Дорога за горизонт

– Это весьма интересно, герр профессор, – мягко перебил немца Семёнов. – но если можно, ближе к делу. У нас крайне мало времени.

Как ни странно, Бурхардт не стал возмущаться:

– Что ж… я примерно помнил, в какой из залов находился пергамент. Но увы, поиски в одиночку продлились бы не один месяц, к тому же, герр Евсеин наверняка обратил бы внимание на моё отсутствие. А потому, я решился посвятить коллегу в свою тайну – и, как выяснилось, правильно поступил.

– Да, уж. – подал наконец голос доцент. – Поначалу я оторопел – как же, величайшее из книгохранилищ античного мира, считавшееся давно утраченным! – но потом сумел преодолеть растерянность и взялся за поиски. Вдвоём с профессором мы перелопатили огромное количество пергаментов – и нашли-таки то, что искали!

– Вот он. – и Бурхардт извлёк с полки рулон тёмно-коричневого пергамента, намотанный на потрескавшиёся от времени деревянный валик. – Это перерисовано с такого же металлического листа, как и тот, на котором мы обнаружили указания к поиску загадочного артефакта в Чёрной Африке.

– И, что интересно, – подхватил Евсеин, – пояснения к рисунку составлены на греческом. Вы понимаете? На греческом! А это значит, что как минимум один из обитателей Европы ещё тогда видел загадочные металлические пластины!

– И не только видел – но и сумел составить полную сборку. – медленно произнёс Семёнов. Хотя, конечно, это мог быть и не европеец, египетские учёные, случалось, писали и на греческом. Но вот чего я не понимаю – ведь мы, как ни старались, так и не сумели разъединить листы, после того, как они срослись краями?

– Я тоже об этом подумал. – мелко закивал профессор. – И, знаете что пришло мне в голову? Таких наборов могло быть больше чем один! Сами подумайте: больше половины пластин в нашем комплекте дублированы, а некоторые даже имеются в трёх экземплярах! А что, если в нашем распоряжении не полная «картотека», а смесь из нескольких комплектов?

– Любопытная версия, профессор… – кивнул Семёнов. – а вы не пробовали…

– Именно это и пришло мне в голову! – Бурхардт не дал собеседнику договорить. Я проверил, нет ли в моей «картотеке» дубликатов пластин, вошедших в готовые листы! И представьте – таковых нашлось лишь два. Все остальные, если и присутствуют, то в единственном экземпляре. Вернее присутствовали – поскольку теперь они, вероятно, необратимо трансформировались.

Два комплекта пластин… – задумчиво произнёс Семёнов. – А возможно, и три. Но это значит…

– …это значит, что нет никаких гарантий, что наш комплект содержит все возможные листы! – закончил Евсеин.

– А вот тут – не согласен. – покачал головой Олег Иванович. – Вспомните, когда мы с вами только-только обнаружили эффект «сращивания» карточек, то в первую очередь учинили инвентаризацию их копиям, которые нам любезно предоставил герр Бурхардт. Оказалось, что общее их число, за исключением повторов, кратно шестнадцати – именно из стольких пластин составляется сборка. Вряд ли это совпадение; я полагаю, что как раз мы и располагаем полным комплектом «картотеки» – с добавлением остатков двух других.

Учёный вытащил блокнот и принялся быстро черкать карандашом.

– Не берусь утверждать наверняка, но если вы правы, то выходит, что гипотетическим владельцам второго комплекта не удастся составить… так, секундочку… восемнадцать «сборок» из всех возможных. А владельцу третьего – как минимум четыре, поскольку именно в такое количество готовых листов входят карточки, повторенные у нас по три раза!

– Это ещё как сказать, – покачал головой Семёнов. Если исходить из того, что остальные пластины строго разделены по комплектам – то да, А вот если они перемешаны… возможно у хозяев других «картотек» вообще сложится не более двух-трёх головоломок.

– Господа, опять мы уходим в сторону! – подал голос Евсеин. – Давайте, наконец, о насущном!

– Да, простите, – поправился Олег Иванович. Бурхард же возмущённо хмыкнул и недовольно мотнул головой в сторону Евсеина. Тот испуганно вжал голову плечи и отступил назад, будто попытался спрятаться в тени.

«А здорово он запугал нашего доцента – мельком подумал Семёнов. – Впрочем, неудивительно – университетские традиции, мировая величина… да и харизма у старика, убойная, как у парового танка!»

