Доброключения и рассуждения Луция Катина

Марш осуществлялся в полном соответствии с системой великого Фридриха. Никто в мире не передвигался быстрее пруссаков.

Каждый день, еще до рассвета, вперед отправлялись квартирьеры и батальонные кухни – готовить лагерь для постоя. Затем выступала пехота. Она шла легко и быстро, под музыку, с одними ранцами: два часа ходу – час отдыха. За день полк одолевал по пятьдесят верст и нисколько не выбивался из сил. Притом офицеры вышагивали вместе с солдатами, а не красовались в седлах, как во всех прочих армиях. Верхом разрешалось быть только полковнику.

Всё это с военной точки зрения, наверное, было прекрасно, но Катину прусские походные обыкновения ужасно не понравились. Не представилось ни единой возможности сбежать. Отдаляться от строя на марше строго-настрого запрещалось. Нужно до ветру – жди привала. Привал же никогда не устраивали в лесу – только на открытом месте, в виду конных разъездов. Начальство отлично понимало, что перед грядущей бойней многие солдаты, вояки поневоле, мечтают удрать, и принимало должные меры предосторожности.

За две ночевки до осажденной Праги полк перешел в военный регистр. Солдатам раздали ружья – на случай, если налетит вражеская конница.

В первый эшелон блокады байрейтцы однако не попали, их всё гоняли с одного места на другое. Почему и зачем – бог весть. Капралу этого знать не полагалось.

Тем временем робкая майская листва сменилась уверенной июньской, а поблизости не раздалось еще ни одного выстрела. Это, конечно, было благом.

Много слышав о том, как обыкновенно ведут себя на войне солдаты, и памятуя об английских приватирах, Луций готовился увидеть ужасные сцены грабежей и насилия над мирными обывателями, но ничего такого не происходило. Мародерствовать и обижать местное население запрещалось под страхом жестокого наказания, за фураж и продовольствие непременно вносилась плата – и селения, через которые следовал полк, встречали пруссаков без боязни. Это было еще одно новшество, обеспечивавшее войскам короля Фридриха мирный тыл и хорошее снабжение. Катин горячо одобрил бы подобную политику, кабы она не дополнялась одним пренеприятным пунктом: за каждого отбившегося от части солдата поселяне получали денежную награду, и это предохраняло армию от дезертирства лучше любого конвоя. Пойманных беглецов не вешали (зачем зря губить пушечное мясо?), а нещадно пороли, затем подлечивали и возвращали в строй.

У Луция оставалась лишь одна надежда: сбежать в хаосе какого-нибудь сражения, когда вокруг дым и грохот.

И вот однажды на рассвете загудели горны, забили барабаны, ругаясь и размахивая палками, побежали сержанты. Полк спешно выстроился в длинную колонну. Объяснений опять никаких не было, но Катин подслушал разговор батальонного командира с ротным и узнал, что регимент перебрасывают к какому-то Колину, где король завтра даст генеральное сражение австрийскому фельдмаршалу Дауну.

Что ни будь, а ночью сбегу, с замиранием сердца решил Луций. В маневренной неразберихе, чай, будет не до пропавшего капрала. Попадусь так попадусь, но в человекоистреблении участвовать не стану.

Глава VI

Нет. Наш герой не сбежал и в последнюю ночь перед сражением. Это оказалось вовсе невозможно.

Вечером, едва Бранденбург-Байрейтский регимент прибыл к месту, определенному диспозицией, ротный командир призвал к себе всех начальников – субалтернов, унтер-офицеров и капралов – чтобы объявить приказ на завтра.

Полк поставлен на самое острие атаки против укрепившегося неприятеля, и гренадерские роты, как предписывается боевым уставом, пойдут самыми первыми. «Едва поднимется солнце, мы врежемся нашим прославленным косым ударом в правый фланг австрияков, потом присоединится следующий полк, следующий, следующий – и мы пропилим их, как острая пила трухлявое дерево, – говорил капитан, имевший склонность к велеречивости. – Байрейтцам выпадет главная честь и слава. Враг засел на лесистых холмах, его почти не видно, но флигель-роты зададут точное направление атаки, так что задача наша проста. Капралам держать строй. Сержантам следить за капралами. Господам субалтернам за сержантами. Я, как положено, буду рядом с ротным значком и горнистом. Сигналы вам известны: два коротких – полубег, три коротких – в штыки. Один длинный – восстановить шеренгу. Два длинных – отступать. Но такого сигнала не будет».

Что такое «флигель-роты», Катин не знал, но капралу задавать вопросы не полагалось по чину, да и какая разница? Когда поднимется солнце, меня здесь уже не будет, думал он.

Как бы не так!

Скоро он узнал, что такое флигель-роты. Перед закатом слева, справа и сзади бивака появились какие-то солдаты в круглых кожаных касках. Они держались сплошной цепью. «Кто это?» – спросил Луций у другого капрала, служившего не первый год. «Флигельманы, – ответил тот, пожав плечами. – Глядят, чтоб мы не разбежались. В бою всегда так. Кто отстанет от строя – лупят прикладами, гонят обратно».

На ночь кожаные каски развели костры, вся окрестность ярко осветилась. Темным оставалось только поле, за которым располагались неприятели, но бежать в ту сторону было бы верной гибелью. Человек в прусском мундире, наткнувшись на австрийский дозор, скорее всего, получит пулю.

Значит, уйду завтра, в суматохе боя, рассудил Катин и воспретил себе тревожиться – это было бы недостойно философа. Волнение полезно в момент испытаний, ибо ускоряет мысль и напрягает мышцы, но тратить сей чрезвычайный резерв организма на пустое дрожание нерачительно. Наш герой положил голову на ранец и уснул, доверившись старинной мудрости, что утро вечера светлее.

* * *

Волнение пробудилось со звуком горна, сердце заколотилось в такт барабанной дроби. Долгожданный день настал! Избавление близко: если повезет – от армейской неволи; если не повезет – от несовершенств земной жизни. Так или иначе до захода солнца он будет свободен – не бренным телом, так вечной душой.

Под крики офицеров и сержантов рота разобралась на взводные шеренги, по четыре капралии в каждой. Расстояние между взводами – пять шагов. По интервалу расхаживал сержант Карповиц, истовый служака, родом силезец. Подойдя к Катину, он погрозил эспонтоном: «Гляди мне! Я не за солдатами, за тобой буду следить».

Откуда он догадался?! – переполошился было Луций, однако увидел, что сержант то же говорит и остальным капралам.

Как же сбежать? Строй со?мкнут, сержант не спускает глаз, по краям караулят флигельманы. Неужто придется участвовать в атаке? Во время залпа можно пустить пулю в воздух, но как вести себя в рукопашной свалке? Что делать, если австриец замахнется саблей или штыком?

Вопрос был моральный, из числа трудноразрешимых. Допустимо ли человеческому существу лишать жизни другое человеческое существо, ежели оное пытается тебя умертвить?

Недопустимо, сказал себе Луций. Лучше погибнуть. Но мучило сомнение: достанет ли воли пожертвовать собой во имя великого принципа? Не возобладает ли над волей самосохранительная потреба, именуемая инстинктусом?

Пока молодой человек терзался внутренней дискуссией, полк выдвинулся на передовую позицию. Впереди простирался широкий луг, за ним – пологий холм, поросший березовым лесом. Там, верно, ожидали приготовившиеся к обороне австрийцы, но за листвой их было не видно, и Катину вообразилась аллегория: вот неразумное человечество собирается атаковать самое Природу, свою зеленую матерь.