Дорога за горизонт

Бурхардт подошёл к стене, повозился. Что-то металлически щёлкнуло – и я увидел то, чего так и не дождался в прошлый раз. Кусок стены с пронзительным скрипом отъехал в сторону, открывая узкий проход.

Мы вошли; тоннель тянулся нескончаемо, то с уклоном вниз, то с почти незаметным подъёмом. Тени от ламп метались по стенам; я не стал включать электрический фонарик – каждый из нас нёс маленькую масляную лампу, а сам Бурхардт обзавёлся большой, керосиновой. В ее ровном, сильном свете бледнели наши жалкие огоньки. Резких поворотов в тоннеле не имелось, как и прямых участков – любой кусок этого коридора имел плавный изгиб. Ответвления не попадались вовсе, а бесконечные дуги и изогнутые участки не позволяли судить, в каком направлении мы следуем. Ясно было одно – мы давно уже вышли не только за пределы дворца хедива, но, скорее всего, и за пределы соседних кварталов. Пожалуй, мы прошагали около двух миль, и я с трудом понимал, что находится над нашими головами.

Коридор закончился такой же круглой комнатой без дверей. Скрипнул скрытый в стене рычагов, и за отодвинувшимся блоком открылся еще один, на этот раз совсем короткий тоннель.

Вот теперь мы оказались в настоящем логове старого археолога – не то, что бутафория, предъявленная нам во время прошлого визита. То было предназначено морочить головы не в меру любопытным дворцовым слугам. А здесь…

Мы шли вдоль стеллажей уставленных книгами, свитками, связками папирусов, стопками глиняных табличек, покрытых клинописью – и снова книгами. Я невеликий знаток палеографии[29 - Палеография – историческая дисциплина, изучающая историю письма и памятники древней письменности.], но даже беглого взгляда хватило, чтобы понять: самый «свежий» экземпляр из хранившихся в этом подземелье написан и переплетён в кожу задолго до падения Константинополя. Что касается старых… тут фантазия мне отказывала. В любом случае – не менее трёх тысяч лет; более ранним сроком образцы клинописи, по моему, не датируются. Чем дольше мы вышагивали вдоль бесконечных полок, тем больше крепло у меня подозрение – а не та ли эта библиотека, соперничающая своей таинственностью с библиотекой Иоанна Грозного, а богатством фондов с любой из ныне существующих коллекций древних текстов… да и вообще, считающаяся сгоревшей уже более тысячи ста лет назад? Если та – тогда ясно, почему Бурхардт безвылазно просидел на этой должности столько лет, даже на время не выбираясь в Европу: не мог оторваться от своих сокровищ. И наверняка хедив понятия не имеет, что скрыто под его дворцом! Бурхард остаётся единственным хранителем – и владельцем, если уж на то пошло! – этого удивительного собрания.

Будто уловив мои мысли, немец остановился, и я чуть не налетел на него. Учёный смотрел вызывающе, воинственно задрав редкую бородёнку. Только руки по прежнему дрожали, и страх смешанный с безумием мутной водицей плескался в старческих глазах.

– Да-да, герр Семёнофф, вы не ошиблись! Перед вами Александрийская библиотека, величайшее книжное собрание античного мира! Трижды её объявляли погибшей; сначала общедоступная часть хранилища пострадала при Цезаре, в 48-м году до нашей эры, потом, тремястами годами позже якобы сгорели главные фонды – когда легионеры Аврелиана зажгли квартал Брухейлн. И наконец, уже в седьмом веке от Рождества Христова, когда и была придумана одна древняя но, увы, неубедительная байка Рассказывают, что арабский полководец Амра ибн аль-Аса, взяв Александрию, послал спросить халифа Омара, что ему делать с огромной библиотекой. Суровый Омар дал ответ: «Если в этих книгах написано то же, что есть в Коране, то они не нужны, а если в них заключается то, чего нет в Коране, то они вредны, – следовательно, их надо сжечь».

И толпа поверила что бесценное собрание погибло в огне – и верит до сих пор, прошу отметить! Но нашлись, герр Семёнофф, мудрецы, которые скрыли бесценные сокровища от черни, и, главное, от бесчисленных гностиков, толкователей, оккультистов, которых столько развелось за последнее тысячелетие! Дай волю этим стервятникам – и они запустят свои высохшие от алчности, скрюченные пальцы в бесценные тома – чтобы выдрать в мясом, опошлить, подогнать под свои заблуждения, исказить до неузнаваемости. Лишённые знаний, скрытых на этих полках – немец величаво обвёл рукой вокруг себя, – они не более чем подражатели, собиратели крох, обреченные всю жизнь составлять головоломку, не зная, что большая часть её кусочков попросту отсутствует в коробке. Но если однажды они дорвутся…

Лицо Бурхардта перекосилось; даже руки перестали дрожать, с такой ненавистью он произнёс эти слова.

– Так что, вы, герр Семёнофф, и вы, герр Евсеин, теперь единственные в мире люди, посвященные в эту тайну!

Я был так поражён, что на минуту забыл о том, зачем мы явились в Александрию. Пол под ногами качался, вокруг всё плыло… пот заливал лицо, а перед глазами тянулись полки, полки, полки, уставленные бесценными томами.

– Но как же… – голос мой доносился будто из колодца; я слышал себя со стороны и не вполне понимал, что это говорю я сам, наяву, не во сне, – …но как же вы решились открыть нам такую тайну, герр Бурхардт?

– Я сделал это потому что знания, заключённые в этих рукописях яйца выеденного не стоят по сравнению с тайной, которую поведали мне вы.

Голос учёного был трескуч и рассыпчат, будто на каменный пол уронили горсть глиняных черепков.

– Эти манускрипты рассказывают о давно ушедшем, мёртвом мире – а то, что открыли мы с герром Евсеиным, в состоянии перевернуть мир нынешний, подарить людям такое могущество… и Бурхардт мелко закашлялся.

Я поймал взгляд Евсеина – тот слегка пожал плечами – «мол, а я-то что мог сделать?» Я его понимал – эта тайна не относится к числу тех, что доверяют почте. Если Бурхардт решился посвятить Евсеина в свой секрет – то уж наверняка взял с него все возможные клятвы молчания. рассказывать об этом мне иначе, как в личной беседе. Вообще-то доцент мог поделиться информацией – данные, хранящиеся на флешке, будет недоступны местным шпионам и перлюстраторам ещё лет сто. Но бережёного бог бережёт; к тому же, в памяти у Евсеина наверняка свежо похищение, подстроенное бельгийским авантюристом. Как и опасения насчёт Геннадия и его подельников – и где гарантия, что цифровое послание не попадёт к ним? Да, я на его месте тоже не рискнул бы; одно дело невнятные намёки насчёт содержимого «картотеки», а другое – такая тайна! Просочись сведения о Библиотеке наружу, и англичане сроют дворец по кирпичику, наплевав и на хедива, и на формальную независимость Египта и вообще на всё на свете. Уж не знаю, прав ли Бурхардт насчёт оккультистов и прочих масонов – но стоимость её, выраженная в денежном эквиваленте, наверняка колоссальна. Подобными призами не разбрасываются.

Но и оккультистов не стоит сбрасывать со счетов. Масонские и розенкрейцерские ложи обладают в Европе немалым весом. При желании они могут оказаться серьёзными противниками; если масоны узнают о библиотеке – могу представить, какая поднимется буча!

Как там сказал старик-археолог? «Все сокровища библиотеки яйца выеденного не стоят по сравнению с нашей тайной?» А вот с этого места, герр Бурхардт, если можно, подробнее…

Олег Иванович откашлялся и привычно потёр переносицу.

– Позвольте заверить, профессор, мы понимаем, какая на нас теперь лежит ответственность. И приложим все усилия, чтобы сохранить вашу… нашу тайну в неприкосновенности.

И, помедлив, добавил:

– А пока, может быть, вернёмся к делам, ради которых мы сюда прибыли? Так что же такое архиважное оказалось в пластинах?

IX

– А вы полагаете, что я стал бы открывать вам всё это по пустяковому поводу? – и Бурхардт в который уже раз картинно обвёл вокруг рукой.

– Если уж я решился на такой шаг – то к этому имеются серьёзные основания. Дело в том, что мы с герром Евсеиным знаем теперь, что ждет нас – всех, человечество! – после расшифровки картотеки!

Олег Иванович покосился на доцента – тот виновато развёл руками. Так-так… а Макар-то, оказался пророком. Сто раз следовало подумать, прежде чем отсылать Евсеина к немцу одного. Можно было догадаться, что двое учёных быстро споются, но… ладно, остаётся надеяться, что пока мы остаёмся единомышленниками.

– Я сразу понял, что все эти истории, что вы поведали мне во время вашего прошлого визита в Александрию – о таинственных учёных, о городе Разума и Знания, о мудрых хранителях, выбирающих момент, чтобы излить на человечество благоуханный дождь достижений – не более чем байка в стиле мсье Жюля Верна, сочинённая для кабинетного червя. Но – решил сделать вид, что верю; зачем, в самом деле, разочаровывать столь интересных господ?

«Чертов старикашка! – выругался про себя Олег Иванович. – Или это мы такие идиоты, что в который раз наступаем на те же грабли? По моему, нас только ленивый не разоблачал! Интересно, а дворник овчинниковского дома тоже догадался, что мы явились из будущего?»

– Я рассматривал разные версии о вашем происхождении. Признаюсь, теория о пришельцах из грядущего была в числе главных, а когда вы прислали ко мне герра Евсеина – сомнения окончательно отпали. Вы уж простите, коллега, – и немец слегка поклонился доценту. – но вы совершенно не умеете хранить секреты. Удивляюсь, как герр Семёнофф решился отпустить вас!

«Положительно, проклятый дед умеет читать мысли! – окончательно растерялся Семенов. – Да, Вильгельму Евграфычу остаётся лишь беспомощно улыбаться и виновато пожимать плечами. Хотя, его-то за что винить? Сами виноваты – пустили ягнёнка в волчье логово! Но Бурхард-то, Бурхардт! Кто бы мог подумать, что за внешностью кабинетного гномика скрывается острый ум разведчика? Кстати, о разведке…»

Нет, положительно, въедливый старикан видел его насквозь! Не успела эта мысль мелькнуть у Олега Ивановича в голове, а немец уже среагировал:

– И, кстати, герр Семёнофф, если вы полагаете, что ваш покорный слуга оказывает некие… м-м-м… услуги правительству кайзера, то спешу поздравить – вы весьма проницательны. Да, я состою в переписке с высокопоставленной особой в прусском Генеральном Штабе. Их, видите ли, крайне интересует то, чем занимаются наши – и ваши, если уж на то пошло! – заклятые друзья-британцы на Ближнем Востоке. Но, могу вас заверить, я ни слова не сообщил моему корреспонденту о наших обстоятельствах.

– А о библиотеке? – поинтересовался Олег Иванович. – О ней-то вы, разумеется, дали знать в Берлин?

Бурхардт ответил оскорблённым взглядом монахини, обвинённой в тайном посещении абортмахера.

– Разумеется, нет, герр Семёнофф! Это их совершенно не касается! Нашего кайзера и его канцлера занимают вопросы о броненосцах, железных дорогах, концессиях, и перемещениях капиталов. Археология, слава богу, лежит вне сферы их интересов.

Олег Иванович усмехнулся:

– Могу вас заверить, герр Бурхардт что внук кайзера скоро проявит интерес к античной культуре и всякого рода историческим исследованиям. Не пройдёт и десятка лет, как археология получит во Втором Рейхе поддержку на самом высоком уровне.

– Вы о принце Вильгельме? – археолог высокомерно задрал бородку.

– Пока, насколько мне известно, от проявляет интерес лишь к охоте и короткошёрстным таксам. Но даже если вы и правы – власть всё равно наследует его отец, кронпринц Фридрих!

Семёнов хмыкнул – про себя конечно. Сын нынешнего императора Германии Фридрих процарствует всего 99 дней и скончается от рака гортани. А вот поклонник охоты и будущий археолог-любитель принц Вильгельм[30 - Будущий германский император и король Пруссии Вильгельм II-й.]… но Бурхардту об этом знать не обязательно.

Старикан, к счастью не стал развивать опасную тему:

– Ладно, бог с ним, с наследником. Если не возражаете, герр Семёнофф, вернёмся к нашим делам. Когда я убедился, что имею дело с пришельцами из грядущих веков, то, признаться, заподозрил, что вы явились ко мне как раз из-за библиотеки. Возможно – рассудил я, – там, в вашем будущем, это бесценное собрание было утрачено, и вы намереваетесь вернуть его, позаимствовав в прошлом? Но когда мы с герром Евсеиным сделали первые переводы металлических листов, я понял – нет, дело отнюдь не в александрийском хранилище.

– Вы правы. – подтвердил Олег Иванович. – О нём мы вообще не подозревали, библиотека оказалась для меня сюрпризом.

Археолог недовольно дёрнулся.

– Я был бы признателен, если бы вы не перебивали. – недовольно заметил он. – поверьте, мне и так непросто собраться с мыслями!

Семёнов сделал примирительном жест – мол всё, молчу-молчу! – и старик продолжил:

– При всём уважении к вам, герр Евсеин, – он с едва заметной иронией поклонился доценту, – вы, хоть и сумели открыть секрет составления пластин, но вовсе не разобрались в их содержании. Мне было даже неловко дурачить вас – вы принимали на веру всё подряд, и даже не пытались проверять!

На Евсеина было жалко смотреть. Он беспомощно переводил взгляд с меня на старика-археолога, все видом демонстрируя то ли возмущение, то ли покорность судьбе.

– Когда герр Евсеин продемонстрировал мне первые ваши «сборки»

– как вы называете сросшиеся краями металлические листы, – продолжал меж тем Бурхардт, – я вспомнил, что уже видел нечто подобное. И как раз здесь, в библиотеке – на одном из свитков, датированных эллинистическим периодом Египетской истории. Та рукопись была сделана на пергаменте, а не на папирусе – потому я и обратил на неё внимание. Дело в том, что использование пергамента не характерно для Египта. Только когда во втором веке до рождества Христова, цари Египта запретили вывоз папирусов из Египта…