Егор Гайдар

Сам Гайдар в повести «Школа» тоже описал этот эпизод, но… приписал его товарищу, соученику.

Таких детей тогда в России было много. Тысячи их пытались убежать на фронты Первой мировой.

…Поколение Егора Гайдара было воспитано в том числе на образах «пионеров-героев». Пионеры-герои (в основном это были дети, павшие в боях с немцами на Великой Отечественной) – важнейшая часть советской иконографии. Их имена присваивались всему: от пароходов до проспектов; им ставили памятники, гипсовые изваяния в парках и пионерских лагерях, им поклонялись, о них писали сочинения. Но мы тогда, конечно, понятия не имели, откуда растут ноги у этой мифологии.

В 1915 году Корней Чуковский написал статью «Дети и война». О ней и сегодня редко вспоминают, а при советской власти и вовсе старались забыть.

В статье Чуковский дотошно и с огромным знанием дела разбирает, каким образом война вошла в мир русского детства, в каждую детскую комнату.

«…Вначале это было эпидемией. В газетах ежедневно мелькали такие телеграммы о детях:

“Вильна. Бежали на войну сын полковника Рубанович, реалист пятого класса Бейзак и сын местного пристава Кармелитов”.

“Серпухов. Скрылись на войну гимназисты: сын дворянина В. Ю. Фредерикс 13 лет и его товарищ Курдюков”.

“Москва. Скрылись от родителей с целью попасть в действующую армию гимназист Гернет-Короленко и его сверстник Куренин”.

Все эти дети из высшего круга. Крестьянских же мальчиков бежало без счету. Об них не станут публиковать телеграмм. В Пскове ежедневно задерживали около десяти малышей. В первые шесть месяцев из одной только Вильны их убежало до сотни. Полиция, как говорится, сбилась с ног, разыскивая их и водворяя обратно. Обычно они бегают партиями, по три, по четыре человека. Зачем они стремятся на войну, никто из них определенно не знает. Разве знают перелетные птицы, какая сила тянет их за тысячи верст! Древний неискоренимый инстинкт!»

…Пройдет 30 лет, и вот дети, бегущие на войну, опять шагнут на историческую сцену – но уже в качестве маленьких святых.

И сам Аркадий Гайдар, один из таких беглецов, станет проповедником крестового похода детей, того самого, о котором писал Чуковский. Во многих своих статьях и даже выступлениях по радио Аркадий Гайдар станет говорить о том, что подростки, дети должны смотреть правде в глаза – и учиться овладевать оружием, закаляться и готовиться воевать вместе со старшими.

Да и сам Чуковский, написавший сказку в стихах о приключениях Бибигона на войне, потративший на нее кучу сил и нервов, так и не добившись, чтобы ее пропустили в печать, теперь пытался вложить в эту тему – детского участия в войне – свою лепту.

Как бы противореча себе прежнему.

Но противоречия на самом деле не было. Просто история заговорила вдруг на другом языке. Совершив круг.

Гайдар – один из тех, кто почуял эту нарастающую «отчаянную», жертвенную волну загодя, за несколько лет до войны. Почуял – несмотря на официозную и насквозь фальшивую «дружбу» Гитлера и Сталина. «Дружбу», которая тогда прозвучала для советских людей как гром среди ясного неба, ведь их много лет воспитывали на ненависти к «германскому фашизму» и к фашизму вообще – испанскому, итальянскому, любому.

Кстати говоря, об этой «дружбе».

В 1936 году Гайдар напечатал рассказ «Голубая чашка» (сначала в журнале «Пионер»). Так вот, в рассказе этом стоит перечитать внимательнее один эпизод.

«– Есть в Германии город Дрезден, – спокойно сказал Пашка, – и вот из этого города убежал от фашистов один рабочий, еврей. Убежал и приехал к нам. А с ним девчонка приехала, Берта. Сам он теперь на этой мельнице работает, а Берта с нами играет. Только сейчас она в деревню за молоком побежала. Так вот, играем мы позавчера в чижа: я, Берта, этот человек, Санька и еще один из поселка. Берта бьет палкой в чижа и попадает нечаянно этому самому Саньке по затылку, что ли… Нам смешно, а Санька злится. Перелез через забор и орет оттуда: “Дура, жидовка! Чтоб ты в свою Германию обратно провалилась!” И Берта дуру уже хорошо по-русски понимает, а жидовку не понимает никак. Подходит ко мне и спрашивает: “Это что такое, жидовка?”»…

Место хрестоматийное, известное – во всей советской литературе, тем более в детской, пожалуй, совсем не много таких страниц – где автор так просто и ясно развенчивает бытовой антисемитизм.

Но в 1936 году это еще было можно издать, а в 1940 году – уже нет. «Голубую чашку» переиздали в том году в совершенно новой редакции. Исчезают «фашисты», исчезает «жидовка».

Получается следующий текст.

«– Перелез через забор и орет оттуда: “Дура, обманщица! Чтобы ты в свою заграницу обратно провалилась!” А Берта дуру по-русски уже хорошо понимает, а обманщицу не понимает никак. Подходит она ко мне и спрашивает: “Это что такое, обманщица?”».

…Трудно даже понять, как Гайдар мог согласиться на такое.

В СССР каждый ребенок лет с трех знал, что главные враги – фашисты. Что фашисты – главное зло, с которым его страна будет воевать. Что Гитлер – главный враг. И когда это в одночасье изменилось, для многих это было шоком. Шок пережили и дети, и взрослые. Например, писатель Эренбург впал в депрессию, в которой, по его воспоминаниям, пребывал восемь месяцев и похудел на 20 килограммов. Пострадал не только рассказ Гайдара «Голубая чашка» – пострадали сотни статей и книг; государство вмешивалось в личную переписку граждан, затыкало рот всем, кто по привычке говорил об угрозе фашизма.

Отношение Аркадия Гайдара к Сталину – особая тема в семейной истории. «Примечательно, что ни в его прозе, ни даже в его журналистских публикациях и выступлениях по радио, – писал Егор Гайдар, – никогда ни разу не упоминался Сталин. Не знаю, было ли это осознанно. Но ясно, что Сталин был внутренне чужд светлой картине мира, за который Аркадий Гайдар готов был бороться».

Да, всё так. Зияющее отсутствие в творчестве Гайдара Сталина как иконы, которой принято в те годы кланяться, – это факт непреложный. Что не мешало, конечно, Гайдару быть в конце 30-х, может быть, главным детским писателем, а его книгам издаваться огромными тиражами. Впрочем, были на этом славном поприще и у него свои «подводные камни». «Голубые звезды» – так называлась повесть Аркадия Петровича, которую он взялся писать для журнала «Пионер» (где тогда работал его любимый редактор Боб Ивантер) в 1936 году. Взялся писать, заключил договор, получил аванс и… пропал. Книжку о колхозном мальчике, который борется с кулаками и погибает в этой священной борьбе, Гайдар согласился написать легко. Но вот уехал в командировку и… не написал. Почему? Какие там бездны ему открылись? Мы не знаем.

Впрочем, «вредителей и шпионов» в его творчестве и без того хватало. Своим талантом он очевидно поддерживал мифологию сталинского террора. Хотя и тут всё не так просто. В тридцать восьмом другое детское СМИ – газета «Пионерская правда» начала печатать «Судьбу барабанщика». Начала печатать, да и остановилась. Что, как, почему? Поползли тяжелые слухи, газету с первыми кусками повести начали изымать из библиотек. Аркадий готовился к аресту. По крайней мере – к крупным неприятностям.

Однако его вдруг награждают орденом, к очередному юбилею Октября повесть издают книжкой. Благодаря поддержке и советам все того же Боба Ивантера все как-то «рассосалось».

Да и то? Вредители, шпионы – всё ж вроде в повести нормально, по логике тех лет? А вы почитайте. У мальчика арестовывают отца. Он остается один. Один в пустой пыльной квартире. Отец мальчика – вроде как растратчик, а в первой редакции повести – жертва доноса. Вся «Судьба барабанщика» – чудовищное по силе свидетельство о поколении одиноких детей, оставшихся без родителей в годы террора. Долгое время в семье хранилась эта рукопись с вымаранными кусками – сейчас она находится в Арзамасе, в музее Аркадия Гайдара.

Тема отношения детского писателя к Сталину – это, скорее, бермудский треугольник, нежели открытый ясный пейзаж. Мужа его первой жены, Лии Лазаревны Соломянской, Израиля Разина, чекисты арестовали и расстреляли. Мама Тимура Гайдара как жена врага народа два года провела в лагерях. Аркадий лично участвовал в судьбе бывшей жены, звонил из телефона-автомата Николаю Ежову, требовал отпустить «мою Лийку». Подробности эпизода уже в постсоветское время восстановил Борис Камов, напечатав очерк об этом.

Еще одна семейная легенда?

Да вряд ли. Дело в том, что их всех, за редким исключением – Сталина, Буденного, Ежова, да и многих других – Аркадий Гайдар не воспринимал, как «политбюро», как «вождей», как богов на Олимпе. Это были люди, с которыми у него была масса общих знакомых, о которых он многое знал, которые для него были однополчанами по гражданской войне.

«Советской властью» или «советским строем» он считал не очередные решения конкретных исторических деятелей, это для него было куда более общее понятие.

Но вернемся к детству Аркадия Гайдара, к Первой мировой войне, «империалистической».

В эпизоде его первого, несостоявшегося побега из дома есть очень важные слова:

«Аркадий еще больше предоставлен себе. Тоскует по отцу».

Да, именно тоска по отцу становится главным двигателем его судьбы. Тоска мощная и всепоглощающая.

В 1917 году Временное правительство издало приказ № 1. Этот приказ отдавал полную власть в армии солдатским комитетам. Единоначалие и воинская дисциплина (в воюющей стране!) мгновенно рухнули. Солдаты перестали подчиняться своим командирам. Ни один приказ не мог быть утвержден без согласия солдатского комитета. Офицеров, которые пытались вернуть солдат к военной реальности, отстраняли или расстреливали. Генерал Краснов описывает в своем рассказе, как комиссара Временного правительства расстреливают разгневанные солдаты, за то, что он призывает их подчиняться приказу и идти воевать с немцами.

Петр Исидорович Голиков, прадед Егора, – интеллигент-разночинец, сначала учитель в городе Льгове Курской губернии, потом сотрудник фискального, как говорили тогда, то есть налогового ведомства в Арзамасе. Он ушел на Первую мировую по призыву – простым солдатом. Когда младших офицеров в окопах повыбило, закончил школу прапорщиков (послали как грамотного). Как и для миллионов других солдат, для Петра Голикова одна война – плавно или резко – перетекла в другую. «Германская» – в гражданскую.

В 1917 году он из простого солдата превратился в члена полкового комитета солдатских депутатов, а затем, уже во время гражданской войны, стал комиссаром дивизии.

То есть война затянулась для него на долгие годы. И вот все эти годы тоска по отцу становится важнейшей частью существования будущего писателя. Аркадий пишет отцу письма – раз в три дня, раз в неделю, иногда каждый день. Он сообщает ему о каждой мелочи своего бытия. Он рвется к нему всей своей пылкой душой.

«Милый папочка!

Как хорошо сейчас у нас. Светит солнышко, все зелено, весело. Цветет черемуха.

Мне сейчас ужасно хочется куда-нибудь ехать далеко-далеко, чтобы поезд меня уносил подальше, туда, за тобой, по той же линии, где ехал ты, с того же вокзала, где я так горько плакал. Бедный папочка, как у меня сжимается сердце и как мне тяжело при каждом воспоминании этого мимолетного сна. Помню, когда рота остановилась, я залез на гору, я смотрел на тебя и сдерживал слезы, “неужели” – пронеслось в голове, “неужели” – подумал я, “неужели его могут убить?” – точно сдавленный, рыдающий стон, вырвалось у меня… А поезд уходил все дальше и дальше, мерно стукал он по рельсам, и отрывалось от души что-то и уносилось вдаль за поездом к нему, милому и дорогому. Прощай, пиши, крепко целую, и напиши мне, хотя вкратце, содержание письма пропавшего.

    Любящий Аркадий Голиков».

…О многом говорит это письмо сегодняшнему читателю. Об удивительной эмоциональности этого тринадцатилетнего мальчика, о его очень взрослой и вместе с тем наивной душе. Но прежде всего – о том, как много значил для Аркадия Гайдара его отец. Вернее, как многое значило – его отсутствие.

Но ведь и Тимур Гайдар вырос с этой же тоской по отцу. Это не было в те годы чем-то из ряда вон выходящим – неполных семей были миллионы. Но судьба действительно повторялась, хотя и по-другому.

Аркадий Гайдар погиб в 1941 году, оставшись за линией фронта, после того как наши войска сдали Киев, и став пулеметчиком в партизанском отряде.

Конечно, он не был единственным писателем, погибшим на войне. В фойе Центрального дома литераторов до сих пор висит этот скорбный список – начинает его Гайдар, продолжает, например, Евгений Петров, соавтор «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка».