Дорога на Стамбул. Первая часть

Миновав пограничный знак, Калмыков с облегчением надел картуз и тут же увидел казачий разъезд.

Двое: один пожилой седобородый, с испитым лицом старовера-постника, что-то ел, отворотясь, из своей посуды, второй, совсем мальчишка, по всему еще не служивший срочную, разговаривал с рослым казачиной, сидевшим на возу с сеном.

Хотел Демьян Васильевич пугнуть служивых – попробовать проскочить мимо разъезда, поскольку стреноженные кони мирно щипали траву в стороне от казаков, и, пока сторожа схватились бы, Калмыков пылил бы далеко… Но вовремя увидел, что чуть дальше, перекрывая проезд, по всем предписаниям устава стоит третий патрульный – конный.

– Здорово дневали, станичники, – одерживая коня, крикнул Калмыков.

– Слава Богу! – с готовностью откликнулся казачонок.

Пожилой наскоро утер губы и подошел к дрожкам:

– Кто таков, по какой надобности?

«Ишь ты! – удивился Демьян Васильевич такой официальности. – Молодого, что ли, обучает?»

– Да что ты, Антипа! – закричал с воза проезжий казачина. – Это ж Демьян Васильич. Первейший человек в округе. Эх ты! Тетёха!

– Ну ты! – цыкнул на него старовер. – Думашь, рожу выскоблил, так умнее всех стал?! Вот крикнут «Сполох», тыды будешь неделю объяснять, кто ты, а кто этот твой «Васильич».

– Эээээх! Колода ты кержацкая! – сказал казачина, съезжая на заду со снопов на землю. – Ты в чьих сапогах ходишь?

Калмыков невольно глянул на кержацкие сапоги, судя по грубой работе, домашнего рукоделия и засмеялся:

– Он в своих щеголяет! Своего рукомесла.

– Ну! – оскалился весело казачина. – В таких-то только кизяки топтать!

– Спасибо не в лаптях! – подхихикнул казачонок.

Но старовер нисколько не смутился.

– Пропуск знаешь? А то зараз проваливай в своих фасонных!

– Нешто карантин? – забеспокоился Калмыков. – Холера?

– Может, и карантин.

– На Волге? В Царицыне аль в Астрахани?

– Да у хамов завсегда холера, – беспечно сказал казачина. – Что ж кажинный раз пикеты выставлять? Это беспременно кого-то ловят. Кого ловишь, «протопоп Аввакум»?

– Вошь! – мрачно обронил тот. – Пропуск! Абы поворачивай оглобли!

– Да нешто ты Демьяна Васильича не знаешь! – взвился казачина. – Да в твоей станице его лавка!

– Пропуск али тугамент! – уперся пикетчик.

– Вот пень еланский! Да меня ты знашь аль нет? – возмущался казачина.

– Тебя знаю!

– Ты свиной матери племянник, – подхихикнул казачонок, решивший теперь подольститься к своему командиру.

– Вот я те шмякну по суслам, сопля нестроевая! Разговорился! Ты ишо у матери титьку искал, а я уж погоны таскал!

– Тебя знаю, а его нет! – уперся старший разъезда.

– Так вот я же тебе докладаю: это есть Демьян Васильич Калмыков! Казак по торговой части!

– А коли так, – придумал коварный раскольник, – нехай он скажет, кто ты!

– Вот нова цацка! – плюнул с досады казачина. – Да как он скажет, ежели видел меня последний раз годов пять назад. Аккурат таким стригуном, как вот этот байстрюк!

– Но-но! – пискнул казачонок, грозно опуская пику, за которую держался, как за телеграфный столб. Не по руке она была. Тяжеловата.

– Тю! – прищурил соколиный глаз Калмыков. – А не Кудинов ли ты Санька! Ну, Хрисанф то есть! Вы с Осипом вместе служить уходили!

– Как есть – он самый! – засиял крепкими, как кукурузные зерна, зубами казачина. – Как изволите здравствовать, Демьян Васильич?

– Бог грехам терпит. Ты-то как, односум?

– Как собачий хвост. Батяня на другой день, как со службы я пришел, загнал меня в степь, тамо и болтаюсь!

– Через чего ж так?

– Да гуторит: «Мы сами в столицах служили, помним, каки там мамзели распрекрасные… Поживи в степу, охолонь. Заодно посмотрим, не добыл ли ты каку ни на есть французску себе прелесть. Тогда моли Бога, ежели живой уйдешь. А ежели все в достоинстве, мы тебе покуда невесту приищем».

– Отец-то поумнее тебя будет, – одобрительно сказал кержак.

– Да! Не без смысла! – согласился Калмыков. – Ты ведь, я чаю, до службы жениться мостился? Отец не дал, – сказал он, припоминая, что Кудиновы казаки зажиточные, сыновьями дорожили. Держали их в строгости и женили поздно, предпочитая для работы брать батрачек, чем грузить всю тяготу на своих. – И ты не ярись! На таких, как твой отец, казачество держится. А что в степь погнал – так эдак завсегда делалось, ежели кто холостой служил.

– А женатые по этой части заговоренные! – съязвил Хрисанф. – У них, значит, узлом завязано!

– Женатый – ломоть отрезанный. А ты покудова в отцовской власти!

– Я гвардейского полка урядник! – взбеленился Хрисанф.

– Ты царю – урядник, а отцу – раб! – как чугунную плиту положил Калмыков. – Терпи! Опосля благодарить будешь!

– Да скушно в степу-то! Одни бараны да вот таки фрукты, – кивнул на раскольника Кудинов. – Их хошь вверх ногами поставь – одна картина будет! Небось вы свово Осипа в степь не погнали!

– Я ему не отец и не крестный! Акромя того, он не из ухарей – суприза не принесет.

– Да он и жениться-то не собирается! – сказал вдруг кержак, и Демьян Васильевич прямо-таки растерялся: оказывается, раскольник-собака не то что узнал Калмыкова, а и дела-то все его досконально ведал, а вот поди ж ты какую комедию учинил.

– Это я слыхал, – подтвердил Хрисанф. – Он ищо об том годе, когда к нам в полк приезжал, об том гутарил: не хочу, грит, сирот оставлять! Я, грит, на войну решённый! Он и в Славянский ихний комитет бегал, да только его тамотки под локотки завернули! Там нижние чины не требуются, там в офицерах нужда.

– А нешто война будет? – неслышно как подъехал третий пикетчик.