Без происшествий

– Давай, Зоги, убери тут, а мы пойдем, а то подшиться не успеем – ты открываешь шкафчик, чтобы забрать бушлат. Зоги ноет, дескать, он тоже не подшитый, полы мыть не будет, сами мойте.

– Вымоешь раковину, а на полы мы сейчас кого-нибудь пришлем, – Степа достает из-под дуршлага спрятанное сало.

Вы выскакиваете на улицу, на ходу, не попадая в рукава, натягиваете бушлаты, ныряете за овощной склад.

– Ну что, так заточим, без хлеба, или подождем чуток? – спрашивает Степа.

На крыльцо выходит Горелый, смотрит по сторонам. Заметив вас – ты легонько свистишь, подзывая его, – Горелый, озираясь, трусИт к складу.

– Принес?

Он утвердительно кивает, сует вам два куска черного хлеба и торопится обратно.

Вы садитесь на холодную плиту и начинаете священнодействовать. Аккуратно разламываете хлеб. На одну половинку кладете колесико масла, затем – кусочек сала, сверху накрываете все это дело оставшимся хлебом. Жмурясь от удовольствия, ме-е-едленно-медленно жуете. Сало тянется, как ириска.

Степа шарит в вентиляционной трубе склада и выуживает оттуда печенье.

– Шоколадное, – с гордостью заявляет он.

– Ничего себе. Где ты это откопал?

– А, еще с той посылки запрятал. Угощайся, – Степа протягивает тебе печенюшку.

– Спасибо.

Ты, продолжая жевать сало, набиваешь рот печеньем. Вкуснотища – язык проглотишь. Вы по-братски делите остатки – ты откладываешь пару печеньиц для Кваса, Степа – для Зоги.

В казарме ты бросаешь беглый взгляд на свою кровать – заправлена по всем правилам, одеяло кантиком. Ты сворачиваешь в бытовку, снимаешь китель, смотришь на часы. Решаешь подшиться. В умывальной комнате – никого. Народ уже разошелся, кто-то забыл бритвенный станок на раковине. Отрываешь подворотничок. Делаешь все по правилам: сначала стираешь ткань мылом, потом – зубной пастой. Потом тщательно проглаживаешь утюгом, складываешь в четыре слоя, а потом подшиваешь – двенадцать стежков сверху, шесть снизу. В бытовку заглядывает Вятый. На руке, как полотенце у предупредительного официанта, аккуратненько висит белоснежная подшива чуть ли не с палец толщиной. В другой руке – китель, причем китель явно чужой. Воротник подбит, приглажен. Вятый садится напротив и неловко спрашивает: