Вначале было слово

– Я не маленькая, у меня уже морщины.

– Нет у тебя никаких морщин, поняла? У тебя – морщинки. И они тебе к лицу – ужасно…

– Что, на самом деле? И много?

– Морщинок? Ну, я не считал. Но каждая – к лицу.

– Ты врешь.

– Нет, я же тебя до самой последней капельки разглядел…

– И как?

– Ты мне подходишь. Так и быть, беру тебя навсегда, навечно.

– Хм-м-м… А как это – берешь? Что я – вещь, что ли?

– Ты-то? В общем – да. И не просто вещь, а – моя…

– Ну, допустим… А почему именно на левый? На левый бок – почему?

– Так я к этому и веду. Про то и сказка. Ты – слушай…

Она послушно укладывается на левый бок, ладошку под щеку, ресницы пушистые – хлоп-хлоп – и сложили крылышки. И – уже из самого сна:

– Ты сказку, сказку давай…

А как же иначе, если обещал…

– Жила-была белочка. Это у нее прозвище такое было – белочка. Вот только я этого раньше не знал и называл ее про себя девочкой. И были мы с ней, девочкой-белочкой моей, в разлуке очень долго – почти всю жизнь.

Но есть такой закон, физический, а может, химический, не помню, неважно, что пережить с белочкой разлуку очень трудно. И чем дольше – тем труднее. Вот такой беличий закон. Поэтому, когда мы, наконец, встретились – чуть не умерли от счастья.

То есть это она – от счастья.

А я – оттого, что она может вот так раз – и умереть, и выходит, зачем же я тогда ее встретил? Но все-таки как-то мы смогли удержаться друг за друга и – выжили. Правда, для этого пришлось так крепко друг за друга ухватиться, что когда настало время расцепить руки, а оно – так и знай – всегда настает не вовремя, оказалось, что это невозможно. Никак невозможно.

Такой беличий закон…

А еще оказалось, что самое удобное положение для двух, едва не умерших от счастья тел – как раз на левом боку и так близко, что…

Ну вот, уснула… И хорошо, и славно. Да и сказка моя сегодня уж больно неправдоподобная вышла.

А на самом деле, было все совсем-совсем не так. Она и не помнит уже, поди, как все начиналось. Слишком слабенькая она сейчас – белочка моя – чтобы все, как было на самом деле…

А мне – каждое мгновение – словно вчера…

2. Анорексия

В самый первый раз мы встретились в больнице.

Я делал утренний обход со студентами, дежурный ординатор докладывал о поступивших за ночь.

– Больная – Белкина Светлана Игоревна, девятнадцать лет, поступила в состоянии истощения… степени, предварительный диагноз – анорексия. Биохимические показатели крови… Ранее у психиатра не наблюдалась и на учете не состояла, родители – также.

– Назначенное лечение?

– Инъекции витаминов, питательные добавки. В случае отказа от приема пищи – питание через зонд и психотропные препараты…

– Ну что же, – обращаюсь я к своим студентам, – давайте познакомимся с больной, а потом вы мне скажете, какое дополнительное лечение ей показано с вашей точки зрения. И я поворачиваюсь к Светлане Игоревне Белкиной…

…На вид – не более четырнадцати-пятнадцати. Хрупкая, тронь – разобьется. Волосы короткие, почти черные, щеки ввалившиеся, глаза в пол-лица – серые, злые, упрямые, нелегко с такой…

– Доброе утро, Светлана Игоревна.

– Здравствуйте…

– Я – заведующий этим отделением, зовут меня Михаил Андреевич. Ну, а со мной, вот – мои студенты.

– Вижу…

– Нам, Светлана, поговорить надо, ты ведь это и сама понимаешь. – Я присаживаюсь на стул рядом и держу паузу. В самом начале – лучше не ошибаться. Как правило, психиатрические пациенты идут на контакт очень даже охотно. Потому, что ждут – Доктора. С большой буквы. Ведь только он поймет то, что они без утайки готовы ему рассказать. А рассказать они хотят – очень. И это ощущение общей тайны, общего понимания, помогает обоим, даже если оба они догадываются, что это всего лишь – иллюзия. Мне – лечить, больному – делать вид, что лечится. Ведь каждый из нас уверен, что сможет перехитрить другого…

Конечно, есть медикаменты. Есть учреждения закрытого типа. Но я сейчас говорю о первой встрече, первом контакте. Это ведь как у дрессировщика – кто кого переглядит в самом начале, либо ты, либо – тебя. И если удается протянуть хотя бы слабую нить взаимопонимания, тогда даже и гипноз попробовать можно…

…И тут она заплакала. Беззвучно и очень горько.

Как и всякий нормальный мужчина, я неравнодушен к женским слезам. Привычка, отпечаток профессии – да, но когда плачет женщина, почти ребенок…

Я сделал движение головой, и кто-то из студентов бросился за водой, остальные затихли и посерьезнели.

– Ну, вот… Не надо плакать, слышишь? Не надо, выпей воды и успокойся… Хочешь, я попозже зайду, хочешь?

А она… утерла рукавом больничного халата слезы и улыбнулась – нахально и вызывающе – прямо мне в лицо.

– Это я вас проверяла. Рохля вы или как…

…– Э-э-э-э… И – как?

– Да никак. Обычный мужик. Тяжело вам будет со мной…

– И что ты предлагаешь?

– Хотя бы перестаньте мне тыкать для начала. Я же вам не тыкаю. Или, если я моложе вас, худая и лежу в вашем отделении – мне уже и тыкать можно?

Я, конечно, несколько растерялся, но виду не подал – еще не хватало, да и перед студентами моими… И не такое видели. К взбрыкам я должен быть готов, и готов – всегда, иначе, какой я завотделением, профессор, ну и так далее. Правда, я предполагал нечто иное, более гендерное, а тут сплошные дочки-матери. Да она все гормоны свои от голода порастеряла. А они бы не помешали… Я знаю, что нравлюсь женщинам, и многие пациентки на меня… западают, глаз кладут, и я им не мешаю, в работе это иногда здорово помогает. Я для них делаюсь чем-то вроде гуру, и гипноз дает тогда совсем иной эффект…

…А что, если попробовать нарочитую строгость… Она может быть воспринята с сексуальным оттенком, и тогда…