Точка Лагранжа

Дома меня никто не ждал (Бритька и бабулин обед не в счёт) и я, не переодеваясь, присел на стул в своей комнате и принялся думать.

Итак, что мы имеем? А имеем мы сведения о предстоящей трагедии – и если не попытаться как-то пустить их в оборот, предотвратить, спасти – то я не смогу после этого без отвращения глядеть на своё отражение в зеркале по утрам. Обратиться к участковому, благо опорный пункт через дом от нашего? Но что я там скажу? Что мне привиделось, будто на нашу новую соседку по подъезду нападут злодеи с ножами? Так я даже не знаю, кто это такие – в «том, другом» семьдесят пятом их так и не поймали. Правда всплыла гораздо позже, в конце восьмидесятых, и узнал я о ней сугубо случайно – маме рассказала соседка, в свою очередь, узнавшая это от родственника, служившего в нашем Октябрьском РУВД. Помню только, что один из убийц вроде бы, отсидел год по малолетке, был опущен на зоне, причём уголовники наградили его ещё и сифилисом, озлобился на весь свет и, оказавшись на свободе, решил отомстить за свою загубленную молодую жизнь. Что и проделал в сентябре за гаражами вместе со своим шестнадцатилетним приятелем.

Жертва была выбрана случайно – соседка говорила даже, что ублюдки разыграли её в карты. Этому я не слишком-то верю: пожилые кумушки, к которым относилась мамина «информаторша», обожают такие жуткие подробности и сплошь и рядом додумывают их, сами того не осознавая.

Обращаться к родителям бессмысленно. Отец в своём Центре Подготовки до пятницы, а соваться с таким к маме или деду – нет уж, увольте! Друзей, которых можно было бы подписать на разборку у меня пока нет. А хоть бы и были – окажись здесь каким-то чудом Середа, Юрка-Кащей и француз Шарль, мне и в голову не пришло посылать их на зековские перья. Они бы пошли, не вопрос – но ведь не в них дело, а во мне…

Вариант с райотделом милиции тоже отпадает: даже если меня прямо оттуда не отправят по тому же адресу, по какому вскоре уедет мама Миры, что они могут мне сказать? «Если что-нибудь случится – приходите, будем разбираться, а сейчас – не можем же мы приставить охрану к каждой школьнице на районе? Если волнуешься так, то уговори её мать не выпускать дочку из дома, а если не выйдет – сам встреть и проводи до подъезда. Парень ты, вроде, крепкий, глядишь, злоумышленники поостерегутся вас задевать!»

А что, этот прозвучавший в моём воображении совет «дяди милиционера» пожалуй, неплох. «Если хочешь, чтобы нечто было сделано хорошо, делай это сам» – старый, проверенный подход. Пожалуй, и я им воспользуюсь: разумеется, ни о каких уговорах не отпускать Миру в музыкальную школу речи не идёт, не настолько я с ними знаком. А вот проводить – это, пожалуй, вариант. В памяти отложилась ещё одна деталь: вот я тороплюсь после уроков домой – и перед домом встречаю Миру. Она одета в какую-то пёструю курточку, из-под которой выглядывает подол длинной юбки; весёлая, улыбающаяся, как и при той, первой нашей встрече, в руках – скрипичный футляр. Видимо, тогда она и шла на своё последнее занятие в музыкальной школе…

А что, это мысль: поздороваться, завязать разговор и как бы между делом предложить проводить её вечером от метро до дома. Это у четырнадцатилетнего-меня могло бы не хватить духу столь бесцеремонно напрашиваться на встречу с малознакомой симпатичной девчонкой – но мне-теперешнему смешно даже думать о каком-то там смущении.

