Испанская история. Романтическая проза

Колесница моей жизни покатилась в очередной раз по счастливому семейному кругу. Через месяц после описанного выше сватовства Альберто и Мария повенчались в церкви Святой Троицы на Авенида Дель Пилар, в двух шагах от родового дома Марии, ставшего по обоюдному со мной согласию семейным очагом новой молодой семьи.

Я видел Мари теперь значительно реже. В часы отдыха от рукописных упражнений меня всегда тянуло к морю. Только здесь я мог насладиться сладчайшим одиночеством в компании моей несравненной Катрин и маленькой Мари. Я проводил на берегу долгие часы, беседуя с ними о нашем общем будущем. Всякий раз, когда я приходил на берег, благородные души дона Гомеса, донны Риарио и моей несравненной Катрин, белые и стремительные, как чайки, рассаживались вокруг меня и, выкрикивая отрывистые «ыа, ыа…», рассказывали подробности своего последнего путешествия. Порой мне казалось, что я слышу слова: «Ты напиши, напиши…» «Да, Катрин, я напишу, напишу!» – отвечал я. При этих словах согласия неизменно одна из чаек устремлялась в небо, и истошно крича «ыа-ыа», делала широкий торжественный круг надо мной.

Часть 11. Таис

Дни напролёт загружённый собственными планами, я не успел истратить целиком любовь сердца на маленькую Мари. Это заметил Господь. Не прошло и года, как у меня появилась внучка, крохотная Таис.

– Мари, разве ты была такой же очаровательной крохой?! – воскликнул я, когда нам с Альберто разрешили войти в комнату роженицы.

– Папа, – улыбаясь до ушей вымученной улыбкой счастья, ответила мне Мария, – я была такая же, просто ты был тогда ещё маленький!

Альберто предложил назвать дочь в честь бабки, но я воспротивился. В моём сердце никак не умещалось две Катрин. Первая и единственная занимала пастбище моего сердца без остатка. Я же хотел любить внучку совершенно особо. Мне казалось, что под складками огрубевшей от переживаний кожи начал образовываться самостоятельный орган – второе, вернее, третье сердце. И предназначалось оно только для выражения зрелой прародительской любви. Мари изящно разрешила наши с Альберто сомнения:

– Альберто, папа, посмотрите на календарь, – сказала она, – сегодня же день святой Таисии, мне так нравится это мудрое имя!

– «Таисия Египетская, V-ый век, мудрая, плодородная…» – щурясь против яркого солнца, прочитал Альберто.

– Быть посему! – я облегчённо выдохнул, поцеловал Мари и удалился в кабинет, напевая на ходу «Таисия, Таис, Таи-йя и я!..»

Альберто служил старшим матросом на почтенном промысловом корабле «La amable Maria». Хозяин корабля дон Панчо подумывал о постройке нового судна, понимая, что время «Кроткой Марии» подходит к концу. На верфи в Аликанте он заложил новый корабль, постройка которого по расчётам должна была завершиться через год.

В приподнятом настроении дон Панчо заключил контракт на морской транзит в кипрский Лимассол какого-то сельскохозяйственного груза. В это последнее плавание «Марии» он решил отправиться сам и пригласил в команду на правах почётных гостей многих отслуживших ему верой и правдой матросов.

Более того, двенадцать кают, предназначенные для коммерческих пассажиров, он бесплатно отдал для родственников основной команды корабля. Этим обстоятельством воспользовался Альберто и «на правах старшего матроса» испросил у дона Панчо разрешение взять в плавание Марию. «Что ж, Мария на „Марии“ – это добрый знак!» – ответил дон Панчо.

Мари была в восторге от возможности поучаствовать в предстоящем путешествии и пересечь Средиземное море на знаменитом корабле дона Панчо. Она даже полагала взять в плавание малышку Таю, но я воспротивился, сказав с усмешкой: «Нет уж, внучку на волю волн я не отпущу!»

Зачем я так неосторожно пошутил, ведь та малая мудрость, которую мне довелось приобрести ценой жестоких лишений и уроков Божественной Воли, научила меня не бросать слова на ветер? Поспешно высказанные мысли (то первое, что приходит в голову) частенько становятся лукавой импровизацией нашей свободной воли.

Разве можно шутить с морем? Оно не понимает житейской схоластики. Для среды, не знающей лукавства, сказанное обретает силу руководства к действию. Мы можем двояко понимать происходящее. Море – никогда…

И вновь в моей жизни случилось непоправимое. На самом подходе к Кипру, огибая мыс Гата, «Кроткая Мария» почему-то сменила фарватер и на полном ходу пошла прямиком на рифы.

Это случилось ранним утром. Все, кроме вахтенных, ещё спали. Первый подводный камень прорубил шпунтовый пояс по форштевню около грузовой ватерлинии, второй вонзил свой клык с другой стороны ниже водореза. Получив две огромных пробоины в носовой части, «Мария» резким увеличением положительного дифферента поднырнула, выпячив над водой корму. Теряя управление, она рухнула на третий огромный выступающий из воды риф, перевернулась от удара на бок и медленно стала погружаться, увлекая за собой в образовавшуюся воронку даже тех немногих, кто успел прыгнуть в воду с тонущего корабля…

Весть о гибели «Кроткой Марии» пришла в Сан-Педро спустя четыре дня. Жители города вышли на набережную. Тысячи цветов плыли по воде вдоль всего берега. Старая Беренгария с малышкой Таей на руках бродила среди горожан и плакала, призывая Господа Бога в свидетели случившегося. Вокруг меня собралась толпа друзей нашей семьи. Десятки рук трогали мои плечи. Каждый из собравшихся мне что-то говорил, заглядывая в глаза. Я же слышал только звуки, похожие на крики чаек, – «ыа, ыа, ыа…»

Часть 12. Не берущийся интеграл судьбы

Третий раз начинать жизнь с точки, едва отличной от нуля (Бог сохранил мне маленькую Таю), оказалось совсем непросто. Говорят: «Только раздрав пелену страдания, можно увидеть истину».

Помню, отец положил передо мной тоненькую книжку и сказал: «Сын, прочти этот русский бестселлер. В нём есть подсказка, как обрести правду перед Богом». На обложке была нарисована белая русская метель и крупными буквами написано: «A. Рushkin, Еugene Оnegin, la novela en verso». Повинуясь воле отца, я перелистал роман до конца. Если сказать честно, мне не понравился ни язык Пушкина, ни беспокойный сюжет романа, ничего общего с нашей размеренной испанской жизнью не имеющий. Но одно соображение всё же врезалось в мою память на всю жизнь: Пушкин очень хотел из Онегина, этакого фигляра, сделать человека думающего. Он заставил его убить на дуэли друга, одарил Евгения чистой ангельской любовью и тут же заставил его от неё отказаться. Когда же, поумнев, Онегин понял, от какого счастья он беспечно отвернулся, в нём проснулась настоящая высокая любовь, но было, увы, поздно. Маленький Наполеон оказался не у дел…

Я рассеянно читал, и помню, как на одной из страниц меня буквально шарахнуло током. Сколько же надо претерпеть Божественных подсказок, чтобы человек открыл для себя одну простую вещь: нельзя принимать обстоятельства жизни (в которые, как в одежды, рядится твоя судьба) за случайную вереницу несвязанных друг с другом событий!