Охотник за истребителями. На «Аэрокобре» против асов Люфтваффе

Большое внимание в школе уделялось физической подготовке. Два раза в неделю проводились занятия на снарядах в спортзале – использовались турник, брусья, батут, лопинг[12 - Лопинг – тренажер, которым пользуются для тренировки вестибулярного аппарата летчики и десантники, представляет собой особые качели, способные вращаться вокруг горизонтальной и вертикальной осей.] и другие. Некоторые курсанты сдавали нормативы на спортивные разряды, некоторые занимались с ленцой, но все же физическая подготовка давала свои результаты у каждого.

Первый отряд уже был готов летать, осваивать боевой самолет И-16 и его двухместную учебно-тренировочную модификацию УТИ-4, а мы, второй отряд, пройти летную программу на учебных самолетах УТ-2. Но с осени 1940 года так и не было погоды, при которой курсантам можно было бы приступить к полетам. Наступила весна 1941 года. В последних числах марта мы, несколько курсантов, встретили своего бывшего преподавателя метеорологии из Нахичеванской школы воентехника первого ранга Новикова. Это был удивительный человек, с детства влюбленный в свою профессию. У него были большие папки рукописей по наблюдениям за погодой по поведению животных, птиц и растений. Об этом он нам рассказывал, но просил, чтобы мы никому не проговорились – в то время такие методы прогнозирования погоды, мягко говоря, не поощрялись. Тем не менее Новиков научил нас достойно разбираться в метеорологии. Теперь же мы очень обрадовались встрече и накинулись на него с волнующим нас вопросом – когда, наконец, будет погода, когда мы сможем летать? Он пообещал нам, что скажет дня через три-четыре, сославшись на то, что ему самому надо понаблюдать за погодой и проанализировать результаты. Через обещанное время Новиков сообщил, что не уверен, будем ли мы летать 21 апреля, но 22 апреля обязательно полетим. В его прогноз мы верили, но что он сбудется с такой точностью, сомневались. 21 апреля с утра по небу тянулись привычные для нас тяжелые плотные облака, но к часу дня появилось солнышко, и вдруг небо полностью очистилось. В этот день организовать полеты не успели, но на следующий день мы начали летать. Мы были поражены. Новиков уверял, что на месяц он может дать прогноз по дням, а на день по часам.

Первый отряд летал на центральном батайском аэродроме, а мы с утра выезжали на разлетную площадку у села Койсуг, вечером после полетов возвращаясь в Батайск. Инструкторский состав, в отличие от строевых командиров, относился к курсантам более внимательно. Командиром нашей эскадрильи был капитан Терещенко, впоследствии мы звали его Батей. Отрядом командовал требовательный и пунктуальный лейтенант Гончаренко, звено возглавлял лейтенант Кирсанов. Это был особенный человек: хороший психолог, строгий, но очень внимательный и заботливый.

На летном поле находился большой заводской ящик из-под самолета, в котором хранилось наше стартовое имущество: стартовые полотнища, флажки, столики и т. п. Полеты шли очень интенсивно, летали даже в воскресные дни. Вокруг все чаще стали говорить, что фашистская Германия готовится к войне и что этой войны нам не избежать, но наши политработники успокаивали – никаких оснований для паники нет. Командир отряда Гончаренко стал после подъема приходить к нам сам и без задержек отправлять на полеты, не давая в столовой спокойно позавтракать. Нас, курсантов, вполне устраивало такое уплотнение учебы – хотелось быстрее закончить школу. В июне месяце наш отряд заканчивал полеты на учебно-тренировочных УТ-2, а первый отряд на истребителях И-16 уже готовился к выпуску.

22 июня 1941 года, в воскресенье, я был в стартовом наряде. Стартовый наряд должен был раньше всех приехать на разлетную площадку, осмотреть ее, выложить стартовые знаки и принимать наши самолеты из Батайска, а потом обеспечивать полеты. Около шести часов утра мы на машине проезжали Батайск и заехали за инженером отряда, который жил в городе. Сел он к нам в кузов угрюмый и по дороге мрачным тоном сообщил, что сегодня утром немцы напали на нас, бомбили Севастополь и другие города, что все это, наверное, очень серьезно. Все примолкли, пораженные таким известием. Часов в десять прилетели самолеты, и нам стало известно, что началась война. С этого дня самолеты остались на разлетной площадке, здесь же для их охраны была оставлена группа курсантов, закончивших программу полетов. На ночь мы расположились в большом стоге сена, а на следующий день стали рыть землянки. Несколько дней продолжались полеты с отставшими по программе.