И ещё кое-что. А если злодеи всё же выберут жертвами нас обоих? Я, конечно, окреп за это лето, но схватываться с двумя подонками при перьях, один из которых уже напрактиковался с обращении с ножом на зоне – нет, идея эта никуда не годится, даже с учётом «бабочки» в кармане и кой-каких унаследованных из «той, другой» жизни навыков. Взять с собой Бритьку? Хоть она и готова облизать с ног до головы любого встречного, вряд ли те двое настолько отморожены, что рискнут наезжать на двоих в сопровождении довольно-таки крупной собаки. Но тут имеется нюанс: если они и минуют нас, то где гарантия, что тут же, минут через пять не найдут другую, беззащитную жертву? Да хоть мою маму – она как раз в это время возвращается домой, и тоже проходит мимо злополучных гаражей…

От этой мысли мне сделалось не по себе. Ладно, насчёт собаки сделаем зарубку в памяти, а пока – по счастью, у меня имеется ещё один вариант. И дома, как нарочно, никого, что мог бы помешать мне вдумчиво и неторопливо заняться им.

На то, чтобы открыть секретный ящик в отцовском столе ушло ещё меньше времени, чем в первый раз, и спустя две минуты искомое – пистолет системы Хелфрихта и вытянутая коробочка из рыхлого картона лежали передо мной. В процессе взлома мне подумалось, что отец не заметил предыдущего моего вторжения, иначе бы наверняка перепрятал куда-нибудь опасную игрушку. Вот хорошо, вот и пусть остаётся в неведении – «умножая знания, умножаешь скорби», так, кажется, у Экклезиаста?

..Поумничай тут ещё, с неудовольствием подумал я и потянулся к пачке. Ты смотри, а в прошлый раз я и не заметил, что они, в отличие от самого пистолета, являющегося плодом оружейного творчества сумрачного германского гения межвоенных лет, произведены в СССР! Надпись на этикетке: «Патроны к пистолету «Браунинг», кал. 6, з5. шт.50» ясно о том свидетельствовала.

Что ж, с этим-то как раз всё понятно: такие патроны действительно выпускались в нашей стране для многочисленных оставшихся после Первой Мировой и революционных бурь карманных «браунингов». А в середине тридцатых на Тульском заводе производился пистолет «Тульский Коровин» как раз под этот патрон; пистолетик предназначался для высшего командного состава РККА, а так же государственных служащих и партийных работников. Нередко ТК выступал и в качестве наградного оружия – я как-то читал, что им премировали даже стахановцев за ударный труд. Видимо, прежний владелец стола относился к одной из таких категорий (не к стахановцам, к чему им это резное чудище на львиных лапах?), вот и патроны к пистолету держал советские – пока не попал под каток репрессий, или не лишился своего имущества каким-то другим, не столь драматическим образом.

Советские патроны меня устраивали даже больше – мне приходилось где-то читать, что их выпускали с иной рецептурой порохов, вследствие чего они были несколько мощнее исходных. Но сейчас это имело не такое уж большое значение. Может, останавливающее действие этих «маслят» и выше, чем у «родных» 6,35 Browning (они же.25 ACP) – но мне-то с того что за радость? Напугать уголовников такой несерьёзной пукалкой – нет, это не вариант. По нынешним травоядным временам даже вполне солидный ТТ в руках школьника вряд ли кого-нибудь впечатлит – сочтут за игрушку, зажигалку, пугач, что уж говорить о крошечном «дамском сверчке»? Так что применять оружие придётся – если придётся, конечно, – сразу, без всяких там «стой, стрелять буду». Причём желательно так, чтобы не убить противника и даже не ранить всерьёз, и в этом малый калибр и относительно слабый звук мне как раз в помощь. Почему, спросите вы? Среди гаражей и выстрел посильнее будет не слишком хорошо слышен, а что до тех, кому достанутся пульки из германского жилетника – пусть себе бегут прочь с дырками в шкуре. Подобные типы не станут обращаться в больницу, откуда о пациенте с пулевым ранением моментально сообщат куда следует. А уж гильзы я потом не поленюсь собрать, да и заранее можно принять меры – например, запихнуть «пестик» в целлофановый пакет, заранее достлав патрон, и стрелять, не извлекая наружу.

Разборка и сборка, протирка промасленной тряпочкой полдюжины маленьких патрончиков, снаряжение магазина – это всё заняло ещё четверть часа, после чего я действительно завернул пистолет в пакет и запихал на самое дно ящика со всякими мелочами, среди которых были и давно заброшенные детские игрушки – туда мать никогда не заглядывает, полагая, что я сам должен наводить порядок в своих вещах. Сейчас это мне на руку – пусть оружие ждёт своего часа, а я пока займусь иным, не столь рискованным вариантом вооружения. Тем более, что раритет может в решающий момент и подвести: отец, даром, что инженер, все эти годы хранил пистолет в собранном состоянии, а значит, возвратная пружина наверняка села. Адекватная пружинная сталь появилась гораздо позже, лишь годах в шестидесятых-семидесятых, а всё изготовленное до тех пор, подвержено подобной неприятности. А значит – полагаться на «дамский сверчок» не стоит – один выстрел он сделает наверняка, а вот дальше могут начаться проблемы.

Итак, шаг первый: найти на антресоли кусок полуторадюймовой водопроводной трубы. Он оказался слишком длинным, примерно метр с четвертью – и чтобы укоротить его до нужных мне шестидесяти сантиметров, пришлось поработать ножовкой. Кончик с резьбой я оставил, подобрав, заодно, пару подходящих гаек. Пригодятся.

Шаг второй: покопаться в уже упомянутом ящике с собственным барахлом, и извлечь оттуда полдюжины свинцовых решёток от автомобильного аккумулятора – старых, покрытых беловатым налётом. По понятиям двадцать первого века, насквозь пропитанного экологическими иллюзиями – практически склад боевых отравляющих веществ. Здесь же это обязательное для любого пацана имущество, хотя, помнится, мама сердилась: «что за гадость ты тащишь в дом, свинец же ядовит!» Говорите, у вас дома такого не водилось? Что ж, это значит, что у вас не было нормального, счастливого советского детства…

Шаг третий – это, собственно, дело техники, причём самой, что ни на есть, незамысловатой. Я выстругал из подходящей деревяшки пробку и при помощи молотка и нашедшегося в отцовском слесарном хозяйстве стального стержня, заколотил её в трубу – в натяг, туго, так, чтобы она ушла внутри примерно на четверть длины. Прихватил на кухне спички, пару старых газет и с трубой под мышкой и кусками свинца и пассатижами в кармане отправился на улицу.

Я знал, куда идти: в соседнем дворе, между стеной дома и трансформаторной будкой и гаражом имелся чрезвычайно удобный закуток, используемый местной ребятнёй для разнообразных дел, способных вызвать неудовольствие взрослых. Там я и развернул свою «литейку»: развёл из досок от разломанного ящика костерок, дождался, когда появятся угли и водрузил на них найденную тут же консервную банку. На то, чтобы расплавить свинец, ушло минут пять; я воткнул трубу в землю одним концом, подхватил банку за край пассатижами и тонкой струйкой вылил расплав поверх пробки. Свинца хватило на то, чтобы заполнить свободное пространство; я дождался, пока он остынет, накрутил обе гайки и обстучал молотком оставшуюся часть резьбы так, чтобы она замялась внутрь, надёжно фиксируя «начинку» – и взвесил получившееся орудие на ладони.

А ничего так получилась дубинка, убедительная! Согласно УК РСФСР от 1960-го года – статья 218, палица, образчик ударно-дробящего холодного оружия, не больше, и уж никак не меньше. Если заехать такой со всей дури, то череп расколется, как гнилой арбуз. Ну, предположим, этого мне не надо – а вот обезоружить парочку уродов с ножами, переломав им шаловливые ручонки, я сумею – полтора десятка лет занятий историческим фехтованием не пропали даром и в новом теле, навык имеется, проверено…

Я засунул трубу в рукав куртки – старой отцовской брезентовой стройотрядовки, отданной мне как раз для подобных дел, когда жалко надевать школьный пиджак или другую приличную одежду, и оружие само скользнёт в руку. Осталось обмотать рукоятку несколькими слоями чёрной матерчатой изоленты, – такая отчаянно пачкает ладони, зато рука не скользит от слова совсем, да и отпечатки пальцев на клейком слое вряд ли останутся, и это соображение тоже стоит иметь в виду. Что до пистолета, то пусть он пока полежит в кармане, которые у стройотрядовской спецовки весьма вместительные. Глядишь, и не пригодится, зато некоторую уверенность придаст. Так, на всякий случай – не зря же говорят: «лучшая импровизация это та, что была подготовлена заблаговременно…»

V

«Всякое дело необходимо приносит успех, будучи надлежащим образом соображено» – в прошлый раз я припомнил это высказывание первого императора всероссийского перед артековской авантюрой с Пушкинским гротом. Видать, в тот раз соображалка меня подвела, потому что затея эта закончилась… так, как она закончилась. Что ж, остаётся надеяться, что на этот раз всё сложится удачнее, тем более, что и ставки сейчас не в пример выше. Жизнь и смерть без малейшего преувеличения, и напортачить тут легче лёгкого – а вот исправить ситуацию, если что-то пойдёт не так, будет наоборот, невозможно.

Поначалу события развивались в точном соответствии с моими планами. Я встретил Миру, прогуливаясь после уроков во дворе с собакой – Бритька немедленно выразила бурную радость по случаю знакомства, получила свою порцию восторгов, после чего я, кивнув на протёртый до белизны футляр, как бы между делом поинтересовался: «в музыкальную школу собралась?» Да, ответили мне, в музыкальную школу, только ехать приходится далеко – на Сокольники, где они жили раньше. Мира, занимается по классу скрипки с замечательным преподавателем, Моисеем Абрамовичем (ха-ха, кто бы сомневался!), уже переросла общий курс, впереди – подготовка в консерваторию. Только преподаватель старенький, уроки даёт у себя дома, сидя в кресле на колёсиках…

И так далее, и тому подобное. За разговорами о музыке, консерватории и Моисее Абрамовиче мы, все трое, успели дойти до метро «Университета». Я сделал вид, что припомнил, будто и сам вечером возвращаюсь с занятий во Дворце Пионеров – «если хочешь, подожду тебя тут, возле вестибюля, пойдём домой вместе?..» Ответом была задорная улыбка и не менее задорный и слегка загадочный взгляд огромных, чёрных, как греческие маслины, взгляд из-под приопущенных бровей. Собеседница, конечно, поняла истинную цену этим моим «я тут вспомнил…» и догадалась, что мизансцена и была разыграна, чтобы напроситься провожать её – только вот с оценкой моей мотивации она слегка ошиблась. Что ж, мне того и надо: получив согласие (сопровождавшееся ещё одним загадочным взглядом), я поспешил домой. Времени у меня был целый вагон; я уже решил, что на вечернюю вылазку Бритьку не возьму, а пока прикидывал: имеет ли смысл провести доразведку театра предстоящих боевых действий, или уже хватит суетиться, и пора бы прилечь на диван и часок-другой поспасть перед непростым делом?

Стрелки часов в вестибюле станции метро, показывают двадцать-пятнадцать. До рандеву с черноглазой скрипачкой ещё четверть часа – я нарочно пришёл пораньше и занял выгодную позицию напротив схода с эскалатора. Турникетов на выходе здесь пока нет, они появятся только в конце восьмидесятых, и ничто не мешает мне обозревать исходящий пассажиропоток. Слегка нервирует фигура милицейского сержанта в дальнем углу зала – для него я желанная добыча, обеспечивающая вместе с залитой свинцом трубой и огнестрельным пистолетом на кармане жирную «палку» в соответствующей ведомости. Но к счастью ни о чём таком сержант не догадывается, а беседует с контролёршей в будке возле турникетов и моей особой не интересуется. Да и с чего бы – вид у меня приличный, веду себя тихо, не нарушаю…

Стрелки метрополитеновских часов ползли убийственно медленно, и я крутился словно на иголках, словно действительно назначил свидание девушке, а та, как водится, запаздывает. Вот на циферблате двадцать-двадцать пять… двадцать семь… тридцать…

– Лёша? Привет, вот и я!

Маленькая, изящная фигурка в давешней пёстрой куртке машет мне рукой, зажав под мышкой футляр. Машу в ответ, искоса бросая взгляд на часы. Ты смотри – минута в минуту! Дивны дела твои, господи…

Место было выбрано грамотно, с умом – что, кстати, свидетельствует в пользу того, что преступление было задумано заранее, а не стало спонтанной выходкой перепившихся ублюдков. Асфальтированная дорожка, с одной стороны, сетчатый забор пустующего в это время суток детского сада, с другой – неопрятные коробки гаражей, теснящиеся один к другому. Между гаражами проходы, давно освоенные местной ребятнёй – именно пацаны в «тот, прошлый раз» и нашли истерзанное тело жертвы. Из такого прохода они и вынырнули: только что никого не было – и вот уже стоят на дорожке, неприятно как-то скособочившись, руки в карманах, где – я знаю! – прячутся ножи.

Нет, я не хвастаюсь – просто случилось это ровно там, где я и предполагал, когда сутками раньше осматривал местность. Ровно посредине дорожки; лампочка на ближайшем фонарном столбе не горит, и этот участок «трассы» тонет во мраке. Тополя за гаражами уже вымахали в рост достаточно, чтобы надёжно скрыть происходящее от жителей дома напротив – если тем взбредёт в голову глазеть в окно в столь поздний час вместо того, чтобы, как полагается всякому советскому человеку, сидеть у телека в ожидании программы «Время», за которой последует художественный фильм. А потому – никаких сомнений о том, что это может оказаться кто-то другой, непричастный, у меня не было. Да они и сами подтвердили это, когда, каркнув что-то матерное, шагнули нам навстречу, и в руке того, что был впереди – повыше, в низко надвинутой на глаза кепке, тускло блеснул металл.

Левая рука нервно тискала в кармане пистолет, а правая уже жила своей жизнью. Опускаю кисть и поворачиваю её наружу, высвобождая кончик трубы. Обмотанная матерчатой изолентой рукоять удобно ложится в ладонь, и я сразу, не тратя лишних секунд на всякие там «ты чё, козёл?..», наношу сильный тычковый удар – прямо в раззявленный в дегенеративной ухмылке щербатый рот.

Ну ладно, насчёт «щербатого» это, положим, дорисовало моё воображение – представитель мелкой шпаны, да ещё и опущенный на зоне, ведь и должен выглядеть помято, верно? – но после этого удара зубов урод точно недосчитался. Губы, дёсны – всё превратилось в кровавую кашу, а рука уже описывала дугу с отшагом влево, чтобы уйти от возможного, хотя и маловероятного тычка ножом. Ударный конец описывает короткую дугу и обрушивается на запястье, я отчётливо слышу хруст костей, дробящихся под гранями гаек, играющими роль насадки боевого шестопёра, и сразу – короткий вскрик, то ли боли, то ли пока ещё удивления. Но не останавливаюсь: ещё шаг влево-вперёд, левая, вырванная из кармана ладонь подбивает вверх локоть вооружённой ножом руки, а труба с размаха обрушивается на предплечье, круша кости, мозжа мышцы и прочие мягкие ткани. Нож уже на земле, и опасности его владелец для меня не представляет – его накрыло болевым шоком, и он издал вой, полный ужаса и страдания. Тем не менее, наношу ещё один удар – завершающий штрих, гарантирующий, что упырь-сифилитик никогда более не сможет воспользоваться этой рукой даже для того, чтобы ковыряться в носу. «Шестопёр» после кистевого проворота ударяет в локоть, дробя в хлам сустав и раскалывая плечевую кость так, чтобы ни один хирург не взялся бы сложить образовавшуюся мешанину осколков воедино.

Очень хочется добавить ещё один раз, уже по колену, чтобы обеспечить «клиенту» полную и окончательную инвалидность до конца его никчёмной жизни. Но нет – ему ещё предстоит отсюда сбежать, и я с сожалением отказываюсь от столь приятной перспективы.

Так, а где у нас второй? Да вот же он, стоит, прижавшись спиной к гаражу, в руке ходуном ходит узкая серебристая рыбка ножа. Это ты зря, парень – если бы бросил нож, то, может, и был бы шанс отделаться лёгким испугом. А так – извини, за ошибки надо платить. Да и зачем тебе, если вдуматься, целая, здоровая и работоспособная ключица? Чтобы пёрышком играть, пугая воспитанных девочек, возвращающихся из музыкальных школ со скрипками в потёртых дерматиновых футлярах? Так это баловство, это тебе ни к чему…

Под тяжестью залитой свинцом трубы кость дробится, словно она из стекла – мне кажется, что я даже слышу звон. Но ничего подобного, конечно: всё заглушает новый крик, и второй ублюдок поворачивается и, спотыкаясь и перекособочась, кидается в отступ.

Вслед за ним, завывая от ужаса и боли, ползёт, держась за стенки гаражей, первый.

Так и тянет извлечь из кармана пистолет и – в затылки упырям, чтобы упали и корчились тут в луже растекающейся крови, и никому, НИКОМУ больше не причинили вреда! Нет. Нельзя. Жизнь – она такая, несправедливая и, нередко, глухая даже к лучшим человеческим побуждениям…

Я вышел на середину дорожки – это только показалось, или под фонарём, мелькнула и пропала в проходе между кирпичными коробами ещё она тень? Выходит, злодеев было трое тогда дело плохо, тот, третий ушёл невредимым и наверняка меня запомнил.

Хотя… о чём это я переживаю? Этому третьему, если он даже и был, предстоит тащить подельников на хазу и там отпаивать водкой, а те будут требовать прямо сейчас, немедленно, привести врача, а «третий» будет отбрёхиваться, что нет, нельзя, врач наверняка запалит малину перед ментами, а пострадавшие, в свою очередь, заявят, что им это побоку, и если не будет врача, они и его на перо посадят – чисто по понятиям…

И так далее, и тому подобное. Первый «пострадавший» добрался наконец, до спасительного прохода и то ли рухнул, то ли нырнул в темноту. Позади меня раздался придушенный всхлип – я обернулся и встретился взглядом с огромными, полными страха, глазами спутницы.

Давно мне не бросались на шею! Правда, сейчас в этом не было ни капли романтики – Миру колотило, и ощутил это, когда хрупкое тельце оказалось в моих объятиях. Она зарыдала, спрятав лицо у меня на груди, а я бормотал что-то утешительное, гладил её по голове, по спине и даже, кажется, поцеловал раза два в пробор. Готов поспорить, это не осталось незамеченным…

Однако – пора рвать когти! Я осторожно высвободился из объятий спутницы и со словами «ты погоди минутку, сейчас пойдём, я тут только проверю кое-что…» наклонился. Так, следов крови, выбитых зубов и прочих улик, вроде, нет, но я на всякий случай нагрёб с обочины земли и тщательно растёр её подошвой по месту недавней схватки. Бережёного, как говорится, Бог бережёт, а не бережёного… ну, вы сами знаете.

Теперь – нож. Он лежал там же, куда уронил его владелец, и я присел на корточки, рассматривая орудие несостоявшегося преступления. Ничего особенного, обычная зоновская выкидуха с «щёчками» рукоятки из бурого бакелита и дюралевым «сапожком». Я огляделся – в двух шагах, под стенкой гаража виднелась промоина, довольно глубокая, и оттуда явственно несло застарелой мочой. Что ж, для сокрытия улики, в том числе, и от служебно-розыскной барбоски, лучше места не придумаешь – я ногой, чтобы не прикасаться к рукоятке пальцами, запихал нож в промоину, каблуками забил туда землю и притоптал. Пусть себе лежит, пока не снесут эти гаражи, что у нас случилось только в середине нулевых. А если припрёт, и история с «самосудом» всплывёт-таки наружу – что ж, можно будет указать на схрон следователю. Моих отпечатков на ноже нет, а те, что есть, принадлежат нападавшему – вот пусть их и снимают в качестве доказательства предпринятой мной «необходимой самообороны».

Трубу я засунул обратно в рукав. Эта улика посерьёзнее будет: на кончике наверняка остались следы крови, но я уже знал, что с ней делать – заранее приглядел за домом полуоткрытый люк ливнёвки, в котором на глубине нескольких метров шумела вода и густо тянуло гнилью. Там «орудие преступления» нипочём не найдут – да и кому придёт в голову расследовать это происшествие? Даже в том невероятном случае, если кто-то из пострадавших обратится в милицию, всё спишут на разборки между шпаной и поторопятся сплавить в архив. А то и на них самих повесят – просто чтобы не копить «глухари». Обычное дело: повздорили, сцепились, а в результате – тяжкое членовредительство. Расследовать такое – никаких следователей не хватит, как и бумаги для протоколов…

Теперь – Мира. Я хотел поговорить с ней по дороге до дома, постараться внушить, что рассказывать о происшествии не стоит никому от слова совсем и, прежде всего, маме. И тут меня ждал сюрприз: «Я всё понимаю…. – сказала она, подняв на меня свои чудные зарёванные глаза. – У нас папа служил в милиции, майором, особо опасных бандитов ловил. Его недавно убили, а нам с мамой потом эту квартиру дали…»

О как! Я пробормотал что-то сочувственное, а сам стал лихорадочно прикидывать, чем это может обернуться лично для меня. Запросто ведь может оказаться, что «наезд» на Миру – вовсе не выходка оборзевших подонков, как я считал раньше, а их подписали, чтобы свести счёты с семьёй насолившего кому-то из серьёзных уголовников сотруднику? Если так, то девочка по-прежнему в опасности – так просто подобные люди от своих замыслов не отказываются. Может, и правда стоило положить тех двоих – просто чтобы их неведомые «боссы» решили, что девчонку плотно опекают коллеги погибшего отца, и оставили её в покое? Вот уж действительно: знать бы, где соломки подстелить!

Н-да, дела… Одно хорошо: учится Мира не в нашей школе, да и во дворе пока никого не знает, а значит, здесь серьёзных утечек информации быть не должно. А вот матери она всё расскажет, проси-не проси. А та наверняка захочет поблагодарить за спасение дочери, и хорошо, если только меня – а вдруг и моих родителей тоже? Придётся объясняться. Лучше будет даже самому спровоцировать объяснение – прямо сейчас, по горячим следам. Довести девочку до двери, сдать с рук на руки, а на неизбежный вопрос: «что с вами стряслось?» рассказать… хотя бы часть правды. Что решил проводить Миру, что шли мимо гаражей, и тут те двое с ножами. Труба? Она попалась под руку случайно, стояла возле стенки гаража, а что Мира не заметила, как я её подобрал – так перепугана была, неудивительно… Что труба была залита свинцом и вообще тщательно изготовлена для этой схватки, Мира не знает и знать не может. Как я прятал нож в промоине, не видела, потому как была занята, рыдала – так что объяснение может и прокатить. Но тут возможны варианты: скажем, в виде сослуживцев отца, которым мать девочки решит рассказать о происшествии. Откуда мне знать – а вдруг они перебрались с прежнего места жительства, чтобы оказаться подальше от недругов погибшего майора, и как раз на подобный случай имеются договоренности? Но в любом случае, вдова милицейского опера должна понимать некоторые вещи, непонятные обычным перепуганным мамашам, и на определённое понимание с её стороны я рассчитывать, пожалуй, могу. Во всяком случае, что бы и кому она не рассказала – можно надеяться, что она хотя бы задумается, чтобы не подставить спасителя дочери.

…И всё равно, влип ты Лёха Монахов по самое не балуйся. Вот уж действительно: ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным. Зато – каким огненным взглядом одарила меня на прощанье, закрывая за мной дверь, черноглазая девочка Мира!

Только придя домой, поужинав и растянувшись на кровати, я вдруг зашёлся нервным хихиканьем. Получается, что я уверенной поступью шагаю по накатанной колее попаданца! Вот и маньяка изничтожил… ну хорошо, пусть не маньяка, пусть не совсем изничтожил, но факт-то имел место?

Но Высоцкого я перепевать не буду, не дождётесь! Он тут и сам неплохо справляется.