Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 2

– Янина Владимировна, я буду всегда вас слушаться. Я не буду шалить, только, пожалуйста, не отдавайте меня в приют!

Та обняла его, поцеловала, и, гладя по голове, сказала:

– С чего ты взял, что мы собираемся тебя куда-нибудь отдавать? Вот приедет твой папа, ему тебя и отдадим. Иди, занимайся своими делами.

На другой день Стасевичи, посоветовавшись, решили оставить мальчика у себя навсегда или, по крайней мере, до тех пор, пока его отец не потребует сына к себе. Они решили это сделать в память о Марии Александровне Пигуте, бывшей для них самой близкой из всех знакомых людей Темникова, а также и потому, что даже во время недолгого пребывания у них Бори он им понравился своим добросердечием, живостью и безотказностью при выполнении любой работы.

После похорон Варвары Степановны ребята вернулись в лес и сразу же были вынуждены выполнять новое поручение – полоть капусту. После полки картошки эта работа им показалась совсем лёгкой, и они с заданными уроками справлялись шутя. А всё свободное послеобеденное время проводили по своему усмотрению.

Конечно, прежде всего они забирались в «воздушный» дом и, лёжа на помосте под горячими лучами июльского солнца, вдыхая смолистый запах еловых ветвей, слегка покачиваясь вместе с помостом, обдуваемые лёгким ветерком, с увлечением читали какое-нибудь приключение, описанное Буссенаром, Жаколио или Майн Ридом. И хотя многие из этих приключений перечитывались уже не один раз, они вызывали всё такой же интерес.

Это не значило, конечно, что они только и делали, что лежали на своём помосте, нет! Они бегали на озеро, ходили в лес за ягодами и грибами, принимали участие в покосе, сгребая и вороша сено, перевозя его во двор и помогая сметать на сеновал. В те годы стогов на местах покосов не оставляли, во-первых, потому, что покосы Стасевичей находились на лесных полянах, и остававшееся на них сено в пору, когда в лесу бродили шайки зелёных, могло привести к возникновению пожара; и, во-вторых, потому, что укараулить эти стожки, расположенные довольно далеко от конторы лесничества, было очень трудно. Вот и приходилось складывать сено на сеновал.

Лето летело незаметно: одно дело или интересное занятие сменялось другим, и вскоре Боря настолько привык к своему новому дому, что его жизнь у бабуси, когда он ничего не делал, а занимался играми, развлечениями и лишь иногда немного помогал Юзику Ромашковичу (ну и, конечно, учился), стало казаться какой-то далёкой и не совсем реальной сказкой. Теперь он уже знал, что он должен и может выполнять много полезной и нужной работы и что она встречает одобрение у старших.

Но вот однажды за обедом Иосиф Альфонсович предложил кому-нибудь из ребят, по их желанию, помочь ему в работе на пасеке. Наступило время, когда следовало снимать с ульев магазины, вырезать часть сотов из колод и откачивать на медогонке мёд из снятых рамок. Работа эта требовала не мало времени: пасека у Стасевича за последние годы увеличилась, теперь она составляла 14 семей. Стасевич надеялся, что постепенно приучит ребят к работе на пасеке, а сам от неё сможет освободиться. У него было много дел и на службе, и по остальному хозяйству.

При первом же упоминании о пчёлах Юра побелел и заявил, что он готов делать какую угодно работу, только не на пасеке. Боря же, наоборот, сразу согласился на предложение Иосифа Альфонсовича. Правда, он не совсем хорошо представлял себе её, и как нам думается, выразил такое горячее желание не столько из большого трудолюбия, сколько из-за желания полакомиться мёдом. Он был большим сластёной, а Стасевич, приглашая ребят к себе в помощники, объявил, что тот, кто будет работать на пасеке, получит право есть мёд столько, сколько захочет. Однако Юра так боялся пчёл, что даже эта медовая перспектива его не соблазнила.

Между тем, приглашая ребят для работы на пасеке, Иосиф Альфонсович надеялся, что его сын преодолеет свою боязнь и, если не один, то вместе с товарищем, согласится. Юрин отказ его и огорчил, и рассердил. Человек довольно своенравный и вспыльчивый, он тут же разгневался и сурово заявил Юре:

– Раз ты не хочешь более лёгкой работы, в которой ты к тому же можешь кое-чему научиться, будешь всё лето полоть грядки, коли на большее не способен. С завтрашнего дня примешься за свёклу, а затем и за просо!

