«Orbi Universo». Править всем миром

Есть натиск, после которого сопротивляться бесполезно.

– Ты знаешь, Зоя, что у меня тяжелая нервная работа, – наконец попытался объяснить супруг своё плохое поведение (ибо всё что не нравиться жене уже есть плохое поведение).

– У меня тоже! – немедленно обозначила тактическую позицию супруга.

– У тебя работа бумажная, а я работаю с людями, Зоя. С людями, будь они неладны. А эти люди, будь они неладны, способны за день из святого сделать лучшего карателя Освенцима. Ты знаешь моё прозвище – Король?

Зоя конечно знала, с тех пор как её все в глаза и за глаза начали называть Королевой – с разными интонациями, иногда спорными.

– Знаешь. Но ты не знаешь над чем я король. Я король над миллионном километров ржавых труб. Я король над десятью миллионами кранОв, из которых медленно капает ржавая вода, из этих труб. Я король над всей сранью, которая вытекает из ста тысяч сраных домов. На всё моё королевство каждый год высыпает сто миллионов тонн снега. Который надо куда-то девать – сто миллионов тонн, Зоя! Сто миллионов тонн вот сюда, на мою плешь! – он постучал себе по затылку. Мне подчиняются около ста тысяч человек – прямо, косвенно – подрядчики, субподрядчики хренподрядчики, и прочие, и прочие, и прочие. Все это ржавое хозяйство каждый день портится, лопается, ломается, воруется. Каждый день в моё королевстве на промысел выезжает десять тысяч опытных трактористов-бульдозеристов и прочих сраных забивателей свай. Они выезжают Зоя, каждый день выезжают, они копают, они долбят, они сверлят с единственной целью найти и порвать мне кабель или надломить мою трубу. Я добрый, спокойный человек, Зоя. Но чтобы всё это работало мне нужно каждый день унизить и растоптать в пыль сто человек – вот так растоптать!

Муж потопал ногами и показал, как надо правильно топтать и затем вытирать об растоптанных подчинённых ноги.

– Иначе всё пойдет прахом, всё!

– У меня тоже в Саратове было много ржавых труб, – попробовала возразить Зоя, смущенная таким напором, – но я же…

– В Саратове, любимая моя мышка, – нежно ответил супруг, – народ знает, что Царь далеко, а Бог высоко. А у меня царь вот он, рядом. Царь каждый день по моим дорогам дважды проезжает. У меня министры с ложечки едят. Я им золотые яички несу. Как курочка-ряба, ёпа. Вот и сравнивай. В общем, не могу я в таком виде, растоптав сто человек придти, и там топтать тебя. Я тебя слишком любою, крошка моя. Мне надо успокоиться, слегка накатить вискаря, порезать колбаски… А потом к тебе. Ну ты же понимаешь.

На следующий же день был вызван архитектор, построивший здесь полпосёлка, который и устроил это восточное резное чудо белого мрамора прямо в гараже. «И фонтан, фонтан в середине не забудь, он хотя бы руки иногда помоет» — напутствовала Зоя архитектора.

Дело кончилось тем, что над колоннами гаража был устроен Архитрав, украшенный 12-метровым мраморным барельефом греческого стиля, где молодые люди в сандалиях и в тогах с мечами рассекли на модных мотоциклах и катали красивых девушек в открытых кабриолетах и спорткарах, а дамы с обнаженными грудями, томно расположившись в позе неги и томления чатились друг с другом держа в руках легкие наладонники (воспользуемся этим давно устаревшим словом, бывшим в ходу на момент создания этого архитектурного шедевра). В самом углу фриза, над беседкой, размещался лимузин из которого торчали четыре ноги, две мужских и две женских, на которых с вершины беседки недоуменно поглядывала смущенная птица Феникс, готовая сгореть от стыда.

Все получилось крайне удачно: с учётом состава машин гаража Министра (а он порожняк не брал) в этом месте было теперь можно не только закусить на подножке джипа, а собрать саммит G-8, и было бы не стыдно.

Теперь, когда мы всё знаем про Гараж (не могу теперь писать его со строчной буквы), понятно, почему Зоя Павловна всегда принимала бомжа Ивана именно в этом месте: ну не звать же в дом.

– Заходи, Мыслитель, – приветствовала она шумное большое тело философа, который просачивался в дверь в своей нелепой разнокалиберной, но впрочем элитной одеже (а в поселке другой не носили), собранной с миру по нитке.

– Будем предаваться размышлениям. Вы же у нас Великий русский Мыслитель, не так ли?

– Вы не находите, что выражение «Великой русский Мыслитель» звучит как-то… странно? – Иван Светлогоров подбоченился так, словно собрался заправить вышитую косоворотку в льняные портки.

– Я понимаю, великой немецкий мыслитель, парижский просветитель, лондонский наконец… Но русский? Это знаете, как бы вышли сразу три конферансье, и сразу на трёх языках объявили: «На арене цирка – Русские Мыслители! Алле-гоп! Апп-ладисменты!!! Апп—ладисменты, господа!!!»

