтали газоны в его саду, ломали деревья и разрушали ограду, наследник вызвал караул к своему дворцу. Но на третий день ему пришлось бежать из собственного дома в пределы царского дворца, куда, благодаря многочисленной страже, а главное – высоким стенам, было трудно проникнуть.

За декаду, предшествовавшую отъезду Рамсеса, перед глазами его прошли представители всего Египта и чуть ли не всего тогдашнего мира.

Прежде всего к нему были допущены наиболее высокопоставленные лица. Поздравлять царевича приходили верховные жрецы храмов, министры, финикийский, греческий, иудейский, ассирийский, нубийский послы, пестрые одежды которых смешались в его памяти. Затем стали являться правители соседних номов, судьи, писцы, высшие офицеры корпуса Менфи и крупные землевладельцы. Эти люди ничего не требовали и только выражали свою радость. Однако царевич, выслушивая их с утра до полудня и с полудня до позднего вечера, чувствовал полный сумбур в голове и изнемогал от усталости.

Потом явились представители низших классов с подарками: купцы с золотом, янтарем, иноземными тканями, с благовониями и фруктами. Потом банкиры и ростовщики. Далее – архитекторы с планами новых сооружений, скульпторы с эскизами статуй и барельефов, каменщики, мастера, вырабатывающие глиняную посуду, плотники, простые столяры и искусные мебельщики, кузнецы, литейщики, кожевники, виноградари, ткачи, даже парасхиты, вскрывающие тела покойников для бальзамирования.

Еще не окончилась эта церемония поздравлений, как потянулась целая армия инвалидов, офицерских вдов и сирот, хлопотавших о пенсии, аристократов, добивавшихся придворных должностей для своих сыновей. Инженеры предлагали проекты новых способов орошения, врачи – целебные средства против болезней, астрологи приносили гороскопы. Родственники заключенных подавали прошения о смягчении наказаний или о помиловании присужденных к смертной казни, больные молили, чтоб наследник престола прикоснулся к ним или дал им каплю своей слюны.

Приходили также красивые женщины и матери со своими дочерьми, одни смиренно, другие назойливо упрашивая, чтобы наместник взял их к себе в дом. Некоторые даже называли сумму ожидаемого содержания, восхваляя свою добродетель и свои таланты.

Насмотревшись за десять дней на толпы сменявшихся поминутно лиц, наслушавшись просьб, удовлетворить которые могли бы только сокровища всего мира и божественная власть, Рамсес выбился из сил. Он лишился сна и до того изнервничался, что его раздражало даже жужжанье мухи, и временами он не мог понять, что ему говорят. Тут снова выручил его Херихор: знатным он велел объявить, что царевич больше никого не принимает, а против простого люда, который, несмотря на многократные требования разойтись, продолжал ожидать у ворот, выслал роту нубийских солдат с дубинками и таким образом очень быстро их успокоил. Не прошло и часу, как просители рассеялись, словно дым, и кое-кому пришлось несколько дней прикладывать к голове или к другим частям тела холодные компрессы.

После всего этого Рамсес почувствовал глубокое презрение к людям и впал в уныние.

Два дня пролежал он на диване, подложив руки под голову и бессмысленно глядя в потолок. Царевича не удивляло больше, что его благочестивый отец проводит время у алтарей богов; но он не мог понять, как Херихор управляется с бездной всяких дел, которые, подобно буре, не только превосходят силы человека, но могут даже раздавить его.

«Как тут думать о каких-то нововведениях, когда толпы просителей подавляют твою волю, пожирают мысли, высасывают всю кровь!.. Прошло всего десять дней, и я уже болен, а через год, пожалуй, совсем одурею. На таком посту немыслимы никакие проекты. Хорошо еще, если с ума не сойдешь!»

Он был так встревожен своей беспомощностью в роли правителя, что пригласил Херихора и со слезами в голосе рассказал ему о своих огорчениях.

Министр с улыбкой выслушал жалобы молодого кормчего государственного корабля.

– Тебе известно, царевич, – сказал он, – что огромный дворец, в котором мы живем, построен только одним архитектором по имени Сенеби. Надо сказать, что он не дожил до окончания постройки. Так вот, знаешь ли ты, почему этот архитектор мог выполнить свой план, не ведая усталости и никогда не теряя бодрости духа?

– Почему же?

– Потому что он не делал всего сам: не тесал бревен и камня, не месил глины, не обжигал кирпичей, не поднимал их на место, не укладывал и не скреплял известкой. Он только начертил план. Но и для этого у него были помощники. А ты, царевич, хотел сам все сделать – сам и выслушать и удовлетворить всех. Это свыше человеческих сил.

– Как же я мог поступить иначе, когда среди просителей были несправедливо обиженные или обойденные наградой. Ведь основой государства является справедливость, – ответил наследник.

– Сколько человек ты можешь выслушать за день, не уставая? – спросил Херихор.

– Ну… двадцать…

– О, это еще хорошо! Я выслушиваю самое большее шестьдесят человек. Но не просителей, а верховных писцов, высших управителей и магистров. Каждый из них докладывает мне лично о самом важном, что происходит в армии, в поместьях фараона, в судах, в номах, а также о делах религии и о движении нильских вод. Поэтому они не сообщают мелочей, но каждый из них, прежде чем явиться ко мне, должен был выслушать десять писцов ниже себя рангом; каждый помощник верховного писца, каждый управляющий предварительно собрал сведения от десяти низших писцов и управляющих, а те, в свою очередь, выслушали доклады десятка еще более мелких чиновников. Таким образом, и я и царь, разговаривая за день только с десятком людей, знаем все наиболее важное, что случилось в сотне тысяч мест страны и всего мира. Караульный со своего поста на улице Мемфиса видит всего несколько домов. Десятский знает всю улицу, сотский – целый квартал, градоначальник – весь город. Фараон же стоит над всеми, словно на высочайшем пилоне храма Птаха, откуда виден не только Мемфис, но и соседние города: Сехем,[26 - Сехем (греч. Летополь) – главный город 2-го нома Нижнего Египта, находившийся севернее Мемфиса.] Он,[27 - Он (греч. Гелиополь) – главный город 13-го нома Нижнего Египта, находившийся севернее современного Каира.] Херау,[28 - Херау (возможно, Хер-Аха) – местность на восточном берегу Нила, к югу от Каира.] Турра,[29 - Турра – каменоломни, находившиеся на восточном берегу Нила, южнее Каира. Здесь добывался желтоватый песчаник, из которого построены пирамиды.] Тетауи,[30 - Тетауи (правильнее Иттауи) – город, основанный первым фараоном XII династии Аменемхетом I (2000–1980 гг. до н. э.) на западном берегу Нила южнее современного Лишта, вблизи канала, ведущего в Фаюмский оазис. Здесь находилась его резиденция.] их окрестности и часть западной пустыни. С этой высоты царь, правда, не замечает обиженных или обойденных наградой, но может заметить толпы безработных. Он не увидит солдата в харчевне, но узнает, вышел ли полк на ученье. Не увидит, что готовит себе на обед какой-нибудь крестьянин или горожанин, но заметит пожар, вспыхнувший в городе. Этот государственный порядок, – продолжал, оживляясь, Херихор, – наша гордость и наша сила. Когда Снофру, один из фараонов третьей династии, спросил жреца, какой ему воздвигнуть себе памятник, тот ответил: «Начерти, государь, на земле квадрат и положи на него шесть миллионов неотесанных камней – они представят собой народ. На этот слой положи шестьдесят тысяч обтесанных камней – это твои низшие служащие. Сверху положи шесть тысяч полированных камней – это высшие чиновники. На них поставь шестьдесят камней, покрытых резьбой, – это твои ближайшие советники и полководцы. А на самый верх водрузи один камень с золотым изображением солнца – это и будешь ты сам». Так и сделал фараон Снофру. Отсюда возникла древнейшая ступенчатая пирамида – верное отображение нашего государства, и от нее пошли все остальные. Это вечные сооружения, с вершины которых видны границы мира и которым будут дивиться отдаленнейшие поколения.

В таком государственном устройстве, – продолжал министр, – заключается также наше превосходство над соседями. Эфиопы были столь же многочисленны, как и мы. Но их царь сам ходил за своим скотом, сам бил палицей подданных и, не зная, сколько их, не смог собрать, когда вступили наши войска. Не было единой Эфиопии, а было огромное беспорядочное скопище людей. Теперь они наши вассалы. Ливийский князь сам чинит суд, особенно между богатыми, и столько отдает этому времени, что ему некогда оглянуться кругом, а пока у него под боком собираются целые банды разбойников, которых нам приходится уничтожать. Знай еще и то, господин, что если бы в Финикии был единый повелитель, который ведал бы, что где происходит, и повелевал во всех городах, страна эта не платила бы нам ни одного дебена дани. И счастье наше, что у царей ниневийского и вавилонского только по одному министру и они так же устают от дел, как ты сейчас! Они хотят сами все видеть, сами судить и издавать приказы и потому на сто лет запутали дела государства. Но если бы нашелся какой-нибудь ничтожный египетский писец, который отправился бы туда, объяснил царям их ошибку и ввел у них нашу чиновную иерархию, нашу пирамиду, то за десяток-другой лет ассирийцы захватили бы в свои руки Иудею и Финикию, а через несколько лет с востока и севера, с суши и с моря налетели бы на нас такие могучие армии, с которыми мы, быть может, и не совладали бы.

– Так нападем же на них сейчас, когда там беспорядки! – воскликнул царевич.

– Мы еще не оправились от наших прежних побед, – холодно ответил Херихор и стал прощаться с Рамсесом.

– Неужели победы ослабили нас? – вырвалось у наследника. – Ведь мы завезли горы сокровищ!

– Топор и тот может затупиться от работы, – бросил Херихор и ушел.

Рамсес понял, что всесильный министр, несмотря на то что сам стоит во главе армии, хочет мира во что бы то ни стало.

– Посмотрим! – прошептал он про себя.

За несколько дней до отъезда Рамсес был приглашен к царю. Фараон сидел один в мраморном зале, где все четыре входа охранялись часовыми-нубийцами.

Рядом с креслом царя стоял табурет для наследника и небольшой столик, на котором лежали документы, написанные на папирусе. Стены зала были украшены цветными барельефами, которые изображали земледельческие работы, а по углам стояли безучастные, меланхолически улыбающиеся статуи Осириса.