Гений дзюдо

И еще чем-то.

* * *

Кастрюлька с гречневой кашей лежала на диване, под подушкой, завернутая в старый мамин шарф и в газету.

Тетя Роза, наверное, надеялась, что так она простоит теплая аж до вечера, до папиного прихода. Но я с отвращением вынимал ее из-под подушки и выносил кастрюльку на кухню, ставил на плиту, как есть, прямо в газете.

Честно говоря, гречневую кашу я просто ненавидел.

Ну, может быть, не любил.

В общем, относился к ней достаточно равнодушно.

Потом я медленно шел в свою комнату, включал яркий электрический свет и садился за письменный стол лицом к окну.

Там, в окне, начинался вечер и ждали во дворе мои друзья. Но с какого-то момента я почти перестал выходить во двор. Выходить во двор, зная, что дома тебя никто не ждет, было почти физически невозможно.

Вечер проникал в комнату всякими нехорошими мыслями и дурными предчувствиями.

А вдруг с мамой там, в больнице, что-нибудь случится?

А вдруг папа придет совсем поздно?

Во сколько мне тогда ложиться спать? Ну, и так далее…

В эти вечера меня спасал только телевизор. Я садился перед ним и смотрел все подряд. Иногда засыпал прямо в кресле и просыпался только в тот момент, когда папа поворачивал замок в двери.

В густой темноте раздавался его встревоженный голос:

– Лева! Ты где?

– Я здесь, пап… – говорил я, усиленно протирая глаза. – Я тут сижу возле телика.

– А чего свет не включаешь?

– Зачем зря электричество жечь, – мудро говорил я, и папа усмехался. Он брал меня под мышки и подбрасывал вверх.

– Какой же ты тяжелый стал! – говорил он удивленно. – Скоро я тебя вообще не смогу поднять.

– Ну и не надо, – угрюмо говорил я. – Там есть гречневая каша на кухне. А я уже спать пошел. Ладно?

– Ладно, – говорил папа. – Ладно… Иди.

* * *

Так медленно тянулись наши холостяцкие деньки. Но вот однажды папа решил взять меня к маме в больницу.

Сам-то он ездил туда чуть ли не каждый день. Привозил ей всякие вкусные и полезные продукты и так далее. А меня, «чтобы не таскать на другой конец города», с собой не брал.

Честно говоря, я не знал, как теперь выглядит мама, и боялся встречи.

Но все оказалось очень даже хорошо. Мама выглядела нормально. Она была веселая и бодрая.

Мама медленно ходила в длинном и просторном халате. Я этого халата на ней никогда не видел. Обычно она носила довольно короткий.

В коридоре, где она нас ждала, было совсем не грустно. Вокруг ходили странные смешные тетки с огромными животами. Я чуть не расхохотался, когда их увидел. В окна были видны заснеженные елки в парке, прямые аллеи, фонари, сугробы, и даже обычные жилые дома в конце парка смотрелись весело, сияя огоньками, как на Новый год.

– Новый год скоро, – сказала мама и со значением посмотрела на меня.

– Ну и что? – удивился я.

– А то. Не успею я родить до Нового года, понятно?

– Ну ладно… – сказал я. – Значит, без тебя встречать будем.

– Левка! – твердо сказала мама. – Ты поедешь в зимний лагерь. И без всяких возражений. Папа возьмет путевку на работе. Поиграешь там в хоккей недельку. Ничего с тобой не случится.

Незнакомых людей в большом количестве я вообще переносил с трудом. Тем более незнакомых людей моего возраста.

Но деваться было некуда. Я кивнул и подумал про себя, что ехать еще не скоро. Вдруг она успеет родить до 31-го? Так же бывает.

Мама заговорила с папой о чем-то непонятном. Я заскучал и пошел к окну поближе посмотреть на парк.

Парк был чудесный. Мне почему-то показалось, что в нем обязательно живут белки.

За моей спиной разговаривали две тетки с большими животами.

– Я, главное, боюсь, чтобы ребеночка не подменили. В смысле, не перепутали.

– Да ну, ерунда! – говорила другая. – Этого бояться не надо. Хоть бы разрезали нормально. И чтобы ногами не пошел.

Я похолодел от ужаса и повернулся к маме.

Она почему-то улыбалась, глядя на меня глазами, полными слез.

– Лева, – сказала она. – Ты, пожалуйста, не мучай папу. Он и так очень старается. Ладно?

Мы возвращались через пустырь, и ветер противно дул в лицо. А над нами светили огромные холодные звезды.

* * *

Вечером 31 декабря папа подарил мне игрушечную двустволку. Это был роскошный подарок. Ружье можно было сложить, как духовушку в тире, после чего оно хлопало двумя шариками, которые вылетали сразу из двух стволов, хотя и были привязаны за ниточки.

Я немножко похлопал ружьишком, съел салат оливье, который папа заранее купил в кулинарии, выпил даже глоток шампанского из папиного фужера и часов в десять пошел спать.

В полседьмого папа меня разбудил, одел, и мы вышли на страшный мороз. Изо рта валил густой дремучий пар.

– А если мама раньше родит? – спросил я.