– Нет, Я понимаю, русский солдат, – тут ни у кого вопросов не возникает. Великой русский ученый? Треть всех великих дел, если покопаться, родом из России. От крекинга нефти до лазеров, от атомных электростанций до первой посадки на Луну. Но великий русский мыслитель – это, простите, оксюморон в синюю полоску. А знаете, почему? – Иван торжествующе обвёл глазом аудиторию. – А вот почему…

Он тяжко выдохнул, утомленный вниманием, не стесняясь сам открыл холодильник, обезоружив Зою фразой «Это у вас водочка? Я, пожалуй, выпью рюмочку», (потом Зоя сходила в театр и узнала, откуда это) нацедил себе рюмочку из запотевшего хрустального графинчика, и удачно подцепил на вилочку кусок буженинки.

– А вот почему, – продолжил мыслитель освежившись, – Немецкий профессор веками сидит у себя Университете и Мыслит. Раз в месяц он приходит за жалованьем, и потом мыслит дальше. Он родит себе подобных, порождает династию детей кампуса, студентов, которые с молоками Учителя впитывают, что если ровно сидеть в Университете и Мыслить – то потом каждый месяц можно приходить за жалованьем.

В России все не так. Жалованье там платят лишь затем, чтобы на него жаловаться, и то не всем. Чтобы выжить, российский профессор вынужден брать уроки на дом и брать оплату за зачёты деньгами и натурой. Но этого мало. Придумав что-либо, русский мыслитель не может и пяти минут просидеть на попе ровно, и хотя бы дождаться очередного жалованья – он немедля бежит осуществлять мечту человечества.

Человечество ещё даже не в курсе, а его мечта уже в работе.

Поэтому, услышав: «Великий русской мыслитель» следует немедленно оглянуться, осенить себя крестным знамением, и проверить периметр – вдруг уже взрывают. Возможно, это новый Кропоткин, и, согласно его новому прогрессивному учению для счастья всего человечества именно здесь, именно в это месте, и именно в это время следует что-нибудь чудовищно красиво взорвать.

За окном, с соседнего участка вполне своевременно раздалась канонада салюта.

– Вот видите, я же говорил! – обрадовано вскричал Иван, явно энтуазированный такой иллюстрацией своих пророческих слов. – Запомните: Пока три поколения русских профессоров не просидят в Университетах, не делая больше ничего, повторяю по буквам – НИ-ЧЕ-ГО – Николай, Игорь, Харитон, Ульяна, Яков – никаких ваших «великих русских мыслителей» у нас не появится, а будут одни буйные анархо-синдикалисты вдоволь перемешанные нашими домашними подлецами.

А значит…

Иван не успел объяснить что это значит, так как с улицы раздалось громкое:

«Солнышко, солнышко жгучее (бум-буцм-бум)

Колючки, колючки колючие… (бум-бум-бум)…»

…дверь гаража тихонько заскрипела и под напевку детского хора и диджейский микс в светлицу вкатилось Свет Красно Солнышко муж.

– Привет моя Отын-биби, – изрекло Красно Солнышко, – Я на минутку. Привет, Иван Егоров.

Иван было протянул руку для рукопожатия но не встретил взаимности.

– Ну как там русский народ, Иван, какие проблемы есть, – спросил министр тоном, который не предусматривал развернутого ответа.

– Едем в Чехов, там мостовой переход будем закладывать, а потом я устрою им там Освенцим на месте их полигона в Кулаково.

Муж потёр руки, предвкушая образцово-показательную расправу.

– И ещё там детский санаторий будет, там надо организовать хор. И ещё потом совещание. Короче, там и заночую, – улыбнулся Министр и исчез, жуя на ходу и не прощаясь, подняв за собой небольшой вихрь.

Мыслитель немного постоял, глядя на дверь вслед поднятому министром вихрю и опустил снова не пожатую руку.

– До свидания, Пётр Петрович, – наконец сказал он в сторону закрытых ворот. Ворота, прочем, ничего не ответили философу.

Затем Иван Егорович Светлогоров, позамирав немного оживился, выпил ещё водки, потом ещё, и ещё… И наконец, вытаращил глаза и сказал:

– Иду я, вот, Зоя Павловна, и вижу: маленькая – маленькая девочка – совсем маленькая – чистит большую, большую чёрную машину. Маленькая девочка – чёрную машину. И представляете, чем она её чистит? Представляете?!

Зоя Павловна не представляла.

– Своей щёткой. Своей щеткой! Маленькая девочка… Как, как мы это допустили?!

Иван Егорович заплакал.

Зоя поняла, что наливать Ивану Егоровичу больше не стоит.

– Я вот тут прилягу, Зоя, – показал Светлогоров на половичок, – Вот тут, как будет чудесно…

Поняв, что сдвинуть тушу мыслителя без помощи двух-трёх дворников не получится, Зоя смирилась.

Половичок так половичок. В конце концов, не зря же его здесь постелили. Главное, чтобы муж случайно не задавил вечером мыслителя.

Вспомнив супруга Зоя Павловна вздохнула.

Зоя, как и любая женщина, иногда перегибала мужу палку. Муж, как заядлый телец терпел, затем долго терпел, затем терпел ещё, но всему есть предел. Действуя свои острым и слегка раздвоенным в этот момент языком она могла за пять минут как довести мужа до белого каления, так и приголубить потом, без всякой паузы, иногда чередуя процедуру этой закалки неоднократно, действуя в своих корыстных женских целях а иногда и просто так, для тренировки.