Гений дзюдо

Днем мама дремала или кормила его грудью, почти не стесняясь меня.

К нам все время приходил врач, а папа уходил рано с утра на молочную кухню.

Папа вообще был довольно нервный. Он волновался за Мишкино здоровье, за мамино здоровье и почему-то за мое здоровье тоже.

– Лева! – говорил он мне на кухне, когда мама спала. – Сейчас у нас трудное время. Ты должен нас простить. Мы не уделяем тебе, наверное, достаточно внимания.

– Да ладно, папа… – удивленно отвечал я ему. – Все нормально. Ты сам давай смотри… это… ну, в общем, ты меня понимаешь.

– Я тебя понимаю! – горячо говорил папа. – Я тебя прекрасно понимаю. Но и ты меня должен понять.

– Пап! Я тебя тоже понимаю! Но это же временные трудности. Все наладится.

– Все наладится, да? – с надеждой спрашивал он меня.

И я неуверенно кивал.

Был ли я действительно уверен в том, что все наладится? В общем-то, да.

С тех пор как мама вернулась, несмотря на полный бедлам, на переставленные вещи, на папино нервное настроение и на постоянное пичканье меня манной кашей, несмотря на тошнотворный запах вареного молока, несмотря на мамино недосыпание и недоедание, несмотря на Мишкины поносы и запоры, – все вдруг стало постепенно налаживаться.

Как оно налаживается я, честно говоря, совершенно не понимал.

Но оно налаживалось!

Окончательно оно наладилось к весне, даже к маю, когда мама в первый раз попросила меня погулять с Мишкой.

– Иди-ка с братом погуляй! – сказала вдруг она. – А я тут пока нормальный обед приготовлю… А то вы без борща совсем бешеные стали.

– Мама, – ответил я, совершенно пораженный и обескураженный ее словами. – Во-первых, мы и дальше можем спокойно обходиться без борща. Если надо. А во-вторых, как ты себе представляешь эту прогулку? Где я с ним буду гулять? Во дворе, что ли?

– Зачем во дворе? – спокойно сказала мама. – Перейдешь дорогу. Там побудешь в сквере, на лавочке. Хотя бы минут сорок. А то погода вон какая хорошая, а вы у меня все дома сидите и сидите.

– Мама, – честно сказал я. – Я боюсь!

– Не надо бояться, Лева! – сказала мама и стала сама надевать на меня куртку. – Не надо бояться. Входишь в лифт с коляской, складываешь коляску, нажимаешь на кнопочку. Потом выходишь из лифта, раскладываешь коляску, закрываешь дверь. Потом тихо-тихо везешь по ступенькам коляску. Ногой открываешь дверь. Рукой придерживаешь. Если что, попросишь кого-нибудь помочь. Привыкай, Лева. Ты все понял?

Конечно, и я, и мама хорошо знали, чего именно я боялся больше всего – слишком пристального внимания со стороны моих друзей во дворе.

Но надо же было такому случиться, что все они куда-то исчезли как раз в тот момент, когда я вышел из дома! Я спокойно и деловито пошел, толкая коляску с братом впереди себя, прочь со двора. И, воровато оглянувшись, перешел улицу Трехгорный вал.

Затем я оказался в родном скверике, сел на лавочку и сразу увидел Колупаева.

* * *

Колупаев подошел ко мне, чинно пожал руку и вежливо заглянул в коляску.

– Твой, что ли, брательник?

– Ну да, – неохотно подтвердил я. – Мишкой звать. Спит.

– Понятно, – сказал Колупаев. – А то я вижу, тебя все нет и нет. А ты, значит, это… в няньки подался.

Повисла тяжелая пауза.

– Как он вообще… Ведет себя как? – вдруг поинтересовался Колупаев.

Я недоверчиво посмотрел на друга. Но Колупаев смотрел на меня, бесхитростно моргая белесыми ресницами, и в его взгляде не было никакого подвоха.

И тогда я понял, что должен отвечать солидно и спокойно.

– Нормально ведет, – поджал я плечами. – Орет только много. Спать не дает, гад.

Мы еще немного посидели.

– Ладно! – сказал Колупаев. – Давай. До встречи. Долго еще тебе?

– Примерно полчаса, – сказал я.

Колупаев ушел, вразвалочку шагая по зеленой аллее. А я вдруг увидел сразу, какой вокруг чудесный майский день. Как пахнет наша молодая листва, и как бьет через крыши наше солнце.

Я послушно досидел с братом еще тридцать пять минут.

Быстро перевез коляску через трамвайные пути. Поднялся на наш шестой этаж. Позвонил в дверь.

Мне открыла мама, вытирая мокрые руки о фартук.

– Мам! – заорал я. – Можно я теперь пойду во двор погуляю? А? Очень погода хорошая.

– Иди! – сказала она и улыбнулась. – Иди. Только приходи не поздно. Я тебя еще научу пеленки стирать.

* * *

И я побежал вниз, перепрыгивая через две ступеньки.

Двор ждал меня, пустой и прохладный. Весь такой солнечный.

Я стоял и смотрел на наш двор. На наш маленький двор с колясками и мамашами, с пенсионерами на лавочках, с бродячими кошками и мокрым весенним мусором в углах.

Я стоял и не понимал, что же случилось. Что же со мной случилось.

Потом отошел от дома на несколько шагов и посмотрел на наши окна.

Куртка кофейного цвета

В детстве я очень не любил покупать одежду. Это была просто беда. При виде магазина с одеждой я начинал ныть, скулить и изворачиваться, как уж. Иногда мама покупала что-то и без меня. Но это было весьма рискованно. Я мог просто отказаться носить новую одежду, потому что очень любил старую. И занашивал ее просто до умопомрачения.

Но в какой-то момент умопомрачение кончалось. И тогда мама говорила максимально строгим голосом: