Turning against the self

Turning against the self
Бонхол

Вспомните себя безработного, вспомните себя в школе, вспомните любимую и нелюбимую работу, вспомните свои настоящие желания, не навязанные обществом и не переданные родителями. Есть ли у вас дети и какие у вас с ними отношения? То, что ежесекундно происходит практически на ваших глазах, чаще всего остаётся скрытым от большинства. Потому что большинство принимает "правила" и с этого момента закрывает глаза. Настоящая любовь – это насилие.Содержит нецензурную брань.

Когда я был хорошим?

Па сидит в ванной, вода льётся на него сверху, он не заткнул сливное отверстие пробкой и ванна не наполняется. В правой руке у него топорик fiskars, в прошлом году легко украденный из леруа мерлен.

Кожа на пальцах сморщилась от горячей воды. Па вспоминает пизду своей жены – тогда, лет 10 назад, первые несколько раз, когда она ещё гладко выбривалась перед встречей с ним, мурашки от выщипанных волос, краснота, раздражение на молодой коже. Две небольших булавки в клиторе, его окровавленный язык, размазывающий кровь по тёмным соскАм.

Она всасывала его язык и кусала, чтобы кровь не останавливалась. Всасывала и плевала ему в лицо этими кровяными сгустками, и размазывала, и снова слизывала. <А однажды она вытащила одну из двух булавок и скрепила свои губы, чтобы я не смог целовать её. Она и сейчас ненавидит мои поцелуи.>

Теперь так не поиграешь, теперь у Па и Ма есть Анни, дочь, уже подросток. Сейчас нельзя, а пять-шесть лет назад ещё было можно, Анни, скорее всего, не понимала, что там у Па и Ма и как, и зачем; и сколько простыней было застирано и потом выкинуто (потому что не отстирать или застирать до дыр) после попыток возбуждения болью, унижениями и кровью. <Мы использовали её вместо собственной смазки>.

Сейчас Па не возбуждается, вспоминая это. Он распарен, откинулся на спинку ванной и часто моргает от пота, который залил глаза.

Из-за двери приглушенно (соседи, как всегда, дома) звучит очередной баттл или подобие, истеричка в мужском теле отчаянно верещит,

_

Да лучше ебани мне кривой разрез до хрустящей корочки -

Это лучше, чем твоё рождение, школа с первого по девятый, ебля, деградация, работа твоей мамкой в "Пятёрочке".

_

<Работа твоей мамкой в "Пятёрочке", хорошо, когда заточены ножички и иголочки> – Па по инерции продолжает глупые рифмы, протирая ногой запотевшее зеркало.

_

Я разложу твои тексты на части и внутри не окажется смысла,

Уберу все палочки, оставив нули – это и есть твои настоящие числа,

блядь.

(unnamed song playing)

_

<Это и есть глубокая чистка..>.

Па кладёт правую руку на бортик ванной, подумав, загибает все пальцы, кроме безымянного. Резко опускает топорик fiskars на этот палец. Кость не перебивается с первого раза, со второго удара фаланга отлетает в стену, а топорик fiskars, неудержанный, теперь уже неудержимый, падает на ляжку Па. Порез неглубокий.

Па заранее приготовил бинты, перекись водорода, вату и прочую медицинскую херню для любителей. Па крутит кран, чтобы потекла ледяная вода. Засовывает под струю обрубок с обручальным кольцом. Па бьётся в судорогах и в спазмах, одной рукой не прикрыть две раны одновременно, не хватает сил, чтобы подняться и холодить только обрубок и ступни ног, <так холодно, что я сейчас обоссусь >, и Па ссыт под себя, вода вбирает кровь и мочу, лезвие топорика fiskars бликует, солнечные зайчики скачут по стенам, отсвечивая красноватым мехом. Рука немеет от холода, моча согревает – ненадолго – замёрзшие пятки.

Дома никого, Па не торопится, укутывая обрубок с кольцом и ища на полу второй, с ногтем. Ма придёт не раньше восьми, Анни вообще хуй знает где и Па всё равно, где это хуй знает где находится. Обрубок с ногтем не удаётся поднять с первого раза, он выскальзывает и падает в ванну, отвратительно перекатываясь с одного бока на другой. Па злится, приседает на одно колено и всё-таки вылавливает омертвевшую фалангу, как <да что ж это, блядь, такое, сука> тут же повязка так сильно пережимает рану на ляжке, что практически остановившаяся кровь начинает снова протекать сквозь серый бинт. Стуча кулаком в стену, выложенную голубой плиткой, Па трясёт раненой ногой. Положив фалангу без кольца в раковину, он заново перевязывает рану. Закончив, надевает трусы, выкидывает полпальца в форточку и убирает топорик fiskars к остальным инструментам. Ненужной тряпочкой оттирает брызги в ванной, расстилает на полу коврик, который предварительно убрал, и идёт выкидывать мусор. В пакете только ненужная тряпочка.

Позже Па встретит Ма и расскажет, как резал рыбу, чтобы приготовить роллы, рыба красная – форель или сёмга – как она любит, и нож соскочил, <скользкая рыбка попалась>, и вот – теперь он урод без половины пальца. Ма вскрикнет, <да не надо скорую, успокойся, успокойся же ты>, её стошнит на большое черно-белое блюдо, полное роллов (и нет на них никакой крови, ни капельки, нет на этих роллах и правды от Па, ну так теперь они и в рот Ма не полезут, весь труд котам на улице) и она завалится на пол, пачкая платье, газовую плиту, свои ожидания от вечера дома после работы.

Па её поднимет, уложит на их диван (а есть ещё кровать Анни и другие спальные места), а Ма разревётся, <сейчас я принесу тебе плед>, не пойдёт в душ и уснёт в испачканном платье. Через два часа придёт Анни, но ужинать ей будет нечем.

Па полубезработный – в основном его содержит Ма. Его и Анни. Ма говорит, что это ничего, что не это главное, Па себя накручивает и угнетает и иногда обстановка накаляется до прохладной прорезиненной ручки того самого топорика fiskars. Па отрубает боль, разрезает её и так она меньше чувствуется или уходит совсем. Хватит ли Па своих частей тела?

Сможет ли Па научиться не вредить себе, а заодно и – косвенно – Ма, которая уже не верит, что мёртвая рыба или хлеб, который точно не может сопротивляться, рубят и кромсают её мужа с определённой периодичностью, которую она пока что до конца не просчитала. Ма любит свою работу, но вообще хотела бы чего-то другого, где отдача от выполнения действий больше, а результат – нагляднее. Когда польза от нескольких часов, проведённых в офисном кресле, перекрывает усталость и голова приятно гудит от мыслей и идей, и пора спать, потому что день закончился и нужно отдохнуть, чтобы завтра не сделать глупых ошибок. Анни и Па далеки от того, что делает Ма, но ей приятно, что они у неё есть. Покалеченный, неразговорчивая и одна жизнь на всех.

Па не ревнует Ма ни к кому, а у неё есть какая-то фантомная ревность к девушкам Па из его прошлого, каких-то она даже знает лично, потому что Па поддерживает с ними отношения, точнее, они с ним, пробиваясь иногда через его инертность и безразличие. И может быть им – этим девушкам из прошлого – это нужно, и может быть – что вероятнее всего – это лишь инерция. Инертность и инерция. И Ма верит, что однажды кто-нибудь из них всех всё-таки сделает шажок вперёд и невысказанные вслух договорённости потеряют силу. Ма не боится, она просто хочет не знать, если что-то случится, хочет оставаться в неведении насчёт совместных планов Па и девушек из прошлого. Счастливая семья не строится на домыслах и подозрениях, а Ма, Па и Анни счастливы. Только каждый по-своему.

Ма думает о других мужчинах, может фантазировать, сидя в ванной и направляя струю в пизду (преимущество многорежимной насадки), но при мысли о том, что её рука будет направлять в пизду не безобидную струю, а другой член, который точно не член Па, она, как обычно бывает в любых стрессовых для неё ситуациях, закрывает рот рукой и бежит в туалет (часто не успевает добежать). Мужчины в её фантазиях не имеют членов.

Скорее всего, теперь Па бесплоден. И он, и Ма хотели и второго ребёнка, хотят и сейчас, прикладывают усилия, любые, кроме медицинских. Ма не любит больницы и у неё нет времени, чтобы тестироваться, Па смотрит на цены в прайсе какой-нибудь клиники и уверенность в том, что эти тесты ему не нужны, резко усиливается. Па три года говорит о спермограмме, но результатов её нет, нет трактовки теста и последующих назначений. Па кончает в унитаз и очередная порция биоматериала попадает в канализацию. Зато не нужно тратиться на презервативы.

Па и Ма – молодые родители. Оба выглядят хорошо и моложе своих лет. В выходной Ма они едут в парк или в торговый центр. Па в пальто, волосы зачёсаны назад, недельная щетина (Па бреется раз в две недели); Ма, когда не работает, надевает то, в чём удобно, пусть даже вещи не сочетаются между собой, Ма больше ценит гармонию внутри. Если Па и Ма в парке, то обычно они быстро мёрзнут (даже летом), идут в магазин за продуктами и едут обратно домой. Если Па и Ма в торговом центре, то времени они там проводят больше, чем в парке, только вот вход в парк бесплатный, а в магазинах всё время остаются их деньги, её деньги, хоть она и получает взамен вещи, косметику или пятый уже плед из икеи. Ма легко тратит – потому что не считает, сколько осталось, домашнюю бухгалтерию ведёт Па, каждый месяц получается немного откладывать, если Анни не ворует. Анни ворует не только деньги.

Анни ворует их секс. Анни ворует эти 5-7 актов в месяц (когда у Ма есть время, она не устала и не начались месячные), оставляя жалкие 2-3. Это не вина Анни – Ма мнительна, Ма считает, что Анни подглядывает и подслушивает.

Ма считает, что секс и ребёнок в доме, ребёнок любого возраста, которого ОНА родила, несовместимы. Ма крупно заблуждается.

Анни не любит школу, любит время, проведённое среди умственных огрызков. Но сама она не такая, не такая и не другая – сама по себе. Анни тяготит жизнь с Па и Ма, но возможности жить отдельно у неё сейчас нет. И не будет в течение долгого (никаких сомнений) неопределённого периода. У Анни светлые волосы, которые она красит то в голубой, то в фиолетовый, то смешивает цвета – под настроение, которое у подростков меняется часто, резко и без особой причины. Анни, конечно же, протестует.

Ма скучает по маленькой Анни – по тому периоду с трёх до восьми лет – когда о любви не нужно было спрашивать, как сейчас; когда Анни сама приходила и целовала Ма в щёчку, и обнимала, залезала на диван, устраивалась рядом и смотрела те же сериалы, что Ма и Па, не понимая (Ма в этом ошибается) смысла. Ма, наверное, думает что Анни была интересна картинка, что Анни – кот или собачка, слова не имеют значения, а картинка постоянно меняется – тут движение рукой, там поворот головы, открываются холодильники и умирают больные в дорогих халатах. Картинка меняется и меняются детали на экране, Анни вот-вот прыгнет на этот экран, уронив вазочку с глупым цветком, и проходит минута или полчаса, но Анни не прыгает и не разбивает вазочку. Анни – человек. Когда ей становится скучно, она закрывает вкладку в браузере. Вазочка остаётся на месте.

Ма и Па пропустили взросление Анни. Ма работала, Па тоже в то время работал постоянно. Анни не нуждалась в круглосуточном наблюдении, не было ничего такого, чего она не умела бы. Умела, но не хотела – это уже другой вопрос. Не хотела быть контролируемой, подвластной, управляемой. И всё время держала дистанцию между собой и родителями. Вот Ма и грустит и вздыхает в обеденный перерыв, доедая невкусный бизнес-ланч, Ма чувствует себя максимально далёкой и от бизнеса, и от тех стран, откуда заимствовано второе слово. Ма отказывается понимать, что от неё дистанцировались осознанно.

Ма и сама знает, как держать дистанцию. Сначала задать длину, удерживать её, увеличивать или укорачивать – Ма так делает с Па, когда считает, что он слишком назойлив. У Ма стекленеют глаза, взгляд направлен в одну точку, она просит оставить её одну, ложится на диван, укрывается пледом или одеялом. Иногда Ма плачет и предлагает развестись.

Па не представляет, как это вообще возможно. Па идёт на кухню, садится за стол, прокручивает ленты соцсетей, прокручивает в голове картинки: вот он снова один, такой же, как десять лет назад – у него ещё много волос на голове (сейчас Па лысеет, но проблемы из этого не делает), у него есть низкооплачиваемая работа, есть девушки, которые платят за него и за транспорт, когда Па нужно после ночи, проведённой у одной из них, ехать домой. Па ненадолго покоряется сонной эйфории, идёт в туалет и дрочит на прошедшее время. Эйфория уходит с последней каплей спермы.

Потом Ма оттаивает, приходит к Па и они молча обнимаются. Па боится развода, потому что только сейчас прошлое было, а теперь его снова нет; Ма тоже боится развода, но других аргументов для успокоения Па у неё нет (не считать же аргументом обычный разговор). У Ма нет сил, <какие нападки? Я хочу поговорить с тобой, ты меня отсекаешь>, Па грубеет и злится, она считает, когда хочет "поговорить" с ней. Па нападает, а она отбивается. Па – агрессор, Ма – жертва. Па нужно учиться говорить тише, Ма не повышает голос – её ведь и так прекрасно слышно. Ма говорит тихо-тихо и в сторону, когда не хочет говорить. Ма удивлена, когда Анни поступает с ней так же. Ма переживает, что дочь такая. Анни считает, что у Ма отсутствует логика.

Анни сидит в удобном мягком кресле у себя в комнате. В стене два окна, они выходят на юго-запад, родители специально отдали ей эту комнату, чтобы ребёнок получал больше света. Анни использует светопроницаемые рулонные шторы – этаж у них высокий, окна соседних домов далеко, но даже с тенями в тех других окнах Анни не хочет иметь ничего общего. Ни света, ни воздуха, ни щелей между шторами. Интерес к своей щели у неё никак не пробуждается.

К Анни не ходят парни – ни те, что старше её, ни ровесники. Па и Ма не против, чтобы эти парни ходили, они ничего Анни не запрещают, они не пили и не курили при ней до её пятнадцати, и сейчас стараются этого не делать, стараются не ссориться и не хуепиздить (не ругаться матом). Анни старшеклассница, ей шестнадцать с половиной, она девственница, но Па и Ма об знать необязательно. Когда держишь людей на расстоянии, о таких вещах с ними не говорят.

Ещё одно утро, Ма пропускает два первых сигнала будильника и ждёт третьего. Па не слышит ни одного, спит, поскрипывая во сне зубами и укрывшись с головой. Ма не просыпается, механически встаёт с дивана, идёт на кухню, нажимает кнопку на электрическом чайнике, уровень воды сейчас её не беспокоит, она умывается холодной, ледяной водой и теперь доливает воду в чайник из пятилитровой бутылки. Нужно сделать несколько дел одновременно, чтобы успеть выйти вовремя. Ни одно дело из-за спешки не завершено, о качестве и говорить нечего. Единственное, что удаётся Ма – одеться, обуться, поцеловать сквозь одеяло спящего Па и выйти в подъезд. Замок входной двери закрывается на два оборота, Ма дёргает ручку, проверяя, закрыта ли дверь – вдруг ей всё это снится, она уйдёт, а дверь останется открытой и к  Па с Анни придут воры или убийцы-из-принципа и они не убегут и не дадут отпор, потому что спят. Ма спать некогда, Ма зарабатывает.

Следующей должна проснуться и уйти Анни. Ничего она никому не должна, конечно же. Убить время с утра и до вечера. Время, проведённое с Па – если она решит не идти в школу – зря потраченное время. Впустую растраченные десять часов жизни Анни, кто бы знал, считает она, сколько уже прожила и сколько ещё проживёт.

Последним просыпается Па. 10 или 11. Па резко встаёт с дивана, будильники не звонят и ни о чём ему не напоминают, идти ему никуда не надо – так считает Ма (и другие их родственники тоже; вот же не повезло бедной Ма – безработный муж, она всё равно когда-нибудь уйдёт от него, программируют себя и Ма эти родственники, она найдёт поинтереснее и поумнее, умеющего зарабатывать и содержать семью; где-то на заднем плане этих обсуждений Ма трясёт от рвотных спазмов – гипотетические новые члены). Па сначала проверяет соцсети, пьёт холодный кофе пармалат с печеньем, занимается самокопанием и самоуничижением, после кофе – сигарета, потом делает домашние дела до обеда (может пропылесосить, смахнуть пыль, лучше всего, когда нужно что-нибудь приготовить), скудно перекусывает, снова залипает в соцсетях, чистит зубы, одевается и обувается и выходит из дома.

Па параноик – весь процесс выхода из квартиры он снимает на видео: закрыв замок входной двери на два оборота, Па несколько раз дёргает ручку, чтобы убедиться, что дверь точно-точно-насовсем закрыта. Па нажимает стоп – видеонапоминание готово, убирает телефон в карман и ещё секунд двадцать насилует ручку двери – <закрыл, закрыл, закрыл, закрыл>, выходит на улицу и закуривает, так и не уверенный окончательно, закрыта ли дверь.

Ма не курит. И никогда не пробовала – ей не хочется. Не хочется пробовать ей и многие другие вещи – она знает, что такое существует и практикуется, но это не для неё. Слишком открытые платья, обильный макияж, секс во время месячных, крупнонарезанная еда. Продукты "каждый день". Ма не отстаивает своё право не делать того, чего ей не хочется – с ней никто не борется.

Па когда-то успешно боролся со своими зависимостями и пристрастиями, не раз бросал курить, пить по-настоящему ни разу не начинал (от крепкого алкоголя ему плохо и никакого удовольствия), а вот не есть жирное, жареное, держать себя в форме у Па получается отлично. Па тренируется дома, жир – ещё одна его паранойя, если он много съел (по его меркам), то ему ничего не стоит вывалить это обратно. Па ест совсем чуть-чуть, Па считает калории и искренне радуется, что дочь худая. Худая как анорексик.

Анни роется в рюкзаке Па – она знает, где он хранит повседневные деньги. Па знает, Ма знает, что Анни подворовывает. Па и Ма намеренно не прячут деньги, надеясь на осознание дочерью её неправоты. <Клептомания>, диагностирует с лёгкостью Па, который сечёт схему, который меряет по себе – мелкому воришке из супермаркетов и открытых лотков на улице. Анни ворует, чтобы быть независимой. И чем сильнее она ощущает, что зависит от родителей, тем больше денег берёт. Её время, проведённое с ними, должно хоть чего-то стоить.

Ма, стоя в метро по пути на работу, слушает музыку. Успокаивающую, ободряющую, дающую надежду или насколько грустную, что ей вдруг становится жаль каждого в этом вагоне, кроме, конечно, жирнозадой тётки, упёршей ей в живот острый край поддельной сумки майкл корс. Ма корит себя, что думает плохо о некоторых людях. Ма хочет быть всегда хорошей и внимательной к другим, вежливой и отзывчивой. Ма не злится на тётку, ей её жаль – тупая сука (ну вот опять), бедненькая, тяжело жить, когда нет ума. Когда мозги заплыли жиром, нет, нет, всё-всё-всё, бедная глупая женщина, когда ж ты выйдешь уже. <Пусть спрячет эту сумку в своих складках> – Ма в голову залез Па. Галантный и небритый. Вот и остановка, на которой Ма выходить. Тётка несколькими уверенными рывками выносит Ма из вагона. Музыка в наушниках становится тише.