Юра приуныл, но возразить не посмел, только довольно зло посмотрел на товарища и показал ему из-под стола кулак. Вечером он налетел на друга, обозвал его подлизой, раньше бы и потрепал его порядочно, но за лето Борис окреп, отъелся и, будучи сам порядочным забиякой, мог дать достаточно внушительный отпор обидчику. Но драться он не хотел, да к тому же и Юра не был достаточно твёрд в своих обвинениях, дело дальше словесной перепалки не пошло. Тем более что Боря пообещал снабжать Юру мёдом в неограниченном количестве.

Как бы ни было, а со следующего дня Юре пришлось уже одному пыхтеть на огороде, а затем и в поле. И, вероятно, так бы длилось до самого конца лета, если бы недели через две в лесничество не приехали Янина Владимировна с Вандой, чтобы отдохнуть перед новым учебным годом. Она, видя довольно спокойную обстановку вокруг Темникова, решилась пожить в лесу. Приехав и увидев, что её Люльтик (так она часто называла сына, хотя он на это прозвище и сердился) гнёт спину в поле, потребовала от мужа освобождения сына от этой работы. Тот согласился потому, что две женщины, с которыми он ранее договаривался, явились и включились в прополку.

Борис же стал пропадать на пасеке целыми днями. Эта работа не только не тяготила его, но так захватила, что он иногда даже забывал лакомиться собранным мёдом. Через десять – пятнадцать дней мальчик уже овладел не особенно мудрёной техникой замены магазинов, выемки и замены рамок из улья, а также снятием так называемой забрушовки, то есть тех восковых крышечек, которыми заботливые пчёлы закрывают заполненные доверху мёдом ячейки сот. В дальнейшем выкачивание мёда из подготовленных рамок на центрифужной медогонке Стасевич доверял ему выполнять самостоятельно.

Вскоре, научив Борю и ещё некоторым приёмам по уходу за пчёлами, по осмотру ульев, удалению из них забравшихся вредителей, проверке правильности открытия летка и другим несложным делам, он работу на пасеке почти полностью доверил мальчишке. И был рад, что приобрёл себе такого способного и дельного, как он говорил, помощника. Нечего и говорить, что от этих похвал Борис рос в собственных глазах чуть не до небес и с ещё большим жаром отдавался понравившемуся делу.

Юра же, освободившись при помощи матери от полевых работ, скучая от отсутствия товарища по совместным играм и опасаясь появляться на пасеке, вновь переключился на изготовление разного рода моделей машин и успел сделать модели действующей веялки, локомобиля и молотилки.

Между прочим, боязнь пчёл у Юры была небеспричинной. В раннем детстве он был так искусан пчёлами, что более двух недель пролежал с высокой температурой, и теперь его можно было понять. Испытанное в детстве потрясение оставило след на всю жизнь. Да и сейчас, стоило хоть одной пчеле укусить Юру, как у него на месте укуса появлялась огромная опухоль, поднималась температура, и он несколько дней болел.

Борю же почему-то пчёлы не кусали. Дело доходило до того, что он мог работать на пасеке без сетки и почти не пользовался дымарём, чего сам Стасевич делать никогда не решался. Если же случалось, что мальчика кусала какая-нибудь случайно придавленная пчела, то, очевидно, сильной боли у него этот укус не вызывал: он прикладывал к укушенному месту комочек влажной земли – боль проходила, и опухоль не появлялась. Няня Марья говорила, что «наш Бориска, наверно, заговорённый от пчёл». Взрослые смеялись над её словами, а ребята им верили, и прежде всего, верил сам Боря. Может быть, отчасти и поэтому он так храбро действовал на пасеке.

С тех пор за всё время пребывания у Стасевичей он каждое лето работал на пасеке и приобрёл в этом деле не только солидные практические навыки, но кое-какие теоретические познания.

Наступила грибная пора. Ребята опять были вместе. Ездили с Ариной, Стасевичем, служащими конторы лесничества и их детьми в глубину леса, вёрст за 15-17 от дома, и набирали большие бельевые, как их тогда называли, корзины грибов. Каждая корзина имела две ручки, в неё помещалось до пяти пудов грибов. Две или три такие корзины ставились на телегу. Заехав в лес и обосновавшись на какой-нибудь поляне, лошадь распрягали, стреножили, и она паслась возле телеги. Все, вооружившись небольшими кошёлками, разбредались вокруг. Наполнив кошёлку, грибник возвращался на поляну, где возле телеги был разостлан кусок рядна, окружённый несколькими пожилыми женщинами. Принесённые грибы высыпались на рядно, набравший их возвращался в лес, а женщины перебирали принесённые грибы, сортировали их, чистили, иногда им приходилось выбрасывать и поганки, набранные некоторыми ретивыми грибниками. Очищенные грибы складывались в установленные на телегах корзины. В середине дня все собирались на поляне и ели сваренную этими же женщинами грибную похлёбку. Выезжали затемно и возвращались поздней ночью. Дома грибы делили между разными хозяевами.

За лето ездили два-три раза и набирали грибов столько, что их хватало на целый год. Грибы солили, мариновали и сушили. У Стасевичей каждый сорт грибов обрабатывался отдельно. Так как в Темникове стал ощущаться острый недостаток соли, большую часть собранных грибов пришлось сушить. Вскоре почти все комнаты в доме были завешаны длинными гирляндами надетых на нитки грибов.

Глава вторая

Вслед за грибной пришла пора уборки овощей – огурцов, капусты и других. Начали копать картошку. Но ребята в этой работе участия почти не принимали: началась учёба, и они переехали в город, в лесничестве показывались только по воскресеньям.

Лето, проведённое в лесничестве, не прошло для них бесследно, оба они окрепли, загорели и повзрослели. В особенности стал неузнаваем Борис: приобретя много новых трудовых навыков, он превратился в крепкого и сильного мальчишку. Он научился хорошо обращаться с лошадью, и теперь Стасевич не боялся его одного отправлять из города в лесничество и поручать ему не только доставку оттуда дров или каких-нибудь продуктов, но даже и такого сложного груза, как сено. А довезти воз сена было не так-то просто. Обычно нагружать сено помогал рабочий или Арина, они же и закрепляли его на телеге или санях особой жердью, называемой байстрюгом, придавливавшей воз сена сверху. Дорогой приходилось переезжать несколько оврагов с крутыми спусками и болотистыми речушками в их глубине. В них осенью застревали и лошадь, и телега, а зимой на спусках образовывались раскаты с глубокими ухабами. Но и с этой трудной работой мальчишка научился справляться.

Один раз, когда воз с сеном опрокинулся, было это, кажется, в начале декабря 1919 года, он хоть и поревел немного (конечно, никому об этом не сказав), всё-таки сумел собрать и нагрузить воз самостоятельно, растеряв при этом совсем немного сена.

Всю домашнюю работу Борис выполнял наравне с Юрой и справлялся с ней не хуже последнего. Оба старших Стасевича относились к нему как к своему собственному ребёнку: так же его наказывали, так же ласкали. Кстати сказать, особенными ласками, как это было принято в семье бабуси, взрослые члены семьи у Стасевичей детей не баловали. Вместе с тем определённые для каждого из ребят обязанности спрашивали довольно строго. И Боре, в общем-то, большому разгильдяю и лентяю, пришлось основательно перестраиваться. То, что Стасевичи для него всё-таки были не родными, по всей вероятности, сослужило ему в этом неплохую службу. Хотелось ему перед ними, и в особенности перед Иосифом Альфонсовичем, не ударить в грязь лицом, хотелось ни в чём не отставать от Юры, вот он и тянулся, стараясь выполнять поручаемую ему работу как можно лучше и быстрее. От этого выигрывали обе стороны.

Само собой разумеется, с Борей, как и со всеми остальными членами семьи, Стасевичи разговаривали по-польски, и этим он отличался от всех остальных русских (работников и прислуги), живших в доме. Гости, появлявшиеся время от времени у Стасевичей, приезжавшие откуда-нибудь издалека, считали, что в их семье три ребёнка – два сына и одна дочь, и хозяева не всегда их в этом разубеждали.

Прошло полгода со смерти Марии Александровны Пигуты, а её внук настолько акклиматизировался в семье Стасевичей, что ему, да и им также, представлялось, будто он живёт у них много лет, что по-другому никогда не было, да и быть, кажется, не может.

Свою ближайшую родственницу, тётю Лёлю, Боря не встречал: к Стасевичам она не ходила, а навещать её у него никакого желания не было. Переписка с дядей Митей у него заглохла: кажется, после своего первого и, пожалуй, единственного письма, написанного летом, за всё время пребывания у Стасевичей он ему так больше и не написал. Да и от него ни одного письма не получил.

Новый учебный год начался первого октября 1919 года. Боря пошёл в пятый класс своей Саровской, как её многие продолжали называть, школы; Юра – в бывшую старую мужскую гимназию, во второй класс 2-ой ступени. Занятия в школах, хотя и начались почти вовремя, по своему содержанию оставляли желать много лучшего. Особенно неудовлетворительно они были поставлены в Третьей советской школе 1-ой ступени, где учился Алёшкин. После смерти Пигуты заведующего подобрать не смогли, а временные заместители менялись чуть ли не по два в месяц. Это влияло на дисциплину и разлагало и учеников, и учителей, отражалось на качестве учёбы также и полное отсутствие твёрдых программ. Многим педагогам для своих предметов приходилось программы придумывать самим. Некоторые из наименее добросовестных учителей не имели вообще никаких программ и планов и, приходя в класс, иногда даже не представляли себе, что они на этом уроке будут делать. Ученики это замечали, и потому на тех уроках в классах творилось нечто невообразимое. Нередки бывали случаи, когда ученики от такого педагога уходили с уроков всем классом, а затем или бродили по улицам, или затевали драки с учениками другой школы. Иногда зачинщиком в этом деле был Борис Алёшкин.

Как бы то ни было, время шло, кто-то из педагогов кое-что рассказывал или объяснял, и новые знания, хотя и в очень скудном количестве, ученики, в том числе и наш герой, получали.

Кстати сказать, никаких отметок в этот период ученикам не ставили, уроков на дом не задавали, всё это считалось признаками проявления старого режима, поэтому подготовка к занятиям, усваивание нового материала зависели исключительно от способностей учеников. И надо признать, что если Борис Алёшкин в числе немногих учеников и вынес какие-то новые знания за время обучения в пятом классе 1-ой ступени, то произошло это из-за его отличной памяти, незаурядных способностей и большой любви к чтению. Читал он всё подряд с одинаковым увлечением, в том числе и учебники.

В других темниковских школах дело с занятиями обстояло немногим лучше. Выделялась школа, размещавшаяся в бывшей женской гимназии, которой заведовала Анна Захаровна Замошникова. Безусловно, лучше были поставлены занятия в школах 2-ой ступени.

Во всех школах по-прежнему учеников кормили бесплатными горячими обедами. Питание было скудным, далеко не всегда вкусным, но для многих оказывалось существенным подспорьем. Жизнь большинства горожан, не имевших какого-либо хозяйства, была тяжела. Деньги, получаемые в виде жалования, были настолько дёшевы и так быстро падали в своей стоимости, что часто на базаре происходили такие случаи: утром тот или иной продукт стоил сто рублей за фунт, а к вечеру он же продавался за двести. Деньги, или, как их тогда чаще называли, совзнаки, печатались достоинством в тридцать, шестьдесят и девяносто рублей и не разрезались на отдельные купюры, а так, листами в 20–30 штук, и переходили из рук в руки. Довольно часто, во всяком случае, не реже чем раз в полгода, одни дензнаки сменяли другие, причём старые, как правило, падали в стоимости в десять, а то и в сто раз. В памяти Бори так и сохранились эти деньги как большие, чуть ли не размером с газету, листы из довольно плотной бумаги, окрашенные в бледно-розовый или бледно-фиолетовый цвет.

В это время на базаре среди крестьян ходили ещё и старые, царские, бумажные и серебряные рубли и «керенки», все они расценивались по-разному, и разобраться в этой денежной путанице было нелегко.

Стасевичи в числе немногих жителей Темникова особых неудобств от этой неразберихи с деньгами не имели. Они в этот период жили в сущности натуральным хозяйством, обеспечивая себя всем необходимым из лесничества и используя запасы довоенного времени. Единственной ахиллесовой пятой их экономики являлась одежда: ребята её быстро рвали и изнашивали. Особенно в трудном положении был их приёмыш Борис. С собой он принёс очень мало, и в течение первого же лета все его запасы одежды почти полностью пришли в негодность. После Юры годных к носке вещей тоже оставалось очень мало, и это начало серьёзно беспокоить Янину Владимировну.

Но, конечно, ни Юру, ни тем более Борю эти проблемы не тревожили, они оба, особенно последний, на свою одежду не обращали никакого внимания. Грязные, разорванные штаны или рубаха трагедии в его жизни не создавали: слишком часто это случалось, и обращать внимание на какую-нибудь новую дырку или пятно, право же, не стоило. В жизни было множество более значительных дел, вот, например, одно из них.

После смерти Варвары Степановны Травиной заведывание городской библиотекой поручили Алексею Владимировичу Армашу. Само собой разумеется, что Боря как один из друзей сына Алексея Владимировича – Володи благодаря этому получил беспрепятственный доступ не только ко всем библиотечным полкам, но и к тем кучам старых книг, которые были привезены из помещичьих имений и свалены на чердаке библиотеки. Когда эти книги свозились, рассматривать более или менее подробно, разбирать их было некогда и некому. Те книги (главным образом произведения русских классиков), которые можно было сразу пускать в выдачу, разместили в библиотечных шкафах, не уместившиеся сложили в углах библиотечных комнат. Книги на иностранных языках и старые иллюстрированные журналы в беспорядке свалили на чердаке с тем, чтобы впоследствии разобраться в них. Пока же главными исследователями этого богатства стали мальчишки: Алёшкин и Армаш.

А эти книги являлись, очевидно, настоящим библиографическим богатством, и многие из них представляли большую ценность. Тогда, впрочем, это никого не интересовало. Неизвестно, позаботились ли об этих книгах впоследствии, а стоило бы: там находились многолетние комплекты таких журналов, как «Будильник», «Осколки», «Муха», «Сатирикон», «Синий Журнал», «Природа и люди», «Вокруг Света», «Пробуждение», «Нива» и множество других. Причём мы приводим название тех журналов, которые своей красочностью и большим количеством иллюстраций привлекли внимание наших юных исследователей, но на чердаке находилось много и других, не менее ценных журналов, которые мальчишки с пренебрежением откидывали в дальний угол, так как в них не было интересных картинок и, по-видимому, интересных рассказов. Мы имеем в виду такие журналы, как «Вестник Европы», «Русское богатство» и множество других.

К стыду обоих сорванцов надо сказать, что они не только бескорыстно рассматривали картинки в огромные книгах, не только читали понравившиеся им рассказы, но кое-что особенно привлекшее их внимание безжалостно выдирали и уносили. Чаще всего это были картинки из «Нивы» или подобных ей журналов, изображавшие различные военные эпизоды или группы солдат.

Эти картинки послужили средством знакомства и сближения Володи Армаша с сыном бывшего законоучителя мужской гимназии, священника церкви Иоанна Богослова – Колькой Охотским. Они были ровесниками, в своё время даже учились вместе в подготовительном классе, но раньше никогда не дружили, хотя дома их находились почти напротив друг друга. А тут вдруг Армаш стал часто приглашать Кольку к себе, да и сам к нему стал наведываться. Борю это заинтересовало: «Чем этот попович так Володьку соблазнил?» – думал он.

Охотский – глуповатый белобрысый мальчишка с тонкими злыми губами, бесцветными глазами и чрезвычайно завистливым и хвастливым характером ни в гимназии, ни на улице любовью не пользовался, при случае его лупили все кому не лень. Дома его держали в большой строгости и за каждую, даже маленькую провинность отец драл его кожаным ремнём. Тем более казалась непонятной вдруг разгоревшаяся дружба между ним и Армашем. Но Борис томился недолго: в один прекрасный день приятель не выдержал и рассказал всё. Дело оказалось в следующем.

Встретив Кольку на улице, Володя показал ему несколько выдранных из «Нивы» военных картинок. У того загорелись глаза. Сначала он пытался уговорить Армаша подарить одну из них, а когда тот отказался, то продать.

Вскоре сделка совершилась. Для покупки картинки Колька зашёл в квартиру Армашей, и Володя показал ему своё «солдатское» богатство. Завидущие глаза Кольки разгорелись ещё больше, и он стал приставать, чтобы Армаш продал ему хоть один полк гренадёров. Тот запросил за этот полк сорок рублей «керенками». Колька согласился.

С тех пор почти ежедневно он канючил у Володи каких-нибудь солдат и расплачивался за них «керенками». Володе становилось жаль расставаться со своими солдатами. Он назначал за каждую новую партию всё более высокие цены, а Колька платил.

Скоро у мальчишки скопилось уже порядочно «керенок». Он боялся, как бы папа или мама их не обнаружили и не отобрали, а то, чего доброго, не вернули бы деньги Колькиному отцу. Володя давно понял, что Охотский платит деньгами, украденными у отца. Он решился рассказать обо всём Борису, посоветоваться с ним, а главное, чтобы тот помог ему что-нибудь купить на эти деньги. Ведь его из дома одного никуда не пускали, а Алёшкин – свободная птица, и сбегать на базар труда для него не составляло.

Выслушав рассказ приятеля и получив от него в подарок перочинный ножик, тоже выменянный у Кольки Охотского, Боря забрал деньги и помчался на базар. Он купил на эти «керенки» орехов, рожков, леденцов (последние, хотя и из-под полы, на базаре продавались), принёс всё это Володе, и в течение нескольких дней мальчишки наслаждались неожиданно свалившимися сладостями.

Между тем Колька, встречаясь с Володей, продолжал настаивать на продаже ему новых партий солдат. Он загорелся желанием создать у себя армию не меньше, чем у этого Армашонка, как он про себя его называл. Володя упирался, но в то же время и колебался, уж очень понравились леденцы и орехи.

Когда Борис узнал о колебаниях приятеля, он сказал: