Арктический удар

Океанские просторы Атлантики

Сидя у себя в каюте, я задавался единственным, хотя и бесполезным вопросом: почему это случилось именно со мной, с нами? Невозможно, чтобы это было правдой, слишком уж невероятно! Что делать? Воевать ли? Как?

Придется выкручиваться из этой ситуации. И воевать придется, отсидеться где-то в укромном местечке не удастся. Ну что ж, воевать так воевать.

Просматривая подборку по истории войны на море, составленную Санычем, я понял, что в одном очень трагическом моменте войны мы помочь не сможем. Имеется в виду разгром конвоя PQ-17. Мы просто не успевали его догнать, даже идя с максимальной скоростью. Вот если бы нас забросило сюда на неделю раньше, мы бы им устроили ледовое побоище, хотя от подводных лодок мы и отбили караван бы, с авиацией была бы проблема в связи с маленьким боезапасом зенитных ракет.

Выбьем все крупные корабли у немцев, тогда англичане не будут шарахаться от своей тени и будут посылать свои конвои чаще. Отбиться от авиации и подлодок, надеюсь, у них сил хватит. Также подкорректировать операцию «Вундерланд» мы в состоянии. По этому поводу у меня сложилась одна задумка, как напакостить немцам. Первым делом я вызвал лейтенанта Ухова. О таких, как он, говорят, что они могут из утюга, электробритвы, радиоприемника и пары гвоздей изготовить ЭВМ.

– Леня, ты у нас большой спец по радиоэлектронике, так вот, в первую очередь от тебя требуется перенастроить нашу аппаратуру, кроме того, нужен дешифратор для прослушки всех частот и корреспонденции. Короче, мы должны знать все, что делается в океане. Ясно?

– Так точно. Сделаем, товарищ командир.

Третьи сутки меряем мили винтами в этом времени.

За это время мы прошли более полутора тысяч километров, двигаясь на двухсотметровой глубине, иногда выпуская хвост, прослушивали океан на много миль вокруг. За три дня у меня побывал, наверное, каждый третий член экипажа со своими идеями и соображениями по поводу последующих действий в этой войне. Мысли о том, как изменить ход событий, были частично стоящие, частично – не очень. Зашел ко мне и Валентин Григорьевич и сразу, как говорят, рванул с места в карьер.

– Михаил Петрович, я тут на сутки как бы выбыл из общего дела, даже можно сказать, по боевому ранению, – и показывает на свой гипс. – Однако поговорил с народом и выяснил, что принято решение идти на север и помогать СССР в войне с фашистами. Я на все сто с вами. Вы знаете, что я еще при Брежневе поступил в Киевское военно-морское политическое училище; если можно так выразиться, я вскормлен советской властью. Я на десять лет вас старше и очень хорошо знаю, чего достиг тогда Союз, а теперь что от него осталось? Я почему тогда ушел с флота, еще кое-как я терпел этого Горбача, так как Союз был единым. А вот после того, когда развалили его и начали все уничтожать и распродавать… И глядя на это, сердце кровью обливалось, я и ушел с флота, как больно мне ни было. Теперь нам выпал шанс предупредить руководство страны, и предотвратить многие совершенные ошибки, и не допустить в будущем развала страны. Так что предлагаю сразу пойти к Архангельску – в Мурманск соваться опасно, фронт слишком близко – и связаться с представителями советской власти.

– Валентин Григорьевич, вы же понимаете, именно в данный момент мы не можем вот так сразу заявиться к нашим. Что вы им можете сказать? Дескать, прибыли из будущего и хотим поговорить с кем-то из правительства. Вам не поверят, пошлют самолеты и корабли, чтобы нас потопить. Мы обязательно свяжемся с ними, когда этого они сами захотят. А они обязательно за хотят.

– Хорошо, уговорили. Возможно, есть в ваших словах рациональное зерно. Немного подождем. Пойду я, как говорится, к народным массам, надо поговорить с каждым в отдельности. Мы теперь оторваны от дома, разделены не только расстоянием, но и, как оказалось, десятилетиями. Мало ли, кто-то что-то там оставил, их надо поддержать, чтобы легче переносилась разлука с родными, любимыми.

После этого разговора Комиссар развил бурную деятельность, такие стал толкать патриотические речи, Ленин с Троцким чаю попьют! Если бы лодка сейчас не находилась под водой посреди океана, мой экипаж уже бежал бы на фронт убивать фрицев голыми руками.

Атлантический океан как пустыня. В эту войну, в отличие от первой, союзники сразу ввели систему конвоев, но нашлись смельчаки, рисковавшие в одиночку пойти через океан. А шансы посреди океана встретить одинокого нейтрала, английский крейсер, немецкий рейдер или блокадопрорыватель из Японии ничтожно малы. Мы тоже не в претензии. До чего же хорошо – когда против тебя нет ни лодок-охотников, типа «Лос-Анджелес», ни постоянно висящей над головой противолодочной авиации с радиогидроакустическими буями, ни проклятия наших подводников – стационарной акустической системы, которой янки перегородят всю Атлантику в семидесятых. Надводные корабли, эсминцы или фрегаты? – их сонары мы услышим задолго до того, как они сумеют обнаружить нас. И легко уклонимся – океан бесконечен; впрочем, даже если нас каким-то чудом обнаружат – самонаводящихся по глубине торпед еще нет, а преследовать эсминцы не смогут, скорости-то хватит, но больше чем на двадцати узлах даже БПК конца века уже не слышали ничего, кроме собственных винтов. И опускаемых, глубоководных, буксируемых ГАС тоже нет. Нет, естественно, мин в открытом океане – и не только якорных или донных, что были уже в эти времена. Но и «кэпторов», очень поганая такая хрень, контейнер на дне, с самонаводящейся противолодочной торпедой, запуск по шуму винтов. Ничего этого пока нет и не будет лет тридцать, лафа, – и мы беспрепятственно идем на север, к Европе. К фронту. На фронт.

Вчера экипажу показывали фильм «Они сражались за Родину» с Шукшиным. Наш Комиссар после просмотра толкнул речь, поддержал, так сказать, боевой дух личного состава. Конечно, кто-то жалел об оставшихся там родных. Но были и не сожалевшие. Например, главстаршина Сорочьев.

– Детдомовский я, тащ кавторанг. Никто меня там не ждет. Может, повезет, после войны обязательно поступлю в военно-морское училище. Офицером стану, как вы. Отец мой умер, мать – алкоголичка. Как Ельцин пришел – так и начали. Может, теперь не будет никакой перестройки. А Сталин, что Сталин? Он-то уж точно Родиной торговать не будет и другим не даст. Если бы еще Ельцина с Мишкой Меченым в ГУЛАГе сгноил, совсем было бы хорошо!

После этого Григорьич явился ко мне повеселевший.

– Воевать можно, командир. Признаться, я худшего ожидал. Вплоть до открытого неповиновения. Теперь я уверен в каждом члене экипажа, никто не подведет, все выполнят свой долг до конца.

Так что идем крейсерским ходом. Курс норд-ост, сорок пять, на ста метрах.

– Командир, впереди по курсу множественные шумы винтов, пеленг триста пятьдесят! Удаление сорок пять миль, – поступило донесение с центрального от Петровича. – Если будем идти с этой скоростью, догоним через пять часов.

– Наблюдение вести постоянно. Обо всех изменениях обстановки докладывать сразу. Пока идем на сближение.

Хорошо, если конвой, а корабельная поисково-ударная группа? Хотя, помнится мне, такие группы из авианосца-эскорта с десятком «Эвенджеров» и трех-четырех эсминцев союзники начали массово применять только в сорок третьем. Возможно, мы наткнулись на одну из первых? Время еще есть – уклониться успеем.

Наконец стало ясно – конвой, так как акустика выделила больше трех десятков надводных целей. Корабельные группы такими не бывают. Разве что штатовцы решили перебросить в Англию пару линкоров и авианосец со всем подобающим эскортом. Но нет – винты явно гражданских судов.

– Вправо, курс восемьдесят пять! Боевая тревога!

Догоняем конвой, но акустики доложили, что позади основного конвоя слышны шумы трех судов, двигающихся тем же курсом.

– Или это группа прикрытия, или отстающие суда, – предположил Саныч.

Акустики подтвердили его предположение, распознав шумы двух больших транспортов и одного малого.

– Ну, малый может быть и эскортом, – предположил Петрович.

Через час мы догнали концевые корабли. Как мы и предполагали, это были два больших транспорта в двенадцать – пятнадцать тысяч тонн, шедшие под охраной корвета. До основного каравана им оставалось пройти мили три.

И вдруг выкрик акустика:

– Шум винтов, подводная лодка, двадцать справа, дистанция три тысячи. Скорость четыре, идет на пересечение курса с отстающими судами. Не успела выйти на конвой, как ей крупно повезло с этими двумя отстающими или догоняющими. Сбылось-таки.

– Акустик, «портреты» пишешь? – спросил я.

– Так точно, тащ каперанг!

Только определить бы подробнее, что есть что! У каждого типа корабля или судна есть свой уникальный акустический «портрет», позволяющий опознать под водой – с кем имеем дело. Но если по кораблям начала двадцать первого века у нас было полное собрание (и наших, и штатовских, и прочих стран, – а вы думаете, зачем друг за другом слежение ведут в мирное время – и за этим тоже!), то вот сейчас возник громадный пробел.

– Боевая тревога! Сережа, что в аппаратах?..

– Две УГСТ и две пятьдесят третьих.

– Отлично!

– Атакуем, командир?

– Ждем пока. Если нас обнаружит этот корвет, хотя маловероятно.

Ныряем на семьдесят. Не хватало еще попасть под раздачу.

Когда диспозиция уже срисована на планшет, по изменению пеленга вполне можно следить за обстановкой в пассивном режиме.

– Ну, акустики, не подведите!

– Слышу пуск торпед! Не по нас – пеленг три, дистанция две тысячи пятьсот.

Ожидание пара минут. Взрыв! Второй! Ничего не слышу. Хотя читал, что наши подводники при удачном попадании слышали это без всякой акустики.

– Цель один поворачивает вправо, пеленг…

Так, корвет, естественно, спешит на помощь. Не предотвратить, так хоть отомстить.

– Лодка поворачивает влево. Пеленг два, один, ноль.

– Саныч! У «семерок» немецких как быстро перезаряжались аппараты?

– Не меньше десяти минут! Могло и двадцать.

– Цель один – дистанция две тысячи, пеленг…