Наш первый отряд уже выпустился, и бывшие курсанты из его состава, получив сержантские звания, разъехались в эти дни к новым местам службы. Мне не довелось попрощаться с Николаем Алексеевым, земляком-грозненцем и старшим товарищем с городка Иванова[13 - Алексеев Николай Михайлович (1919–1943), Герой Советского Союза, гвардии младший лейтенант, заместитель командира эскадрильи 64-го Гв. ИАП. 12 июля 1943 г. в бою с превосходящими силами противника сбил два немецких истребителя и, израсходовав боеприпасы, таранил третьего. При таране погиб. Именем Николая Алексеева названа одна из улиц Грозного.]. С пяти часов утра 23 июня, по холодку, мы начали копать землянки, но солнце быстро поднималось, началась жара. Воды на площадке не было, привезти ее было не на чем; пришлось ждать, когда прибудет машина с комсоставом. Мы, оставшиеся после выпуска старшими, эти тяготы переносили с пониманием. Часам к десяти прибыл комсостав, привезли курсантов из нового пополнения. На просьбу нашего старшины отряда Колесниченко о доставке воды командир отряда по непонятной причине брать машину не разрешил. Выручило вмешательство инструкторов, воду в итоге привезли. Стали подходить люди с пересохшими губами, ожидая своей очереди – не хватало кружек. Вдруг видим, что от стоянки самолетов к привезенной воде бегут несколько молодых курсантов, один из них кричит: «Пить хочу, пить хочу!» Упал, теребит рукой горло и губы, выкрикивая бессвязно: «Умираю, пить хочу…» Поднялся, глаза навыкате, подбежал к бачку с водой, вырвал у инструктора кружку, стал жадно хлебать воду. Остальные кинулись в драку с ним…

Картина была очень тяжелая. Один из стоящих рядом моих товарищей тихо и задумчиво произнес: «Что же будет дальше?» В этом вопросе звучала растерянность и большая боль. Уже идет война, курсантам скоро в бой, а в бою будет гораздо тяжелей. Психологическая подготовка военнослужащих имеет большое значение, вот где прежде всего должны были проявить себя политработники! Вскоре в армию вернули упраздненный ранее институт комиссаров, наделенных властью наравне с командирами. Наш заместитель командира эскадрильи по политической части старший политрук Инкин стал комиссаром эскадрильи.

В скором времени нас, курсантов теперь уже первого отряда, перевели в Батайск. Инструктором в нашу летную группу был назначен старший сержант Юрий Соколов. Это был молодой, но уже сильный летчик, и его невысокое сержантское звание нас не смущало.

Мы начали летать на боевых самолетах-истребителях И-16. Опять, как когда-то при поступлении в аэроклуб, захватывало дух и не верилось – неужели наконец сбудется моя мечта, я буду истребителем? Характеризовали этот самолет как строгий в управлении, особенно на посадке. Справлюсь ли я? Но ведь другие справляются…

Прежде всего мы отработали рулежку на старых, отслуживших свой срок истребителях со снятой с плоскостей крыла обшивкой. Это было сделано для уменьшения подъемной силы крыла, чтобы курсант невзначай не поднялся в воздух. На этих машинах стоял старый двигатель М-22, в то время как на строевых И-16 устанавливались двигатели М-25, а позднее и гораздо более мощные М-62 и М-63.

Первый провозной полет по кругу на УТИ-4, инструктор показывает взлет и посадку. После приземления, на пробеге, я чувствую резкие и частые движения руля поворота – Соколов компенсирует разворачивающий момент винта, выдерживая направление пробега. Второй полет – в пилотажную зону, взлет и посадка самостоятельно под контролем инструктора. На взлете долго не могу поднять хвост самолета, наверное, его придерживает инструктор? В этот момент чувствую вмешательство Соколова, он прикладывает усилия на руль высоты, и самолет послушно поднимает хвост. Значит, инструктор полностью доверяет мне управление самолетом. Это придает уверенности. В зоне выполняем комплекс пилотажа. Машина очень нравится, слушается управления легко, маневренная. Хороший самолет! Буду на нем летать!

Летали мы в первую смену, подъем был в четыре утра. На аэродром шли обязательно с винтовками и противогазами; они должны были находиться при нас постоянно, даже при полетах, на этом настаивал наш комиссар Инкин. Позже разрешили ставить винтовки в пирамиды, но, будь его воля – он и в кабину бы их заставил брать. Вообще, когда комиссар приходил на старт, немедленно в полетах начинались задержки и перерывы. Излюбленным занятием Инкина была проверка правильности расположения стартовых знаков: то полотнище заставит передвинуть на двадцать сантиметров, то флажок переставить. При этом он останавливал полеты на полчаса, в то время когда нам была дорога каждая минута. Инструкторский состав возмущался, жаловался командиру эскадрильи, но сделать что-либо было нельзя, права комиссара не уступали правам командира. Сколько вреда принес наш комиссар своей показной работой! Видно было, что он ничего не понимал в специфике летного дела.

Когда на аэродроме дежурил синоптик, наш нахичеванский преподаватель, он при неблагоприятном прогнозе всегда предупреждал, до какого времени можно летать. Однажды он очередной раз заблаговременно предупредил об ухудшении погоды, но руководитель полетами этим предупреждением пренебрег. При продолжении полетов наш грозненский товарищ Женя Дзюба взлетел, на одном из разворотов вошел в облачность, которая внезапно стала разрастаться. Не имея опыта полетов в облаках, он потерял пространственную ориентацию, вывалился из облачности и разбился. Это была наша первая потеря, хоронили мы его в Ростове-на-Дону. После этого случая командование стало более внимательно прислушиваться к предупреждениям синоптика Новикова. Помню, иногда думаешь, что можно еще полетать, но заруливаешь на стоянку, и тут же начинается ливень.

В первые дни войны советская авиация потеряла от налетов противника и в воздушных боях много самолетов, поэтому в строевые части и учебные заведения ВВС поступило указание всеми силами беречь материальную часть, избегать неоправданных потерь самолетов. Это указание выглядело вполне логично, но любую правильную идею можно извратить, довести до абсурда. Однажды один из курсантов нашего отряда, пилотируя в зоне, сорвался в штопор, но сумел вывести самолет из него. Обычно после таких происшествий сразу идут на посадку, но наш товарищ снова набрал высоту и продолжил пилотировать. Мы, видевшие все это с земли, восхищались его мужеством. После посадки этого курсанта комиссар Инкин велел построить эскадрилью и произнес горячую речь, в которой поведал, что страна потеряла много самолетов, что оставшиеся самолеты надо беречь, а только что курсант такой-то (сейчас не помню его фамилию) нарочно пытался разбить самолет! Все мы опешили.

После того как нас отпустили, мы детально расспрашивали товарища, как он сорвался в штопор, как выводил самолет из него – для нас этот опыт был крайне важен. Постепенно за обсуждением наше возмущение несколько сгладилось, но на абсурдной речи Инкина дело не закончилось. Вечером собрали комсомольское собрание, на котором с подачи комиссара было выдвинуто то же самое обвинение с предложением исключить курсанта из комсомола. У нас лопнуло терпение, и мы встали на защиту своего товарища. Предложение комиссара об исключении не было поддержано. Инкин поднялся, зло произнес, что он все равно добьется исключения, и покинул собрание. Неужели наш нелетающий комиссар не понимал, что поступает неправильно и даже подло?

Над нашим аэродромом периодически начали появляться новые истребители. Наши «ишачки» И-16 отличались тупыми носами, а эти, по-видимому, оснащенные двигателями жидкостного охлаждения, были остроносыми, и поэтому все их формы напоминали каких-то стремительных хищных зверей. Как-то один такой самолет сел у нас и зарулил на линию предварительного старта. Летчик выключил зажигание и вылез из кабины, к нему подошел наш руководитель полетов, и они о чем-то начали разговаривать. Летчик, как и наш комиссар, был в звании старшего политрука. Во время беседы он раскрыл пачку папирос и закурил. Наш комиссар был на старте и увидел, что из-за фюзеляжа приземлившегося истребителя идет дым. Кто-то курит у самолета! Инкин быстро помчался к этому самолету, явно предвкушая расправу над нарушителем. Оббегает он хвост самолета, и видит, что курит прилетевший летчик, старший политрук. Осекся наш комиссар, развернулся и молча пошел в обратном направлении. Один из наблюдавших весь эпизод курсантов громко произнес: «Вот это комиссар!» Инкин глянул на курсантов со злобой, и произнес: «Двое суток ареста!» За что? Мы недоумевали.

Ранее, весной, произошел другой примечательный случай. Соседняя эскадрилья готовилась к полетам, курсанты расселись по летным группам на лужайке под солнышком и слушали предварительный инструктаж. В этот момент к одной из летных групп подошел недавно назначенный в эскадрилью комиссар. Инструктор ему доложил, чем занимается летная группа. Комиссар задал одному из курсантов какой-то вопрос по летному делу. Парень оказался бойким, острым на язык, и к тому же привыкшим, что политработники в авиации ничего не соображают. Стал он в своем ответе нести чушь, как говорится, начал «покупать» комиссара. Инструктор даже покраснел, но ничего не стал говорить, так как комиссар действительно оказался полным профаном.