Зелёный Дракон или «Образы любви»

«Царь Соломон не достиг ещё среднего возраста – сорока пяти лет, – а слава о его мудрости и красоте, о великолепии его жизни и пышности его двора распространилась далеко за пределами Палестины. Соломон предпринял постройку храма господня и дворца в Иерусалиме. Более сотни тысяч рабочих заняты на грандиозных стройках. Через 7 лет завершён храм и через 13 – дворец царя. Масса дорогих материалов, золота, слоновой кости, железа, мрамора, кожи, драгоценных пород дерева, благовонных масел, духов и ароматных курений – подарок царицы Савской пошло на неслыханную роскошь дворца и храм, а также на дворец жены царя – Астис. Каменные бани, обложенные порфиром, мраморные водоёмы и прохладные фонтаны устроил царь из горных источников, низвергавшихся в Кедронский поток, а вокруг дворца насадил сады и рощи и развёл виноградник в Ваал-Гамоне».

2

«Семьсот жён было у царя и триста наложниц, не считая рабынь и танцовщиц. И всех их очаровывал своей любовью Соломон, потому что бог дал ему такую неиссякаемую силу страсти, какой не было у людей обыкновенных. Также разделял он ложе с царицей Савской, превзошедшей всех женщин в мире красотой, мудростью, богатством и разнообразием искусства в страсти; и с Ависагой-сунамитянкой, согревавшей старость царя Давида… На указательном пальце левой руки носил Соломон гемму из кроваво-красного астерикса, извергавшего из себя шесть лучей жемчужного цвета. Много сотен лет было этому кольцу, и на оборотной стороне его камня вырезана была надпись на языке древнего, исчезнувшего народа: «Всё проходит».

3

«Три тысячи притчей сочинил Соломон и тысячу и пять песней. «Слово – искра в движении сердца», – так говорил царь. И была мудрость Соломона выше мудрости всех сынов Востока и всей мудрости египтян. Изучил царь учения… и убедился, что знания их были знаниями человеческими. Ничего не находил царь в обрядах языческих, кроме пьянства, ночных оргий, блуда, кровосмешения и противоестественных страстей, и в догматах их видел суесловие и обман. И увидел он в своих исканиях, что участь сынов человеческих и участь животных одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом. И понял царь, что во многой мудрости много печали, и кто умножает познание – умножает скорбь. Узнал он также, что и при смехе иногда болит сердце и концом радости бывает печаль. И однажды утром впервые продиктовал он: – Всё суета сует и томление духа, – так говорит Екклезиаст. Но тогда не знал ещё царь, что скоро пошлёт ему бог такую нежную и пламенную, преданную и прекрасную любовь, которая одна дороже богатства, славы и мудрости, которая дороже самой жизни, потому что даже жизнью она не дорожит и не боится смерти».

4

«Утренний ветер дует с востока и разносит аромат цветущего винограда – тонкий аромат резеды и варёного вина. Милый женский голос, ясный и чистый, как это росистое утро, поёт где-то невдалеке за деревьями. Девушка в лёгком голубом платье ходит между рядами лоз… и поёт. Рыжие волосы её горят на солнце.

Соломон произносит голосом, ласкающим ухо:

– Девушка, покажи мне лицо твоё, дай ещё услышать твой голос.

Она быстро выпрямляется и оборачивается лицом к царю. Сильный ветер срывается в эту секунду и треплет на ней лёгкое платье и вдруг плотно облепляет его вокруг её тела и между ног. И царь на мгновенье видит всю её под одеждой, как нагую, высокую и стройную в сильном расцвете тринадцати лет; видит её маленькие, круглые, крепкие груди, от которых материя лучами расходится врозь, и круглый, как чаша, девичий живот, и глубокую линию, которая разделяет её ноги снизу доверху и там расходится надвое, к выпуклым бёдрам. Она подходит ближе и смотрит на царя с трепетом и восхищением. Невыразимо прекрасно её смуглое и яркое лицо. Тяжёлые, густые тёмно-рыжие волосы упругими бесчисленными кудрями покрывают её плечи и разбегаются по спине и пламенеют, пронзённые лучами солнца, как золотой пурпур. Она стыдливо опускает глаза и сама краснеет, но под её длинными ресницами и в углах губ дрожит тайная улыбка.

– А когда ты обернулась на мой зов. И подул ветер, то я увидел под одеждой… Стан твой… и груди твои грозди виноградные. И бёдра твои я увидел. Они стройны, как драгоценная ваза – изделие искусного художника. – Девушка слабо вскрикивает, закрывает лицо ладонями, а грудь локтями и так краснеет, что даже уши и шея становятся у неё пурпурными.

– Но зачем ты стоишь далеко от меня? Скажи мне твоё имя?

– Суламифь… Иногда я рою корни мандрагоры, похожие на маленьких человечков… Скажи, правда ли, что ягоды мандрагоры помогают в любви?

– Нет, Суламифь, в любви помогает только любовь. – Царь смеётся, тихо обнимает Суламифь, привлекает её к себе и говорит ей на ухо:

– Нет такой гордой, такой горячей груди! – Она молчит, горя от стыда и счастья. Глаза её туманятся блаженной улыбкой. Царь слышит в своей руке бурное биение её сердца. Губы её рдеют над блестящими зубами, веки дрожат от мучительного желания. Соломон приникает жадно устами к её зовущему рту. Он чувствует пламень её губ, и скользкость её зубов, и сладкую влажность её языка, и весь горит таким нестерпимым желанием, какого он ещё никогда не знал в жизни. Так проходит минута и две.

– Что ты делаешь со мною! – слабо говорит Суламифь, закрывая глаза.

– О, иди скорее ко мне. Здесь за стеной темно и прохладно. Никто не увидит нас. Здесь мягкая зелень под кедрами.

– Нет, нет, оставь меня. Я не хочу, не могу.

– Скажи мне скорее, где ты живёшь? Сегодня ночью я приду к тебе, – говорит он быстро. Я не пущу тебя, Суламифь, пока ты не скажешь… Я хочу тебя!

– Зачем тебе это знать, милый? О, не гляди же на меня так. Взгляд твой околдовывает меня… Не целуй меня… Не целуй меня… Милый! Целуй меня ещё… – Соломон тихо гладит её волосы и щёки.

– Милый!

– Теперь прощай. Я слышу, что за мной идут.

– Прощай, возлюбленный мой… О нет, не уходи ещё. Скажи мне твоё имя, я не знаю его.

– У меня одно имя с царём. Меня зовут Соломон. Прощай. Я люблю тебя».

5

«Светел и радостен был Соломон в этот день, когда сидел он на троне в зале дома Ливанского и творил суд над людьми, приходившими к нему».

6

«Встала Суламифь с своего бедного ложа из козьей шерсти и прислушалась. Дрожа от робости, ожиданья и счастья, расстегнула Суламифь свои одежды, опустила их вниз к своим ногам и, перешагнув через них, осталась среди комнаты нагая, лицом к окну, освещённая луною через переплёт решётки. Она налила густую благовонную мирру себе на плечи, на грудь, на живот…

– Это для тебя, мой милый, это для тебя, возлюбленный мой. – И вот, благоухающая миррой, легла она на своё ложе. – Песок захрустел на дворе под лёгкими шагами. И души не стало в девушке.

– Своего виноградника я не уберегла. – Время прекращает своё течение и смыкается над ними солнечным кругом. Ложе у них – зелень, кровля – кедры, стены – кипарисы. И знамя над их шатром – любовь».

8

«Семь дней прошло с того утра, когда вступила Суламифь в царский дворец. Семь дней она и царь наслаждались любовью и не могли насытиться ею. Так посетила царя Соломона – величайшего из царей и мудрейшего из мудрецов – его первая и последняя любовь. Много веков прошло с той поры. Любовь же бедной девушки из виноградника и великого царя никогда не пройдёт и не забудется, потому что крепка, как смерть, любовь, потому что каждая женщина, которая любит, – царица, потому что любовь – прекрасна!» (Когда Сталин прочёл «Девушка и смерть», он сделал надпись: «Это посильнее «Фауста» Гёте. Здесь любовь побеждает смерть». Но не так стало в «Суламифи», там «бог судил иное»: «жестока яко смерть ревность: стрелы её – стрелы огненные»).

9

«– Скажи мне, мой царь, – спросила однажды Суламифь, – не удивительно ли, что я полюбила тебя так внезапно? Чем ты так пленил меня, мой возлюбленный? – И царь, тихо склоняясь головой к нежным коленям Суламифи, ласково улыбнулся и ответил:

– Тысячи женщин до тебя, о моя прекрасная, задавали своим милым этот вопрос, и сотни веков после тебя будут спрашивать об этом своих милых. Три вещи есть в мире, непонятные для меня, и четвёртую я не постигаю: путь орла в небе, змеи на скале, корабля среди моря и путь мужчины к сердцу женщины. …тысячи раз может любить человек, но только один раз он любит. Тьмы людей думают, что они любят, но только двум из них посылает бог любовь. И когда ты отдалась мне там, между кипарисами, под кровлей из кедров, на ложе из зелени, я от души благодарил бога, столь милостивого ко мне.

Жадно внимала ему Суламифь… И когда наступало утро, и тело Суламифи казалось пенно-розовым, и любовная усталость окружала голубыми тенями её прекрасные глаза, она говорила с нежной улыбкою:

– Освежите меня яблоками , подкрепите меня вином, ибо я изнемогаю от любви».

10

«Сегодня был седьмой день египетского месяца фаменота, посвящённый мистериям Озириса и Изиды. … с таинственными символами богов и со священными изображениями Фаллуса. Царица Астис возлежала в маленьком потайном покое. С тех пор как Соломон охладел к царице Астис, утомлённый её необузданной чувственностью, она со всем пылом южного сладострастия и со всей яростью оскорблённой женской ревности предалась тем тайным оргиям извращённой похоти, которые входили в высший культ скопческого служения Изиде. Глаза царицы остановились долго и внимательно, с напряжённой мыслью, на красивом юношеском лице Элиава, одного из начальников царских телохранителей. Однажды, почти шутя, повинуясь минутному капризу, она заставила Элиава провести у неё целую длинную блаженную ночь. Тёмные брови царицы сдвинулись, и её зелёные длинные глаза вдруг потемнели от страшной мысли.

– Выйдите все. Хушай, ты пойдёшь и позовёшь ко мне Элиава, начальника царской стражи. Пусть он придёт один».

11

«Все части тела Озириса нашла Изида, кроме одной, священного Фаллуса, оплодотворяющего материнское чрево, созидающего новую вечную жизнь.

– Это ты, Элиав? – спросила царица юношу, который тихо вошёл в дверь. В темноте ложи он беззвучно опустился к её ногам и прижал к губам край её платья. И царица почувствовала, что он плачет от восторга, стыда и желания. Верховный жрец оставался неподвижным. В руке он держал священный жертвенный нож из эфиопского обсидиана, готовый передать его в последний страшный момент.

– Фаллус! Фаллус! Фаллус! – кричали в экстазе обезумевшие жрецы. – Где твой Фаллус, о светлый бог! Приди, оплодотвори богиню! Грудь её томится от желания! Чрево её, как пустыня в жаркие летние месяцы! – Царица Астис, ещё продолжая содрогаться всем телом, откинула назад голову Элиава. Глаза её горели напряжённым красным огнём. И она сказала медленно, слово за словом:

– Все мои ночи будут принадлежать тебе. Ты знаешь пропуск. Ты пойдёшь сегодня во дворец и убьёшь их обоих! Ты убьёшь их обоих! – Элиав хотел что-то сказать. Но царица притянула его к себе и прильнула к его рту своими жаркими губами и языком. Это продолжалось мучительно долго. Потом, внезапно оторвав юношу от себя, она сказала коротко и повелительно:

– Иди!

– Я иду, – ответил покорно Элиав».

12

«И была седьмая ночь великой любви Соломона. Странно тихи и глубоко нежны были в эту ночь ласки царя и Суламифи. Точно какая-то задумчивая печаль, осторожная стыдливость, отдалённое предчувствие окутывали лёгкой тенью их слова, поцелуи и объятья. Глядя в окно на небо, Суламифь остановила свои глаза на яркой голубоватой звезде, которая трепетала кротко и нежно.

– Как называется эта звезда, мой возлюбленный? – спросила она.