– Что ж господа, – продолжил археолог прежним, надтреснутым голосом, – раз вы считаете всё сказанное выше несущественным – извольте! Изучив манускрипты на пергаменте мы с герром Евсеиным выяснили, что стоит за сочетанием символьных записей на пластинах и теми надписями, что появляются при составлении листов в эти, как вы называете, «сборки». Оказывается, пластины хранят историю загадочных существ, создавших порталы в иные миры. После того, как нам удалось разобрать несколько фрагментов, перевод стал делом рутинным – и мы прочли большую часть текстов. И очень нам пригодилась ваша чудесная криптографическая машина, – тут немец ехидно ухмыльнулся, – и мастерство, проявленное герром Евсеиным при обращении с оной.

Из тени послышался страдальческий вздох. Олег Иванович не успел сообщить, что информация с безнадёжно зависшего ноутбука не пропала, а может быть восстановлена, и доцент мучительно переживал свою несостоятельность в обращении с техникой потомков.

– Итак, мы ознакомились с содержимым большинства пластин, хотя бы и в общих чертах. Часть из них, как вы знаете, трансформировались в большие листы, и текст при этом был утерян окончательно. Но, к счастью, мы обладаем точными копиями всех символьных записей. И вот что удалось выяснить…

* * *

Из путевых записок О. И. Семёнова.

«…Да, Бурхадту есть чем похвастаться. История народа-странника, таинственной древней расы, открывшей способ путешествия между мирами и временами, и сделавшей это образом своего существования… да и расы ли? Возможно, речь шла о своего рода секте или философском течении, а может быть, и группе учёных, – или что там понималось у древних скитальцев под этим словом? – когда-то в незапамятные времена пустившихся в путь по «червоточинам». Да так и забывшими, а может быть, и намеренно выкинувшими из памяти, мир, с которого начались их странствия?

Хотя – почему у «древних»? Нет никакой гарантии, что родной мир Скитальцев – так назвал Бурхардт создателей загадочных пластин, – не лежал наоборот в будущем, причём столь отдалённом, что терялся смысл всякого упоминания о временны?х периодах? Перемещение между близкими, в сущности, временами, между «завтра» и «вчера» бесконечных линеек исторических последовательностей, было лишь малой долей подвластных Скитальцам возможностей. Похоже, для них не существовало границ между мирами, они могли пробить «порталы» в любое «где» и «когда» известной Вселенной… Вселенных?

Бурхардт полагает, что именно это бездонное богатство возможностей и привело к упадку расу, которая могла бы при иных обстоятельствах стать властителями миров. Пожалуй, я с ним соглашусь – когда доступным становится буквально всё, немудрено потерять интерес ко всему. Скитальцы споткнулись на собственной вездесущности. Стоило им осознать, что они могут попасть в любой из вообразимых миров или времен, это немедленно породило солипсическую – в масштабах своей расы, разумеется – мысль: а существуют ли эти цепочки миров и времён в реальности, или являются плодами воображения, фантомами, порождёнными могуществом порталов?

Мысль эта и погубила культуру Скитальцев: за одно-два поколения (если, конечно, имеет смысл говорить о поколениях, описывая подобный народ) они совершенно потеряли интерес к реальности. Часть их сгинула в лабиринте червоточин, часть, как мы сумели понять, избрали своеобразный способ покончить с собой, нырнув в порталы «без адреса», что вели в никуда, и не могли открыть обратного пути. А кое-кто превратился в своеобразных отшельников, обосновавшись в одном из найденных миров и закуклившись в грёзах о воображаемой Вселенной… Такой оказалась и группа, осевшая на этой Земле. Так что мы зря старались бы отыскать в нашем двадцать первом веке дубликаты артефактов – и коптских чёток и маалюльского манускрипта и, главное – «металлической картотеки». Эти предметы существовали только здесь, на этой мировой линии. Они принесены Скитальцами – и остались здесь, когда память об этой расе стёрлась отовсюду, кроме древнего египетского свитка.

Оставался вопрос – зачем Скитальцы, избравшие путь отчуждения, оставили жителям рядового мирка, одного из бесчисленного их множества, такую подсказку? Может быть, кому-то из добровольных затворников напоследок стало тесно в келье? Или это своего рода чёрная ирония – отравленный дар, наживка, которую должна заглотнуть молодая, полная сил и неуёмного любопытства раса, чтобы направиться вслед за Скитальцами, и потом, в невообразимой толще веков и мирозданий, тоже осесть в своеобразной «пещере отшельника», не забыв передать эстафету дальше?

От этих мыслей голова шла кругом, тем более, что Бурхардт честно предупредил, что большая часть изложенного – не более чем их с Евсеиным попытки истолковать туманные фразы переводов. Не для всего нашлись адекватные понятия на известных нам языках; не всё удалось осознать – не то, чтобы правильно а хоть как-то. Более двух третей текстов до сих пор не переведены; изрядная часть переведённого остаётся тёмными и загадочными. И кто знает, как изменится представление о создателях порталов после того, как мы сумеем разобрать всё?

Но, вернёмся к насущным проблемам, как предложил давеча господин доцент. Поездка в Конго становится теперь неизбежной. «Сборки» металлических пластин недвусмысленно указывают на некий артефакт, сущность которого пока неясна. Очевидно лишь, что хранится этот загадочный предмет в труднодоступном – и тщательно оберегаемом от посторонних – месте, в среднем течении реки Уэлле.

Которая, согласно трудам Владимира Владимировича Юнкера, впадает в реку Убанги и далее, в Конго, как и Арувими, протекающая южнее и восточнее. Очертания рек, проступившие на металлическом листе, явственно указывают как раз на эти забытые богом и людьми края – и нам надо было отправляться туда, в чёртову глушь, в междуречье Уэлле и Арувими, к юго-западу от озера Альберт. Одно хорошо – перед отъездом я получил от Юнкера кое-какие материалы, а кроме того, в нашем распоряжении палочка выручалочка – спутниковые карты. Конечно, в тропиках за 130 лет многое могло измениться до неузнаваемости, и уж тем более – русла рек; но хотя бы общая структура водной системы Конго должна была сохраниться в прежнем виде? Если это не так – нас ждут немалые трудности.

Увы, сам Юнкер не мог нам помочь – в интересующем нас месте он не был, хотя и немало слышал о тех краях. Я в очередной раз пожалел, что не смог толком пообщаться с путешественником – несомненно, его опыт чрезвычайно пригодился бы в экспедиции. Ведь, судя по грозным и загадочным событиям в Александрии, мы отправились в путь буквально в последний момент – и хорошо, если не опоздали.

Ни у кого из нас – ни у Бурхардта, ни у Евсеина, ни даже у меня, – не мелькнуло в тот момент и тени сомнения: а стоит ли открывать эту шкатулку Пандоры? Может, разумнее прямо сейчас уничтожить материалы и забыть и о Скитальцах и о подвластной им Паутине Миров? Это, кстати, еще одно понятие, введенное Бурхардтом – вот удивился и возмутился бы старик, узнай он, что его поэтический эвфемизм (как и пафосное «Скитальцы») повторяет банальнейшие литературные штампы двадцать первого века! Но тут уж ничего не поделать – самые скептические представители девятнадцатого века склонны к напыщенности и нескоро еще выработают в себе иммунитет к красивостям. А может, это я в очередной раз пытаюсь спрятаться в раковину напускного цинизма, который уже давно превратился в своего рода правило хорошего тона?

Назад, по бесконечному тоннелю мы шагали, навьюченные коробками и тубусами со свитками. Свитки, имевшие отношение к истории Скитальцев (их, кроме того, первого, отыскалось шесть штук) и пачки листов с переводами мы нагрузили на кондуктора. Тот дожидался нас у входа – тащить его собой, в «александрийские» фонды мы сочли рискованным. Кондрат Филимоныч возглавлял нашу маленькую процессию с охапкой тубусов в одной руке и керосиновой лампой в другой. Археолог семенил вслед за моряком; колонну замыкали мы с Евсеиным. Предстояло, добравшись до особняка, упаковать драгоценный груз и сдать его под охрану консулу. Тащить эти сокровища с собой через пол-Африки было бы безумием – но и оставлять их в подземельях тоже не стоило. Пока что тайна хранила Александрийскую библиотеку надёжнее любых запоров, но – надолго ли? Бурхардт, поддавшись нашим уговорам, собирался испросить у хедива отпуск на полгода для поездки в Берлин, в Королевский музей; оттуда путь его лежал в Россию. Картотека со свитками должны будут отправиться прямиком в Петербург, на борту русского военного клипера, которого ждали через две недели. К ценному грузу можно для верности приставить нашего кондуктора – с наказом не отходить от документов ни на шаг, пока не сдаст с рук на руки самому Корфу.

Вариант этот предложил я; немец не стал возражать. Похоже, старик был захвачен открывающимися перспективами, и, главное, не мыслил их реализации без нас. Что ж, оно и к лучшему – специалист он превосходный, а возни с расшифровкой «картотеки» ещё непочатый край. Да и где гарантия, что нелёгкая судьба исследователя не подкинет нам ещё что-нибудь по той же части?

«Одно хорошо, – подумал я, карабкаясь вверх по тайной лестнице. – кое у кого наконец-то утихнет неуёмный прогрессорский зуд. В самом деле – какие там преобразования истории одного, хоть и почти родного мира, когда впереди маячит бесконечная цепочка миров, эпох – и, возможно, все они станут доступны? А этот, поманивший своей привычностью, привязавший новыми друзьями – не более, чем первая ступенька бесконечной лестницы?

Да и Корф… я достаточно успел узнать барона, чтобы оценить неутолённый авантюрный огонёк, пылающий в душе бывшего кавалергарда. Не верю я, чтобы он сам, по своей воле отказался от такого приключения!

С такими мыслями я вступил в знакомые коридоры «верхнего подземелья». Оставалось выйти наверх и присоединиться к Садыкову с казачками, которые – никаких сомнений! – уже третий час дожидаются на площади.

И за первым же изгибом коридора навстречу нам, из темноты захлопали револьверы.

X

В темно-бурой воде канала почти ничего не отражается. Лишь кое-где, там, где деревья растут поближе к парапету набережной, их нежно-зелёная майская листва отсвечивает в глади воды. Это Никольский сквер, окружающий церковь Николы Морского.

Мы идем молча – совсем не так, как ходили недавно по Москве. Тогда мы не умолкали ни на минуту – то я расспрашивал о том, что видел вокруг, сравнивал городовых, лоточников, извозчиков, булыжные мостовые с реалиями московской жизни двадцать первого века; то мой спутник просил рассказать, какие перемены что ожидают Россию и Москву; то мы обсуждали насущные дела, оттеснявшие мысли о грядущем на задний план…

Здесь – не то. Здесь – Санкт-Петербург. Столица Империи Российской.

И мне и Николу уже случалось бывать здесь. Я ещё «в той жизни» ездил в Питер на праздник включения петергофских фонтанов; Никол побывал здесь с отцом, когда тот ездил в столицу из Севастополя по делам службы. Но всё равно – этот город был для нас чужим, незнакомым. За краткое время, до переселения в Морское Училище, мы почти ничего не успели увидеть. И вот теперь шагали по Питеру и наслаждались его чужой – и такой знакомой! – красотой: великолепием строгих проспектов, удивительной архитектурой, пронзительной прозрачностью весеннего неба.

Пересекаем Екатерингофский; заходим на покачивающийся под ногами Египетский мост. Вход на него – под высокими прямоугольными железными арками, через которые протянуты поддерживающие мост цепи[31 - Египетский мост – мост через Фонтанку изначально был построен как цепной. После обрушения в 1905 году был заменён временным, деревянным; В нынешнем своём виде построен лишь в 50-х годах 20-го века.]. Справа и слева от арок мост караулят привставшие на передних лапах темно-красные египетские сфинксы в шестиугольными фонарями на головах.

А по обеим сторонам волнуется широкая Фонтанка. Гладь реки покрыта барками и баржами; кое-где дымят мелкие пароходики и паровые катера – навигация началась в середине апреля.

Навстречу грохочут подводы. Бородатые ломовики перекрикиваются с толпящимся у открытых дверей лабазов людом. На углу – рыбные лотки: корюшка со снетками; усатый городовой провожает масленым взором фигуристых кухарок.

Утро воскресного дня. Кадетов, кому повезло не схлопотать за прошедшую неделю взыскания, отпустили «с ночёвкой к родне» – если таковая имеется, конечно, Петербурге. Мы с Николкой тоже в числе этих везунчиков – на время учёбы в Морском Училище нашим опекуном назначен Никонов. В его огромной квартире на углу Литейного мы обычно и ночевали.

Супруга Никольского, Ольга – та самая, что оставила когда-то ради него вожака леваков-анархистов Геннадия Войтюка, и вместе со своим братом переметнулась на нашу сторону, – всегда радовалась нам с Николом. Мы и на свадьбе побывали – молодые венчались здесь же, в соборе Николы Морского, как это и подобает офицеру флота.